Как подружиться с демонами
— Знаешь, кое-кто из мужчин в этом баре с тебя глаз не сводит.
— Хочешь сказать, в этом баре есть кто-то еще?
Это меня рассмешило. Мы падали в штольню, в кроличью нору, и опять события развивались гораздо быстрее, чем я предполагал. Я хотел сказать ей: бесполезно, мол, в тебе сидит бес, я вижу тебя насквозь и все это до добра не доведет. Я даже хотел заговорить прямо с самим бесом, как бы сквозь нее. Но вместо этого спросил:
— Как тебе устрицы?
— Отличные! Вот, попробуй. — Она сунула внутренности ракушки мне в рот. — А почему ты женился? По любви?
— Частично. Еще, пожалуй, нуждался в убежище. Первые несколько лет после колледжа я был словно помешанный. Как будто выжил после какой-то катастрофы, понимаешь? Вот и женился, не приходя в сознание.
— Забавно, со мной было то же самое.
— Ты была замужем? А каким было твое помешательство?
— Нет-нет. Ты не рассказал мне о своем.
Я отложил нож и принялся пощипывать кожу между бровями, размышляя о том, что можно ей рассказать, а что желательно утаить.
ГЛАВА 20
Семестр кончился, и я был рад, что наконец-то смогу уехать из колледжа, подальше от Фрейзера и событий последних недель. Мои родители были в разводе, поэтому мне, как обычно, предстояло выбирать, куда податься: в Давентри к отцу, который не желал меня видеть, или в Регби к матери, которая слишком уж этого хотела. С папой не о чем поговорить, и в доме никогда нет еды, а у мамы навалом домашней стряпни, но все удовольствие портят бесконечные расспросы: где я стираю белье, в каком супермаркете отовариваюсь и так далее. Любой ответ тянет за собой пять новых вопросов, за каждым из которых маячит еще пять. Сейчас-то я понимаю, что ее чрезмерная болтливость была симптомом нервного расстройства, но тогда это настолько выводило меня из себя, что хотелось выбежать на улицу и кого-нибудь придушить.
На Рождество мы с матерью ужинали вдвоем. У нас было две хлопушки, и мы по очереди выстрелили. Из моей плюхнулась на стол синяя бумажная шляпа, а из маминой — оранжевая. Нацепить их значило расписаться в полном и отчаянном унынии, но оставить на столе казалось еще хуже, и мы выбрали из двух зол меньшее.
— Какой тебе выпал девиз? — спросила мама.
Я повертел в руках измятый клочок бумажки. Слова на нем были напечатаны такими бледными зелеными чернилами, что я с трудом разобрал их, и оказались до того банальными, что я с трудом заставил себя произнести их вслух: «День без улыбки прожит напрасно».
— Вот видишь, — сказала мама.
— Что? — спросил я, чувствуя злость и замешательство одновременно. — Что?
Но она ничего не ответила, сделав вид, что собирается оттяпать ножку у петушка, который служил главным блюдом вечера.
Поужинав, мы устроились на диване перед телевизором. Мама любила смотреть рождественское обращение королевы и хотя бы на это время умолкала. Когда оно закончилось, она, хмыкнув с видом знатока монарших речей, отрезала: «В этом году не ахти». После чего стала допытываться, какую марку стирального порошка я предпочитаю.
Кажется, я вытерпел целых два дня рождественских телепросмотров, а потом позвонил Мэнди и уломал ее на остаток каникул пригласить меня в Йоркшир. Она поговорила с родителями, и те разрешили — с условием, что мне будут стелить на гостевой кушетке и в отдельной спальне. Да я согласился бы ночевать даже в угольном подвале и на лезвии бритвы!
Все каникулы мы с Мэнди провели, рука об руку гуляя среди великолепных замерзших болот под изумительным небом цвета нержавеющей стали. Изменчивый круговой ветер изводил сонных грачей, ворохом выдувая их из ветвей, словно клочья черной бумаги. Мы часами бродили от паба к пабу по улочкам, укрытым влажной листвой, под светом фонарей и летящими сверху хлопьями снега; и у меня постепенно начало проясняться в голове.
Наедине с Мэнди мне ничего не угрожало; Фрейзер и все злобные демоны остались далеко позади. Мэнди тоже была счастлива. Она не догадывалась о том, что случилось в последние дни семестра, и боялась, что теряет меня — как будто меня уносило от нее невидимым течением. Здесь же, под этим яростным небом с неугомонными тучами, мы вдвоем укрылись в защитном коконе своей близости. Мы были как Хитклифф и Кэтрин, только ничто не должно было разлучить нас.
Однажды вечером я так напился и расчувствовался, глядя на Мэнди, что попросил ее выйти за меня замуж. Она согласилась; я был на седьмом небе от счастья. Путь домой затянулся на несколько часов, потому что мы то и дело останавливались и взасос целовались. Мне чудилось, что пейзаж по обе стороны дороги, закручиваясь, как гигантская чаша, наполняет меня до краев.
Но на следующий день мы оба сделали вид, что ничего не было.
Ладно, мы были под градусом, так что помолвка, наверное, не считалась. Но ни один из нас даже не упомянул о ней — хотя бы для того, чтобы окончательно признать алкогольным бредом. Никто из нас не спросил: «Послушай, неужто мы так нажрались, что…» Вместо этого мы оба, по какому-то молчаливому соглашению, принялись вести себя так, будто те слова вовсе не были сказаны.
И по сей день не понимаю почему.
Дело не в том, что я об этом забыл. И хотя я никогда не спрашивал Мэнди, голову даю на отсечение, что она тоже все прекрасно помнила. Тот пьяный лепет — или то, чем он был, — навсегда встал между нами. Да-да, как бес, если угодно. Как будто мы сотворили некую сущность, выпестовали, вдохнули в нее жизнь, а потом попытались от нее избавиться, но она тенью следовала за нами, не позволяя даже надеяться на то, чтобы остаться вместе. Назад в Дерби мы ехали вдвоем; Мэнди вернулась на квартиру, которую они снимали в складчину, а я в Лодж.
Весь колледж гудел о том, что произошло со студенткой Шерон Беннет, которая ездила на рождественские каникулы в Австралию. Точнее, летела в Австралию через Колумбию, где проглотила шесть презервативов, набитых кокаином, а еще дюжину спрятала во влагалище. Ее арест показывали по всем каналам.
Меня эта история задевала особенно сильно: помимо того что Шерон тоже была моей бывшей подружкой, она была еще и одной из пяти девушек с чердачных фотографий. Я не очень-то удивился, что она так влипла: Шерон и раньше была со странностями и вовсю экспериментировала с наркотиками. Ее любимым выражением было «пей до дна», и я никогда не мог за ней угнаться. И все-таки новость была пугающей.
Мы зашли в студенческий бар, и я едва успел заказать пинту горького для себя и водку с колой для Мэнди, когда некая девушка в армейской куртке и розовом шарфе схватила меня за лацкан пиджака:
— Слыхал о Рейчел?
Рейчел Рид была еще одной из тех пяти девушек, а эта с шарфом — ее соседкой по комнате.
— Нет, а что с ней?
— Погибла на Рождество.
— Что?!
— Несчастный случай в пещерах.
— В пещерах?
Рейчел подсела на спелеотуризм и скалолазанье. Она и меня пыталась приобщить. Я даже вступил в их клуб, но провел две субботы ползком в мокрых, холодных подземных проходах и сделал вывод, что это занятие меня ни капельки не радует.
Одну из пещер в Скалистом крае затопило, и Рейчел с напарником очутились в подземной ловушке. Их обнаружили мертвыми. Больше та девушка и сама ничего не знала. Она была оглушена и, чтобы хоть как-то свыкнуться с этой новостью, делилась ею со всеми знакомыми Рейчел.
Мэнди вывела меня из столбняка, отобрав стакан водки. Она вцепилась в мою ладонь:
— Что, тоже твоя бывшая?
— Ты же прекрасно знаешь, что да.
— Да ты просто проклятие какое-то, — сказала Мэнди. — Пойдем поищем свободный столик.
Какое там проклятие. На мой взгляд, случилась всего лишь вереница несчастных случаев, жертвами которых стали три из пяти девушек с фотографий. Другие две — Мэнди, сидевшая рядом со мной, и Лин, которая весело наполняла бокалы пивом и отмеряла дешевую водку за стойкой бара, — вроде как живы-здоровы.
Моим первым побуждением было разыскать Фрейзера и поведать ему о том, что я услышал. Но вообще-то, к тому времени я уже решил не иметь с ним никаких дел. До окончания колледжа оставалось два семестра, и эти несколько месяцев я планировал усиленно готовиться к выпускным экзаменам, а еще спать с Мэнди так часто, как только смогу.