Дом(II) Я помню вкус твоих губ (СИ)

— Ну шо, Паша, будем тебя лечить. Сейчас давай послушаю тебя… сиди-сиди, детка. И шо нам делать с каникулами вашими? Снег вы едите на них, што ли? Седьмой ребёнок за день с простудой, та с воспалённым горлом.
Она прикладывала к моему скрюченному от холода тельцу шайбочку своего стетоскопа, не переставая ворковать. Послушав, заботливо застегнула рубашку и погладила по голове, как маленького:
— Ложись, детка, а я с мамой пока поговорю.
Я слышал от мамы, что Изольда с мужем недавно были в Париже и спросил:
— Изольда Гургеновна?
— Шо такое, малыш? — обернулась она, уже выходя из комнаты.
— Мама говорила, что вы в Париже были. Расскажете?
— Та шо там рассказывать? Стоит Париж. Одесса не хуже! — улыбнулась она, и продолжила на полном серьёзе:
— У меня в Одессе, когда я там жила, на кухне Джоконда висела. Так вот, теперь она в Лувре!
Я не выдержал и хохотнул от неожиданности и тут же скривился от резкой боли в горле, но улыбаться не перестал. Я впервые за эти дни отвлёкся от мрачных мыслей про Тимура, не отпускавших меня ни на минуту. Изольда поистине волшебница! Если бы я точно про неё не знал, глядя на этот неунывающий вид, никогда бы не подумал, что у неё тоже могут быть свои беды и неприятности. Но я знал. У неё была своя великая беда: год назад они с мужем потеряли единственного сына. Стойкая тётка! Уважаю таких!
— Ну-ну, детка! Веселиться потом будешь, когда горло твоё вылечим. На вот тебе пастилку.
— А почему вы из Одессы уехали? — опять приподнявшись, спросил я, засовывая в рот лимонную пастилку.
— Почему уехала? Та подумала, шо Одесса таки без меня проживёт, а жених — нет. За любовью следом уехала, только меня и видали! Ложись! Много будешь говорить — связки надорвёшь.
Мама рассказывала, что они с мужем вместе тридцать пять лет. Это ещё до гибели их сына было, теперь уж больше. А мужа Изольды я видел: худой, низкорослый, как я, тоже врачом работает. Вот и думай, как люди друг друга находят, по каким параметрам? Он возле неё, как маленький домик возле небоскрёба. Вспомнив их вместе, я невольно усмехнулся. И жалко их было: хорошие люди, и такое горе! Хорошо ещё, что внучка есть: Сонька училась в моей бывшей школе в седьмом классе и была копией своей бабушки — такая же черноволосая и высокая.
Изольда ушла на кухню, а я вскочил, как ужаленный:
«Кристалл! Вот я индюк! Всю ночь мучился и не вспомнил!»
Я схватил рюкзак и проскочил с ним в ванную, закрылся, сел на крышку унитаза и достал футлярчик. Хотел сначала сразу взять кристаллик, но потом передумал. Пока положил в карман рубашки:
«Изольда уйдёт, тогда и достану. Мож у женщины сердце слабое, а тут я вдруг как огурчик: без соплей и с чистым горлом! Может не выдержать».
Я хмыкнул, представив эту картинку, и пошёл болеть дальше.
Как я ни сопротивлялся, укол мне всё-таки вкатили. Изольда сказала, что это жаропонижающее. Мама вышла её проводить, а я повернулся к стенке, спрятался под одеялом и сжал в руке кристалл: красный лучик прошёлся вверх по руке, сделал круги вокруг шеи и головы и погас. Сразу почувствовав себя выздоровевшим, чмокнул на радостях личного «лекаря», убрал футлярчик под подушку и, устроившись поудобнее, заснул.
Мне снился Тимур.
Мы спим у меня дома.
Я просыпаюсь и вижу его спину. Он спит на боку, отвернувшись от меня. Почему он спит одетый? Я протягиваю руку и трогаю его за плечо.
Он просыпается и поворачивается ко мне.
Наклоняется.
Целует медленно, долго.
Я обнимаю, притягиваю к себе. Мне мало поцелуя — я хочу большего.
Чувствую сильное возбуждение.
Я так люблю его!
Но он отстраняется и молча смотрит на меня.
Во взгляде нет любви.
Нет желания.
Ничего нет.
Я протягиваю к нему руки, но он смеётся и отстраняет их.
Поднимается и идёт на кухню. Закрывает за собой дверь.
Хочу идти за ним.
Встаю и понимаю, что на мне нет никакой одежды.
Хожу по комнате и ищу, во что одеться. Моего ничего нет.
Какие-то тряпки, женская одежда, чья-то чужая обувь.
Открываю шкаф — он тоже пустой.
Мне нужно в кухню — там Тимур! Но мне стыдно, что я голый.
Оборачиваюсь в простыню.
Иду.
Открываю дверь кухни.
Тимур стоит спиной ко мне. С ним Лена.
Они целуются.
Она открывает глаза и смотрит на меня с ненавистью.
Тимур оборачивается — в его глазах раздражение.
Он говорит, чтобы я ушёл.
Я им мешаю.
Простыня куда-то делась, стою перед ними голый.
Чувствую себя униженным и лишним. Сердце разрывается от обиды и боли.
Тимур смотрит на Лену с такой любовью!
А на меня — с презрением.
Хочу убежать и спрятаться, но все двери закрыты.
Дверь на кухню тоже закрывается с громким хлопком.
Я в холодном коридоре один. Стучу во все двери.
Мне страшно — плачу. Кругом темно и голые стены.
Вдруг в конце коридора открывается дверь.
Иду к ней. Иду медленно — ноги не слушают.
На площадке стоит отец. Он зовёт меня.
Я делаю шаг…
Проваливаюсь в черноту колодца.
Лечу вниз и… просыпаюсь, вздрогнув всем телом.
Сердце колотится, и весь мокрый. Лежу долго в темноте. На душе муторно от увиденного сна. Я его очень хорошо помню, особенно свои ощущения. Стыда — от того, что в том сне голый. Боли — от ощущения утраты Тимура. Меня преследует его холодный, презрительный взгляд из сна. Боль разрывает изнутри, перехватывает дыхание и щиплет глаза.
Мы больше не вместе!
Он больше не мой!
Я ему не нужен!
Господи, когда же закончится эта мука!
Скорей бы освободиться!
И ещё острое ощущение ненависти, с которым на меня смотрела Ленка.
Как же больно!
Дурацкий сон!
Вот почему в своём сне я страдаю, а другим хорошо? Мой же сон, значит мне должно быть хорошо, а не им! Пусть бы хоть во сне я был счастлив! Так нет же — кругом одно дерьмо!
На мобильнике шесть утра. Я проспал с пяти часов вечера. Вот это я выдал! Офигеть!
Слышу, как встала мама и прошла в ванную. Сегодня опять буду один: мама уйдёт на работу. Это у кого-то там новогодние каникулы, у медиков их нет. Больным ведь не скажешь:
«Все по домам! Приходите после десятого!»
А мама очень важный человек на своей работе — заместитель главврача по хозчасти. Все хозяйственные дела больничного комплекса лежат на ней.
Меня всегда удивляло: как она со всем этим справляется? Невысокая, хрупкая и всегда спокойная. По ней и не скажешь, что ей тяжело. Никогда домой не приходит раздражённой или чем-то недовольной. Я по себе знаю, как трудно общаться с разными людьми, особенно если человек тебе неприятен, а деваться некуда. А её послушаешь, так у них работают святые люди без недостатков. Прям рай, а не больничный городок! Но я-то знаю, что так не бывает.
Я вот с людьми вообще ладить не умею, приглядываюсь долго. А если человек мне не нравится, то он точно знает, что он мне не нравится. И он становится мне уже не приятелем, а неприятелем. И таких неприятелей у меня больше, чем приятелей. Наверное, я сам больше плохой человек, чем хороший. Как таких называют? Мизантроп? Ну, я бы не сказал, что ненавижу всё человечество, просто нравятся не все. И не умею скрывать свои чувства. Вот только свою любовь к Тимуру тщательно прятал, но получается, не слишком тщательно, раз эта козища заметила.
Так, стоп! Всё! Я больше о них не думаю! У меня теперь своя жизнь, и в этой моей новой жизни появился ещё один человек — мой отец. Интересно, что он такое мог сделать? Почему мама так с ним поступила? Ой, да о чём это я? Ясен перец, что он ей изменил, сволочь! Или вообще ушёл сам к другой. Чё тут думать-то? У всех разводы по одной причине. Просто ему стыдно было мне в этом признаться вот так сходу. Может, у меня и братья есть или сёстры? Он же, скорей всего, давно женат, и дети у него должны быть.
И нахрена я ему тогда сдался? Три альбома моих фото! Придурок, следил за мной всю жизнь. Вот это неприятно — знать что за тобой постоянно кто-то наблюдает. Может, я у себя чесал где-нибудь или в носу ковырял? Фублять! Не, он точно больной! И ещё хочет, чтобы я с ним начал общаться за маминой спиной. Обломится! Не стану ни за что! Он мне никто, и я его знать не знаю! Пусть ещё только появится — так и скажу.