Бог видит тебя, даже на последней парте (СИ)

Ладно, позвоню. Закрылся в ванной, чтоб никто не слышал и не мешал поговорить. Сижу на краю ванны, смотрю на своё взволнованное отражение в зеркале, вокруг сестрёнок губ следы, а выше жирные круги — опять брат, паршивец, в зеркало хером тыкал, герой-самолюбовник, придушу, запарил!
Набираю босса.
— Адам Вениаминович, добрый вечер! Вы говорили в семь перезвонить.
— Здорово, Петька! Значит, не приснилось.
— Что?
— Что-что, что звонил мне утром.
— Ну да…
— Манда! Караганда на голову твою! Не ссы, шучу. Что не хохочешь?
— Ха-ха…
— Не верю! Ладно, не очкуй, как братец мой, когда сажу его на… так, о чём я?
— О повышении?
— В десятку! Понравился ты Юльке Собакевич — это арт-директор наш. Грит, есть в задроте сём недюжинный потенциал таланта к ебле… на словах. Прости мерзавку.
— Я отказываюсь.
— Что-что, ты чё там вякнул?
— Я, наверное, уволюсь.
— А по харе?
— Кладу трубку.
— Да стой ты! Вип-клиенты есть у нас с особыми запросами… Не могут получить удовольствие, если их хорошенько не напугать. А твой рассказ про козла прямо в тему.
— Я не буду писать про секс.
— Тебе и не надо, с этим справятся другие. Ты будешь создавать атмосферу ужаса, чтобы они там от страха усирались.
— Хотите сказать, что я буду голосом в их голове, создающим мир? То есть я стану кем-то типа бога?
«Нихера себе у тебя амбиции. Богом! Трахать людям мозги можно только мне!»
— Да хоть Дьяволом! Главное, сценарий пострашней придумай.
— Прикольно! Я согласен!
— Значит, по рукам?
— Да.
— Отлично! Скажу Ивану, чтобы оформлял тебя. Пока!
— Ивану? Подождите! Сколько ему лет?
— Шестнадцать, кажется.
— Сероглазый, сказочный?
— Насчёт сказочности — это надо у брата уточнить, а так — да.
— А телефон его мне можно?
— Не спеши, он сам тебе позвонит, когда нужно будет, но проверку ты прошёл.
— Какую проверку?
— На профпригодность, или он наврал?
— Не знаю, ладно, до свиданья…
Всё замерло в груди и сердце, будто льдом покрылось. Всё рушится… Он проверял меня. Рабочий лишь момент. А я, дурак, губищи раскатал…
— Слушай, Евграф, может, уже уберёшь у пацана нанодинамик из уха, пока он совсем с тобой с катушек не слетел? Хотя смотри, как он держится, ни разу с тобой не заговорил — кремень пацан. Я вот и то с тобой заткнуться не могу, даже когда трахаю. Располагаешь ты к себе, Евушка моя!
— Нет-нет-нет! Сейчас убирать нельзя, вот когда сам творить начнёт, тогда и уберём. Катарсис уже был, но надо закрепить перерождение в демиурга. Тогда он воспримет это как внутреннюю трансформацию и слияние, отождествление своего внутреннего я с всевышним.
— Бля, Евграф, а ты, блин, в натуре психолог, поднаторел, чертяка! И медосмотр при приёме на работу придумал, ухогорлонос, чтобы динамик ставить. Про техногения Ваньку вообще молчу, выдать сотрудникам рабочие телефоны, сказав, чтобы те всё время были под рукой, и следить за ними через камеры. Растёте, братцы, растёте. Это вам не за училками подсекать. Это, блядь, сотворение души человеческой. Видал, я тоже могу заумь загнуть. Ну, признайся, нравится тебе Петька? Да не смущайся. Как он надрачивает — огонь! Ну, нравится?
— Ну, нравится. Доволен? Я всегда о сыне мечтал.
— Вот же ты, сука, извращенец, Евграф Вениаминыч!
— Да вы все там твари конченые!!!
— Бля, что это было?
— Адам, нашу мать, ты что, трубку не положил?!
— Опаньки, прокол.
— Господи, что же теперь с парнем будет?
========== 9. Демон ==========
— Да вы все там твари конченые!!! — заорала я во всю глотку и проснулась от собственного крика, дёрнувшись всем телом.
С верхней кровати свесилась лохматая голова брата, лупая на меня заспанными недоумевающими гляделками с закисшими уголками. Щёки с ещё по-детски светленьким пушком налились румянцем.
— Натка, из-за тебя я опять обоссался…
— Только не говори, что ты клеёнку не подстелил.
— Но ведь уже два месяца ничего не было! Сколько мне ещё с ней спать?! Я уже мужик, а сплю с клеёнкой, как мелкие. Пацаны в классе если узнают — мне пиздец. И так чуть не спалился, когда Серый тогда заходил, пришлось сказать, что это малявки тут спали.
— Ещё одно матное слово, и я сама им расскажу.
— Как самой ругаться, так можно… — обиделся он и скрылся из виду.
Вниз полетело подмоченное одеяло, за ним трусы, знакомо потянуло мочой, этот запах брата я узнаю из тысячи, затем на лесенке появились ладные голые ноги, а следом сморщившееся провинившееся хозяйство в окружении не так давно проклюнувшихся редких волосков — главной новости и гордости последних месяцев.
«Ни стыда, ни совести!»
— Какой ты, блин, мужик, если даже девушки не стесняешься?!
— Ты не девушка, ты сестра. И я мужик, потому что у меня сперма выделяется. Прямо после дня рождения появилась. Круто, да? А то я уже испугался, что я импотент. У всех пацанов в классе есть, а у меня нифига. А оказалось, что у меня просто развитие замедленное.
— Оно и видно, к тому же не импотент, а бесплодный, и вообще, откуда ты знаешь, что она у тебя вырабатывается? И одноклассники, ты что, у каждого сам проверял? — засмеялась я.
— Оттуда, хочешь, покажу? — Рука его потянулась вниз к дёрнувшемуся навстречу в надежде на ласку писюну, а глаза маслянисто заблестели, как у какого-нибудь сексуального маньяка-извращенца.
Мне сразу вспомнился, наверное, самый постыдный случай трёхгодичной давности, когда он так же решил доказать, что у него встаёт, и зачем-то начал сажать на свой член мух с оторванными крылышками. Было так мерзко и противно, что меня чуть не стошнило. Но эксперимент удался, брат так перевозбудился, что у него капелька смазки выступила. А я, дура любопытная, решила её потрогать. Ну, когда ещё такой случай вживую представится? Тут-то нас мама и застукала. Я чуть сквозь землю от стыда не провалилась, и даже не тогда, а потом, выслушивая её лекцию о том, что с братьями этого делать нельзя, потому что могут уроды родиться. Я так разозлилась! Неужели мама такого обо мне мнения, что могла подумать, будто у меня с десятилетним братиком что-то было? Я как вспылю: «А если мы предохраняться будем, значит, можно?» Убежала и закрылась в нашей комнате, предварительно вытолкав вон недоумевающего брата, а то мало ли что ещё ей в голову придёт.
Самый чёрный день в моей жизни, после него всё изменилось. А ведь раньше, до того, как половые гормоны отравили его мозг и душу, Матфей был таким зайкой! Озорной, улыбчивый, любознательный, мимимишный до невозможности, жили душа в душу. Как я любила с ним купаться, посадить между коленок и намыливать его пушистые светлые волосы, смотреть в ярко-голубые, как у меня, весёлые и лучащиеся любовью глаза. Тереть мочалкой блестящую гладкую кожу, прикасаться и чувствовать под руками подвижного и живого зайчишку. А потом относить на закорках в комнату и ссаживать на кровать, тогда ещё его, потому что наверху он спать боялся.
Или нет, самый чёрный день случился через два месяца, когда мама родила близняшек. Бухой в жопу отец, то и дело бубнящий под нос: «От судьбы не уйдёшь», с мелким вернулись домой, а я отправилась по магазинам за продуктами. Брат был у себя, когда услышал грохот из кухни. Прибежал, а отец висит в дверном проёме на турнике, повесившись на ремне. Пьяный, он сковырнулся с табуретки, но доставал носками до пола. Брат боролся за его жизнь, поддерживая, ревя и уговаривая снять петлю. Но тот был настолько пьян, что не контролировал тело. И когда через час я пришла домой, Матфей, весь в слезах и соплях, всё ещё хватался за мёртвое тело, уговаривая папу очнуться, не умирать. С тех пор он пугается громких звуков и, бывает, мочится в постель по ночам. И вместе с тем из моего милого мальчика-зайчоныша превратился в озабоченного, похабного матерщинника-зверёныша.