Рассказы (-)

Николай Николаевич любил наблюдать эти встречи, привык к ним, думал о них. Почти каждый вечер он говорил Лидии Николаевне: "Лида, посади меня к окну, я опаздываю на свидание", - и смотрел в рощу до тех пор, пока сумерки не съедали и рощу, и две фигуры у старой березы. Они ему даже иногда так и снились: девушка сидела, прислонившись к стволу березы, а молодой человек стоял, упершись головой в толстый сук и держась за него обеими руками, и смотрел на девушку. 
Но как-то Николай Николаевич заметил, что молодые люди вдруг стали посещать рощу в разное время. По всем признакам это была ссора. 
"Какие глупые и какие счастливые, - думал Николай Николаевич. - Они страдают, ходят в разное время в одну и ту же рощу, но они молоды, и... звезды над ними одни и те же". 
В первый душный день, перед первой грозой, старость и болезни обступили постель Николая Николаевича, протягивая к нему свои костлявые руки. Николай Николаевич задыхался. 
- Лида, - сказал он, с трудом отыскав среди тяжелых видений бледное лицо дочери, - позови Сережу... Сейчас же... в последний раз... 
Ударил гром, и за окнами началась бешеная пляска стихий. Порывы ветра гулко разбивали об оконное стекло тяжелые струи воды. Роща стонала, выла, всхлипывала. У Николая Николаевича стучало в висках, но дышать стало легче. 
А когда гроза кончилась, Николай Николаевич почувствовал себя так хорошо, так легко, что вдруг сел в постели и бодрым голосом потребовал: 
- К окну! 
Испуганная Лидия Николаевна запротестовала. 
- В кресло! - повторил Николай Николаевич твердо. - И открой окно настежь. Я здоров, и мне кажется, что я молод. 
Он сидел у окна улыбаясь, и, действительно, на душе у него было так радостно и спокойно, будто ему двадцать лет и он только что помирился с любимой девушкой. 
Прошедшая гроза - праздник всего зеленого мира. Солнце еще не закатилось, и необсохшая роща ликовала в пронизывающих ее лучах. Николай Николаевич видел, как у ближних деревьев вздрагивали нижние листья от падающих с мокрой листвы капель. 
У старой березы стоял молодой человек. Николай Николаевич взглянул на часы, которые давно уже велел поставить на подоконник. Молодой человек должен был скоро уйти, а через полчаса должна прийти девушка. 
Скоро вошел запыхавшийся и растревоженный Сергей. 
- Отец! Ну, как ты? - спросил он, быстро приближаясь к креслу. Отец и сын поцеловались. 
- Я звал тебя, Сережа... - спокойно заговорил Николай Николаевич. - Мне кажется, я... - Николай Николаевич замолчал, повернулся лицом к окну и несколько мгновений глядел в рощу. 
Когда он снова посмотрел на сына, Сергея Николаевича удивил необычный, давно уже не появлявшийся живой и веселый взгляд отца. Николай Николаевич тихо сказал: 
- Сережа, ты видишь вон там, в роще, парня? У большой березы. Иди и скажи ему, чтобы он задержался там на полчаса... - И глядя на недоуменное лицо Сергея Николаевича, продолжал: - Да, да. Сходи и скажи ему, что это очень нужно. Пусть подождет. 
- Отец... - начал обеспокоенный Сергей Николаевич. 
- Нет, нет... Я в своем уме, - перебил Николай Николаевич. - Сходи... я прошу тебя... иди, иди... 
Пожимая плечами и оглядываясь, Сергей Николаевич вышел из комнаты. 
Окно было открыто настежь, и комнату заполнял неповторимый запах обновленной грозой березовой рощи. 
Николай Николаевич сидел в кресле, слегка склонившись в сторону. Черты лица его застыли в спокойном, осмысленном движении. 
Вернувшийся Сергей не сразу понял, что Николай Николаевич умер. 
Чужой мужчина 
Больше двенадцати часов в сутки не удается поспать даже пассажирам. Петр Васильевич с досадой хлопнул по матрацу и сел у окна. За окном один за другим менялись пейзажи, но Петр Васильевич был не мальчиком, едущим по железной дороге в первый раз. Он снова лег, закинул руки за голову и с ненавистью взглянул на потолок. 
"Хоть бы сел ко мне кто-нибудь в купе, что ли", - подумал он. Петр Васильевич Голубев возвращался в свой город после двухмесячной командировки. В командировки Петру Васильевичу приходилось ездить часто, но особенно он любил обратную дорогу. Домой он возвращался всегда веселым, свежим, вез с собой подарок жене и пару старых анекдотов и острот, услышанных от новых знакомых. Новые знакомые всегда рассказывали старые анекдоты. 
Подарок и анекдоты были и в этот раз, но настроение было такое паршивое, как будто у него только что вынули из кармана двести рублей. Петр Васильевич занемог болезнью довольно редкой и большей частью легко переносимой - угрызениями совести. Он не изнурял себя этим недугом по пустякам, для этого нужна была какая-то серьезная причина. Такая причина была. В эту поездку Петр Васильевич в первый раз изменил своей жене. 
Женился он пять лет назад, будучи студентом и будучи влюбленным. Спокойный и немного замкнутый, он был эти пять лет верен и тих, и вот вдруг неожиданно свихнулся. 
"Изменил самым подлым образом. Изменил кому? Вере, моей Вере. Такой чудной женщине, такой любящей жене. Ловелас! Гусар! - думал Голубев, ожесточенно раскуривая папиросу. - Как я буду смотреть ей в глаза? Обманывать ее... Это единственный человек, которому я не мог... не смел лгать, и вот... Как же это? Ведь я ей теперь, в сущности, совсем... абсолютно чужой мужчина". 
"Чужой мужчина... - повторял Петр Васильевич вслух, вскочил и стал смотреть в окно, ничего в нем не видя. - Пожалуй, я признаюсь ей во всем. Она умная и нежная. Она простит меня". 
Здесь Голубев заметил, наконец, что поезд остановился в небольшом новом городке, что дело к вечеру и до дома оставалось три часа езды. За окном вдоль вагона спешили навьюченные багажом люди с испуганными лицами. "Зачем они бегут? Ведь все равно все сядут. Особенно суетятся женщины", - подумал Петр Васильевич и стал следить за хорошенькой девушкой, которой быстро бежать мешала узкая юбка. 
Наблюдать за ней было смешно и весьма любопытно. В это время дверь в купе Петра Васильевича отворилась легким и решительным движением. Голубев повернулся. Перед ним стоял незнакомец с небольшим чемоданчиком в руке и плащом, закинутым; через плечо. Ему, как и Петру Васильевичу, было лет тридцать с лишним, но он был гораздо выше и молодцеватее. Под пиджаком он имел рубаху-"дикарку", на голове прогрессирующая плешь изрядно прикрывалась темными волосами, зачесанными со лба назад, щеки гладко выбриты, штиблеты совсем еще не старые и хорошо начищены. "Вот, наконец, и попутчик! Да кажется, интересный". Петр Васильевич улыбнулся и сделал шаг навстречу. Незнакомец поставил чемодан, бросил на полку плащ и, подавая руку, улыбнулся тоже.