Точка невозвращения

– Близко совсем, ч-черт, – проворчал мужчина. – Чуть на голову не свалились. Сходим глянуть?
– А на кой ляд нам новички? У нас что, своих забот мало? Пускай приживаются самостоятельно.
– …Цивилизация – всего лишь притворство. Стоит пригрозить нам смертельной опасностью, как мы снова превращаемся в обыкновенных обезьян и мигом забываем об интеллектуальном превосходстве разумных. Мы оборачиваемся поросшими шерстью приматами, забиваемся в пещеру и скалим клыки на врага, прогоняя из жилища, да еще тычем пальцем в тяжелый камень, недвусмысленно давая понять, что не колеблясь пустим его в дело, стоит только угрозе приблизиться.
Она зябко передернула хрупкими плечиками и посмотрела в сторону входа. Там, в неправильно-треугольном проеме светило суровое лагерное солнце, недавно начавшее дневной обход небес. Сюда, в глубину пещеры, свет еще не проникал, но благодаря тому, что проем выходил прямиком на восток, следовало ожидать, что вскоре проникнет. И станет гораздо светлее. Теплее – вряд ли. Хотя эту ночь, вернувшись в предгорья, они провели в гораздо более комфортных условиях. Предыдущую скоротали в некоем подобии шалаша, сооруженного кем-то неведомым в развилке ветвей огромного дерева, напомнившего ей заповедные кузохаи, покрывающие священные острова ее родного водного мира, а ему исполинские логитиарры его засушливой родины. Хотя, конечно, кузохаи намного больше размерами, логитиарры же – никакие не растения, а вовсе даже животные.
– Ну, кто-то обезьяной становится, а кто-то обходится и без малоцелесообразных посреднических превращений. Проще уж в камень превратиться и врезать врагу, чтоб мало не показалось. Особи трансморфирующихся биовидов так и делают… О, наконец-то!
Он протянул левую руку и подставил ладонь. Окутанный серой дымкой темный сфероид, вплывший в пещеру, приземлился на семь растопыренных, узловатых пальцев. Силовое поле уже не могло обжечь их – вся левая сторона его тела утратила сенсорную чувствительность после того, как носок сапога Маркграфа угодил в соответствующую точку за правым ухом. Главаря группировки настолько изумило, что какой-то хилый юнец, да еще «тяшка», осмелился охмурить его наложницу, что бандит даже не убил парня сразу… Но рано или поздно осязание вернется, выжить бы к тому времени. Хуже было другое – в голове постоянно зудело, тоненько-тоненько. Словно под череп забрались москиты. И время от времени перед глазами все вспыхивало, на мгновение… Он понимал, что серьезно повреждены зрительные и слуховые синапсы, но ничего не говорил ей. Пока он видит и слышит – вести ему. Потом… о том, что случится потом, он боялся даже думать. Одно он знал наверняка. ЕЕ живой он ИМ не отдаст.
– Знаешь, мы бы никогда не встретились, если бы не совершили тяжкие преступления, – сказал он ей. – Твой мир на противоположном от моего краю Вселенной. Я помню сетевые карты… Я вот подумал. Если бы мне предоставилась возможность переиграть свою судьбу, не угодить в тюрьму, сделал бы я это, переиграл или нет?.. И вдруг понял, что любовь – это когда на подобный вопрос отвечаешь однозначно: НЕТ, не переиграл бы. Я не верил, что хоть что-нибудь, исходящее от землян, может быть хорошим, правильным, по-настоящему важным… оказалось, что любовью они нас заразили не зря.
Девушка продолжала вылущивать слипшиеся комочки из копны того, что казалось простыми волосами, но на самом деле было еще и природными радиоантеннами. Она отрицающе повиляла носом, не соглашаясь с парнем, и произнесла:
– Нет, любимый мой, это не они. Земляне просто больше всех о ней вслух говорят. Нравится им болтать… Но если мы люди, значит, и мы способны любить. Разве мы не были людьми еще до того, как появились земляне? У нас и без них было полным-полно странностей.
– Боже, кошмар какой… Мы никогда не сможем убежать из лагеря! Живьем нас не выпустят. Да, конечно, став мертвым, мое тело уплывет в космос, я же реформированный космоастрист, но… любовь нужна живым! Мальчишкой я однажды спросил маму, что такое счастье, и она сказала: это когда у тебя есть половинка, единственный человек, с которым тебе хочется поделиться всеми впечатлениями о жизни. И добавила, помолчав: я была счастлива, когда был жив твой отец. Теперь, когда ты подрос, я счастлива, потому что у меня есть ты… Любимая, мне до дрожи в животе жаль, что я никогда не смогу тебе показать, как восходит солнце в моем родном мире! Ветер вздымает песчинки, и когда лучи света пронзают взвесь, исчезает все, все, и земля, и воздух, и мироздание превращается в светлую бесконечность…
– Не жалей о том, чего мы не в силах изменить! Мы вместе сегодня, сейчас, в эту секунду – и это главное. Мы победили. Мы вместе, а значит, сильнее всех и не подвластны никому.
…Жесткая молча показала Тиму на вход в пещеру: они там, внутри. Берем их тепленькими, сытенькими, размякшими. И сделала еще один недвусмысленный жест, резанув себя по горлу ногтем большого пальца: дескать, кончаем сразу, нечего возиться! Тим недовольно поморщился и энергично подвигал тазом вперед-назад, будто сношая кого-то: мол, а позабавиться?! Жесткая погрозила ему кулаком и плавно огладила себя по бедру: дескать, тебе мало меня, что ли?! Тим закатил глаза, но согласно кивнул. Предпочел не нарываться, значит.
А изнутри продолжало доноситься негромкое, приглушенное каменными сводами пение беглецов. Девичий голосок смолк, пока преследователи обменивались жестами, но теперь грустную песнь юной марувианки сменил голос файгианца. Женщина и мужчина, подкравшиеся ко входу с двух сторон, замерли и переглянулись изумленно. Парень пел не на родном ему языке, как девушка на марувианском; пел он на языке самом что ни есть чужом – для него. На космическом русском.
Привет, малыш…
Я тебе пишу в твоей тетради:
«Привет друзьям, привет
Подружке Наде,
Привет, Париж».
Я так устал писать,
Как школьник, без помарок,
Менять дыханье губ
На клей почтовых марок.
Прости, малыш, прости, малыш…
Который день идет,
Как я тебя не вижу!
Который день идут дожди
У вас в Париже!
Дождись, малыш…
Мне бы только день
На воле,
Мне бы только час,
Я буду доволен,
Ищи ветра в поле!
Проходят дни,
И ждать нет времени,
Вот только я
Все время не в доле…
На то божья воля!
Привет, малыш…
Здесь в глазах
Усталость и тревога,
И из толпы, как ведьма,
Смотрит безнадега.
Забудь, малыш,
Мне надоело от тоски
Ходить по краю,
Я твердо верю в то,
Что я еще сыграю!
Поверь, малыш…
Мне бы только день
На воле,
Мне бы только час!
Я буду доволен,
Ищи ветра в поле!
Проходят дни,
И ждать нет времени,
Вот только я
Все время не в доле…
На то божья воля!
На все божья воля… [2]
– …Любимая, эта песня была в последнем письме, которое мама получила от отца, – сказал он, отвечая на невысказанный вопрос, застывший в ее глазах. – Когда в подростковом возрасте я случайно нашел записи его писем и узнал, что он эрсер, и понял, что я полукровка, рожденный от потомка землян, ненавистных поработителей-имперцев, мне хотелось повеситься! У меня в голове не укладывалось, что моя мама, моя самая красивая, самая чудесная на свете мама, могла лечь в постель с МОНСТРОМ, и… Не перебивай, послушай, пожалуйста, а то я собьюсь и не сумею сказать! Моя мама действительно самая чудесная, теперь-то я это понимаю. Она не оправдывалась, не винилась. Она очень спокойно мне, разъяренному, взбешенному идиоту, сказала тогда, что любят не за что-то, а потому что. Истинная любовь – это когда среди уймульярдов людей для тебя существует единственный человек, и это на всю жизнь. И совершенно не важно, каков он снаружи, главное, что у него внутри… У эрсеров есть очень правильное слово, сказала мама. Половинка. Любовь – это когда ты не можешь кушать печенье, потому что оно вкусное и ты хочешь, чтобы этот вкус разделил с тобой твой единственный. Не можешь идти без него на концерт или в ресторан, потому что удовольствие испытаешь, лишь разделив его с ним. Не хочешь без него поехать куда-нибудь путешествовать или сходить поразвлечься. Потому что если его нет – ЗАЧЕМ ВСЕ? Без него ВСЕ ПРОПАЛО… Потому что все радости жизни просто не существуют, а разделять их со случайными людьми не получится. Солнце без него не греет, вода не утоляет жажду, хлеб не насыщает… Любовь – это когда ты ждешь обещанного письма, которое все не приходит и не приходит, и ты сходишь с ума от беспокойства и теряешься в догадках: заболел твой любимый, или очень занят делами, или он уже общается с другой женщиной, растрачивая на нее единственное истинное богатство, которое есть у людей, – время жизни… Но ты не ревнуешь, ты искренне желаешь ему, чтобы счастливо провел он с нею время, не зря потратил часть жизни, если уж предпочел не тратить его на тебя… Ты понимаешь, о чем я?! Люди ведь так часто слышат вовсе не то, что им говорят, а то, что им хочется услышать!