Дом(II) Я помню вкус твоих губ (СИ)

— Всё равно!
— Элик, принеси апельсиновый мусс и всё остальное, только позже.
— Что будете пить, Владимир Павлович? — хмырь склонился к адвокату.
«Бля, щас переломится!» — ржал я про себя.
Адвокат глянул на меня в замешательстве, потом сказал официанту:
— Мне двойной коньяк, как обычно, а молодому человеку апельсиновый сок. К десерту кофе.
Официант поклонился и исчез. Я выдохнул: отвратный тип, и парфюм вонючий.
Мы немного помолчали, разглядывая друг друга. У меня с языка срывался вопрос: «И что вы от меня хотели? Чё за разговор?» —
но решил молчать: пусть первый скажет. Надоело впустую спрашивать. Чё он там темнит? Пусть говорит, а я послушаю.
Элик, отодвинув занавеску, вкатил этажерку на колёсах. Расставил тарелки с дымящейся солянкой и всё остальное, что полагается: хлеб, сметану каждому в маленьких мисках и ещё, тоже в мисках, типа красной пасты с зеленью. В середину стола поставил продолговатое блюдо с салатом.
Потом в широкий низкий бокал налил коньяк адвокату, а мне в высокий стакан сок из графина, который оставил тут же, на столе. В пузатые бокалы налил минералку. И, пожелав нам «приятного аппетита», исчез вместе со своей каталкой.
Я чёт злой сидел: чувствовал себя, как кролик подопытный рядом с этим хмырём Эликом. Ни разу не был в подобных заведениях, и мне в своей старой толстовке и ботах было жуть как неудобно здесь находиться.
«Поскорей бы слинять отсюда. Отвратное местечко — точно не для меня! Прям как в фильмах про нэпманов — «Трактир на Пятницкой», блин!»
Адвокат вёл себя просто, не приставал с расспросами, только сказал:
— Ну, приступим. Солянка здесь настоящая, как в старые добрые времена. Попробуй соус с хлебом. Он островат, но к солянке подходит идеально. Это томаты с чесноком и хреном.
«Ха! «Томаты с чесноком и хреном!» Это хреновина, дядя! Простых вещей не знаешь. У моей бабули это главная закуска на зиму!»
— Давай сначала пообедаем, а потом, Паша, я тебе объясню суть вопроса. Не стоит перебивать аппетит разговорами.
Я кивнул, мельком взглянув на него, и взял ложку.
Мы молча ели. Солянка была обжигающе-вкусная, но мама готовила её не хуже, а может, и лучше. К салату ни он, ни я не притронулись, хотя он мне предлагал попробовать. Если честно, я не знал, как его есть. Пластины сёмги были большие, завёрнутые кружками среди зелени. Целую в рот не засунешь. А можно её резать ножом или нет… Вроде, рыбу с ножом не едят. В общем, забил я на этот салат.
На второе Элик привёз на этажерке две тарелки с плоскими брусками мяса, облитыми белым соусом с кусочками грибов и ещё чем-то зелёным — тоже в мисочке. Я уже наелся солянкой, поэтому мясо ел без особого аппетита, хотя тоже было ничего.
Когда наш хмырь привёз десерт, вот тут мои глаза загорелись! Тарелочка с обалденным куском шоколадного торта, украшенного сверху вишнями в малиновом желе, вазочка с настоящей клубникой в белой воздушной пене сливок и оранжевое апельсиновое чудо в вазочке на ножке. Ммм! Я же за сладкое могу родину продать! Ну, это образное выражение! Продавать я ничего не собирался, но всё сладкое обожаю всю мою жизнь!
И тут я перехватил взгляд адвоката. Он с усмешкой смотрел на мою восторженную физиономию. Вот гад! Подловил!
«Ну уж нет! Такого удовольствия я тебе не доставлю!»
Я отодвинул тарелку с бисквитом, глотнул сока из стакана и спокойно посмотрел на него:
— Спасибо! Я уже наелся! Сладкое не люблю. А на клубнику у меня вообще аллергия.
Похоже, он мне не поверил, но кивнул Элику: — Десерта не нужно. Убери!
И все мои сладости плавно перекочевали со стола на его идиотскую каталку и уплыли за занавеску. На столе остался только кофе. А кофе я пью с молоком. Поэтому тоже мимо.
— Ладно, говорите, зачем я вам понадобился, и я пойду. И спасибо за обед!
Владимир Павлович не торопясь сделал глоток коньяка из бокала, отставил и посмотрел на меня. Взгляд его был серьёзным, без обычной усмешки.
— Паша, понимаешь, какое дело? В общем… дело вот в чём, Паша. Ты мой сын.
— Чего? Эт-то что, шутка такая?
Я не представлял, что он собирается мне сказать и о чём поговорить. Перебирал разные версии, одну невероятней другой, но все они казались мне дикими и глупыми. Но то, что я услышал! Это что ж получается? Передо мной папа сидит? Папа, бля! Адвокат оказался папой! Моим папой! Бред! Мой папа давно умер, ещё до моего рождения. Так сказала мне мама. Почему я должен верить не ей, а этому… адвокату? Да и не похожи мы с ним нисколько. Он темноволосый и глаза какие-то странные — зелёно-карие.
— Паш, я понимаю, как для тебя неожиданно услышать такое. Но поверь, это правда. Я твой родной отец. Я знаю о тебе всё с самого твоего раннего детства. Просто ждал, когда ты подрастёшь.
— Дождались, значит?
Он помолчал, глядя перед собой. Весь его форс исчез. Передо мной сидел обыкновенный немного растерянный мужик, даже адвокатского в нём ничего не осталось.
— Паша, я понимаю, как тебе нелегко принять эту новость. Мне, видишь ли, тоже непросто было решиться к тебе подойти. Твоя мама запретила мне с тобой видеться. И от помощи отказалась. Я бы мог многое для вас сделать. Вы жили бы совсем другой, лучшей жизнью, но она не позволила.
Я чувствовал себя полным дураком. Передо мной сидит чужой, посторонний мне человек и заявляет, что он мой отец. Как вам хохма? Мне — не очень! Совсем не смешно. Я его почему-то сразу возненавидел. Вот прям сходу! Сейчас он был жалок. Сидел, что-то мямлил про свою нелёгкую долю. Запретили ему, бля! Чё ж ты сделал такое, что моя мама тебе запретила? Она у меня добрая, хорошая. Да что хорошая — самая лучшая мама! Мне ничего никогда не запрещала. Только расстраивалась из-за моих закидонов. А мне это было хуже, чем если бы она меня отругала или даже побила. Но это не про мою маму: она мухи не обидит. Это что нужно было сделать моей маме, чтоб она сказала такое?
Он вдруг встрепенулся и, посмотрев мне в глаза, сделал рукой отрицательный жест:
— Но она ни в чём не виновата! Во всём, что случилось, только моя вина!
«Ха! Мама не виновата! И почему я в этом даже не сомневаюсь?»
Мне было неприятно, что он маму называет «она» и что вообще упоминает её в разговоре. Мне было страшно неприятно, что ещё кто-то, кроме меня, мог быть ей близок. И от этого я ещё больше его ненавидел. Конечно, я не младенец и всё понимал про зачатие и так далее. Но ничего с собой поделать не мог: мне было мерзко от одной мысли, что он прикасался к моей маме. Я еблан? Да! Но от моей мамы пусть отъебётся!
Он ждал, что я что-нибудь отвечу или спрошу, но я молчал. Сам начал, пусть сам и объясняется. Я не собирался ему помогать. Не дождавшись, он продолжил:
— Ты уже взрослый и теперь должен сам решить, как дальше нам быть. Я очень хочу стать тебе ближе. Ждал этого много лет.
— Почему мама запретила? Мне у неё узнать, или сами расскажете? — спросил я с кривой усмешкой. — Чё молчите? Рассказывайте, раз начали. Что вы сделали моей маме?
Адвокат посмотрел на меня, и в его глазах я увидел боль. Как-будто я его ударил. И хоть он был мне неприятен, всё равно как-то стало неловко: как будто больную собаку пнул.
— Паша, понимаешь, в чём дело… Я сейчас не готов ответить тебе на твой вопрос. Это сложно, и ты, боюсь, не примешь мой ответ. Давай для начала будем с тобой изредка общаться. Узнаем друг друга поближе. Возможно, тогда ты сможешь меня понять и принять. Ты мой сын! Я никогда про тебя не забывал. У меня дома три альбома твоих фотографий разного возраста. И в компьютере папка под твоим именем. Тоже ты.
Он замолчал и опять сделал глоток из бокала. Я тоже пивнул минералки: в горле пересохло, а ладони наоборот стали влажными. Я был в полном ахуе от услышанного. Если бы ушёл сразу, то всё осталось бы как раньше: мы незнакомы, и мне нет до него никакого дела. Сейчас было уже поздно. Он вывалил на меня эту хрень про сына и отца, и я уже из постороннего превратился в участника всего этого водевиля под названием «Возвращение блудного папы».