Мое особое мнение. Записки главного редактора «Эха Москвы»
Когда я пришел в школу, где проработал двадцать лет, мне дали под классное руководство четвертый класс. Заметьте, не 4-й «А»! Но мы все равно были во всем первые! Я взял за правило каждые выходные со своим классом выезжать на реставрационные работы памятников истории и культуры. Разгребали мусор, лазали по чердакам, чистили Данилов монастырь, Донской монастырь, церковь Михаила Архангела, ездили в Мураново в усадьбу Тютчева. Мои ученики уже к седьмому классу имели уже где-то по сто поездок и по золотому значку общества охраны памятников, чем очень гордились. А вот их учителю Алексею Алексеевичу на райкоме комсомола за эти поездки и прикосновения к истории сильно влетело: комсомолец возит детей на реставрацию церквей! Через несколько лет сплоченный класс уже и сам сумел поддержать своего учителя на комсомольском бюро. В выпускном классе одна из наших девочек забеременела, класс отстоял ее перед комсомольской организацией – ведь тогда за аморалку исключали из школы. И когда завуч спросила, кто сидеть будет с этим ребенком, мои дети ответили: по очереди! И ведь сидели, и ходили, и воспитывали! И дали девочке возможность сдать экзамены – она родила как раз к концу 10-го класса. Я один бы ничего не отстоял, а так я горячо их поддерживал и даже ими прикрывался в каком-то смысле. Но детки были, конечно, боевые. Сейчас жизнь их уже раскидала по разным городам и странам.
После начала войны в Афганистане, когда я уже второй год работал в школе, под «афганский призыв» попали мои первые выпускники. Двое вернулись в гробах – «двухсотым грузом». Буквально год назад я им двойки ставил, а теперь наших детей нет… Мы всегда говорим про учеников «наши дети», ведь они больше времени проводят с нами, чем с родителями. Еще моя первая школа находилась в таком неблагополучном районе рядом с Востряковским комбинатом и кладбищем, что, обходя родителей учеников, на третьей квартире заканчиваешь, потому что там успели крепко выпить и говорить уже не о чем. Потом я преподавал в «офицерском районе», куда приходили гробы из Афгана. Одноклассники собирались у меня дома, и мы обсуждали, что Ванька пропал, Сашка на связь не выходит…
В 1983 году мама с сестрой уехали из страны, эмигрировали по еврейской линии в США. У меня тоже была возможность уехать. Меня уговаривали. Я отказался. Хотел остаться в Москве. Я уже пять лет работал в школе, не мог бросить детей. Это моя страна, говорил я, наверно, слишком пафосно.
В перестройку в мою жизнь пришла политика. И я уже стал следить за съездами не как историк, а как гражданин. В 1989 году, когда Ельцин пошел избираться, я не только следил за всей этой эпопеей, но и принимал участие в ней в смысле организации избирательной комиссии. Я столкнулся с доверенными лицами и самого Ельцина, и его противников, гонял с ними чаи, разговаривал про политику. Уже не со школьниками, не в своем круге, а с незнакомыми людьми.
Самое судьбоносное знакомство моей жизни – знакомство с Сергеем Корзуном и Сергеем Бунтманом – произошло, как это ни странно, благодаря товарищу Ле Зуану, генеральному секретарю ЦК компартии Вьетнама. В 1976 году Ле Зуан приезжал с визитом в Москву: тогда для встреч высоких вождей студентов выгоняли на Ленинский проспект стоять и размахивать флажками. У меня был друг по школе, который учился в Институте иностранных языков имени Мориса Тореза. Был ноябрь, жуткая промозглая погода, и я думал – потом приеду к нему, и мы выпьем. Я приехал, и мне открывает незнакомый человек: потом выяснилось, что это был Сережа Корзун. Человек в два раза выше меня, оглядев меня мутным взглядом, сказал: «Мы уже всё выпили, товарищ». Я ответил, что согласен и на то, что осталось. Так мы познакомились с ним и его приятелями.
Студенческая дружба, тусовка, мы и после института продолжали встречаться. А в 90-м году, когда при Горбачеве разрешили создавать частное радио, Корзун поделился со мной этой идеей. Радио я тогда даже вообще и не слушал. И уже в августе, когда «Эхо Москвы» вышло в эфир (22 августа 1990 года), Корзун с Бунтманом позвонили мне, и состоялся примерно такой диалог:
– Ты в Москве?
– В Москве.
– У тебя же сейчас каникулы?
– Каникулы.
– Ну ты же как школьный учитель болтать умеешь хорошо?
– Умею-умею!
– Приходи, нам вести эфир некому…
В последнюю неделю августа, перед началом нового учебного года, делать все равно было нечего: пришел, и дальше как-то затянуло. Тогда вещание шло всего два часа в день, с 19 до 21 часа. Студия была на Никольской улице, дом 7, бывшей улице 25 октября, триста шагов от Мавзолея, прямо напротив ГУМа. Я это воспринимал как развлечение, денег года два не платили вообще. Первый эфир помню очень хорошо: двадцать восемь лет назад, 24 августа 1990 года, я привел в студию гостя – это была Любовь Петровна Кезина, руководитель Департамента образования г. Москвы. И она была чуть ли не вторым гостем вообще на «Эхе». Ничего страшного в первом эфире не было: я учитель и разговаривал на темы, которые знал очень хорошо – про новый учебный год, наполняемость классов, зарплаты.
Еще восемь лет я одновременно работал и на радио, и в школе. Да, конечно. Но стал терять учительскую квалификацию, потому что не успевал следить за всем. Я начал халтурить. А халтурить я ненавижу. Когда меня избрали главным редактором в 1998 году, я испытал огромное облегчение, потому что понял, что теперь точно не смогу совмещать работу главного редактора и школу. В марте 1998 года меня избрали главредом, а с 1 июня я ушел из школы.
В начале «Эха Москвы», когда друзья позвали помочь им открыть свое радио, в редакции на Никольской все было очень примитивно и очень тесно. Шли звонки, и сразу не было понятно, кто это звонит – слушатель или просто по делам звонок в редакцию. Меня посадили под стол, где я поднимал трубку, слушал, что в эту трубку говорят, и показывал: есть звонок! Тогда человека выводили на пульт. Тридцать пять лет, отличник народного образования, любимый учитель сидит под столом и жестами показывает, что трубку надобно поднимать. Странная была работа, но и продолжалась она недолго – недели две.
Современное «Эхо Москвы» родилось из совсем маленькой радиостанции во время путча августа 1991 года. До этого, правда, была еще одна важная ступень – январские события того же года в Вильнюсе. Ночью Сереже Бунтману позвонили из Вильнюса и сообщили, что в городе танки. Танки в начале 90-х – кто это вообще мог предположить? Он позвонил мне и Корзуну, и мы в восемь утра встретились на Никольской. Шел снежок, я помню… Мы выходили в эфир только вечером, и Корзун предложил посмотреть, какую информацию дает телевидение, тогда полностью государственное. Если говорят про Вильнюс – то мы сейчас разбегаемся, если нет – то выходим в эфир и говорим сами. Мы сидели и смотрели, как на экране что-то пело-танцевало, и он сказал: «Всё. Выходим. Бунтман – за пульт, Венедиктов – в Моссовет, я пошел в литовское постпредство». И это было так обыденно: не было никакого вызова и геройского азарта – обычная работа в необычных обстоятельствах, хотя порой было и страшно, конечно.
Вот так в 1990 году я пришел на «Эхо Москвы» всего на десять дней, а задержался здесь (пока что) на двадцать восемь лет.
Алексей Венедиктов
главный редактор
«Эха Москвы»
Часть 1. Прошлое
Развал СССР и ГКЧП
19 августа 1991 года утром я оказался в поезде Москва – Рига. Я уехал в отпуск. И поездная бригада сообщила о событиях в Москве. На подъезде к Риге я видел эти танки или боевые машины – они там эшелонами стояли. Поэтому, как только смог, я вернулся в Москву. 20-го и вернулся – хотя билетов и не было. И главред Сережа Корзун сразу же послал меня в Моссовет, где был один из центров сопротивления путчистам. А ночь с 20-го на 21-е – ту самую ночь – я провел в Белом доме. И 21-го весь день был там, 22-го…
Может, потому, что мы уже все были в возрасте, уже пожили при советской власти. Мне сказали идти в Белый дом – я пошел. Сказали бы, что надо брать интервью у бен Ладена – значит надо брать интервью у бен Ладена.