Девушка и ночь

– Просто приятно возвращаться к своим корням, разве нет? С годами человек…
– Брось трепаться, – усмехнувшись, оборвал меня он. – Тебе же, Тома, противно все это сборище «бывших». Посмотри на себя, на свою рубашку от Шарве и часы «Патек Филипп». Так я и поверил, что ты прилетел сюда из Нью-Йорка ради того, чтобы, чавкая жвачкой, затянуть вместе с парнями, на которых ты смотришь свысока, песенку из заставки к «Грендайзеру» [17].
– Тут ты ошибаешься. Я ни на кого не смотрю свысока.
И это была чистая правда.
Пьянелли уставился на меня с недоверием. Его взгляд едва заметно изменился. Глаза блестели так, словно он о чем-то догадался.
– Я понял, – наконец сказал он, качая головой. – Ты примчался потому, что прочитал мою статью!
От его дотошных расспросов у меня перехватило дух, как будто он нанес мне прямой удар под дых. Откуда он узнал?
– Ты это о чем, Стефан?
– Не строй из себя невинного агнца.
Я постарался говорить непринужденным тоном:
– Я живу в Трайбеке [18]. И за чашкой кофе читаю «Нью-Йорк таймс», а не твою местную бульварную газетенку. На какую еще статью ты намекаешь? Уж не на ту ли, где ты извещал о пятидесятилетнем юбилее «конторы»?
Судя по его кислой мине и насупленным бровям, мы говорили о разных вещах. Впрочем, мое облегчение оказалось недолгим, потому как он тут же мне вкатил:
– Я намекаю на статью про Винку Рокуэлл.
На этот раз я так и застыл от изумления.
– Значит, ты действительно не в курсе! – заключил он.
– Да в курсе чего, черт возьми?
Пьянелли покачал головой и достал из сумки блокнот.
– Мне пора работать, – сказал он, когда мы вышли на главную площадь. – Надо еще тиснуть статейку в местную бульварную газетенку.
– Погоди, Стефан!
Довольный произведенным на меня впечатлением, он ретировался, махнув мне рукой:
– Еще поговорим.
Сердце у меня готово было вырваться из груди. Одно я знал совершенно точно: сюрпризы для меня на этом не закончились.
3
Каштановая площадь содрогалась в такт оркестру и бойким разговорам, которые вели гости, сбившиеся в мелкие группы. Когда-то здесь росли величественные каштаны, но их уже давно уничтожил вредитель. Впрочем, площадь сохранила свое название, хотя теперь здесь все было засажено канарскими пальмами, чьи грациозные силуэты навевали мысли о каникулах и праздности. Под просторными шатрами из сурового полотна поставили буфет с рядами стульев и обтянули все цветочными гирляндами. На забитой народом эспланаде суетились официанты в канотье и матросских костюмах.
Я подхватил с подноса бокал, пригубил из него – и почти сразу отправил его содержимое в кадку с цветами. Вместо фирменного коктейля руководство не нашло ничего лучше, как предложить гостям отвратительную кокосовую воду, смешанную с холодным имбирным чаем. Я подошел к буфету. Как видно, и тут решили обойтись незамысловатым ассортиментом угощений. Я как будто оказался в Калифорнии или в одном из заведений Бруклина, где царил культ здоровья. Ни тебе печеных овощных рулетиков с анчоусами, ни оладий из кабачков, ни пиццы а-ля провансаль. Одни только жалкие с виду овощи ломтиками, десерты с обезжиренными сливками да безглютеновые тосты с сыром.
Я отошел от главной сцены и пристроился на верхней ступеньке широкой, вылизанной до блеска бетонной лестницы, обрамлявшей часть площади наподобие амфитеатра. Я нацепил солнцезащитные очки и со стороны – с высоты моего наблюдательного поста – стал с любопытством разглядывать своих бывших однокашников.
Они обменивались поздравлениями, хлопали друг друга по спине, обнимались, хвастались лучшими фотографиями своих чад – малышей и подростков, – обменивались адресами, телефонными номерами, френдились в социальных сетях. Пьянелли не ошибся: я был чужд всего этого. А притворяться другим не мог. Во-первых, потому, что я ни капли не скучал по лицейским годам. Во-вторых, потому, что по натуре своей я одиночка, который привык таскать в кармане книжку, но так и не удосужился обзавестись учетной записью в «Фейсбуке». Эдакий затворник, не очень-то приспособившийся к эпохе поборников кнопки «лайк». Ну и, наконец, потому, что быстротечное время совсем меня не пугало. Я не впал в уныние, когда отметил свое сорокалетие и когда у меня побелели виски. Сказать по чести, мне даже не терпелось постареть, потому как это означало отдалиться от прошлого, не имеющего ничего общего с потерянным раем, но казавшегося мне эпицентром драмы, от которой я убегал всю свою жизнь.
4
Первый вывод, к которому я пришел, наблюдая за бывшими однокашниками, заключался в следующем: большинство из них, тех, кто разъехался по разным городам и весям, жили в достатке, и первой их заботой было не перебрать в весе. Зато их не миновал главный бич, разящий особей мужского пола, – облысение. Правда, Никола Дюбуа? Ему явно не повезло с трансплантатами. А вот Александр Мюска тщился спрятать свою лысину под длиннющей прядью, переброшенной через макушку. Что же до Ромена Русселя, он предпочел кардинальный выход – бриться наголо.
Мне было приятно думать, что память меня, на удивление, не подвела: всех своих сверстников я помнил очень хорошо и каждого мог назвать по имени. Издалека они являли собой забавное зрелище. И даже в некоторой степени очаровательное, поскольку некоторых это торжество наполняло чувством реванша за прошлое. Взять хотя бы Манон Агостини. В лицейские годы робкая дурнушка, она превратилась в красавицу, вполне уверенную в себе. Та же метаморфоза произошла и с Кристофом Мирковичем. В прошлом сущий ботан, хотя в то время так еще не говорили, теперь он совсем не походил на того мордастого, прыщавого козла отпущения, который мне запомнился, и я был очень рад за него. Как заправский американец, он кичился своими успехами, нахваливал свою «Тэслу» [19] и болтал по-английски с подружкой, которая выглядела моложе него лет на двадцать и на которую пялились все кому не лень.
А вот Эрика Лафитта время не пощадило. Он мне запомнился как живое воплощение полубога, своего рода чернявого ангела – Алена Делона в фильме «На ярком солнце» [20]. Некогда неотразимый Эрик успел превратиться в скучного обрюзгшего, рябого дядюшку, больше напоминавшего Гомера Симпсона [21], чем героя фильма «Рокко и его братья» [22].
Кати и Эрве Лесаж явились, держась за руки. Они были выпускниками предпоследнего класса и поженились в конце учебы. Кати (такое уменьшительно-ласкательное прозвище она получила от своего мужа) на самом деле звали Катрин Лано. Мне запомнились ее обворожительные ножки – они у нее, конечно, всегда были такие, даже когда она вылезала из мини-юбки и облачалась в дамский брючный костюм, – и безупречный английский, самый что ни на есть литературный, который она не успела позабыть. Я частенько задумывался: и как только такая девушка могла влюбиться в Эрве Лесажа. Ведь Эрве, по кличке Реджи – он заполучил ее еще в золотые времена телепрограммы «Никакие» с их набившим оскомину Придурком Реджи [23], – внешне ничем особенным не выделялся и к тому же был полный кретин: говорил он всегда невпопад, учителей изводил несуразными вопросами и, главное, как будто совершенно не замечал, что его подружка была на сотню голов выше его. Прошло добрых четверть века, а Реджи в своей замшевой куртке и с довольной рожей выглядел все таким же придурковатым. Хлеще того, на голове его красовалась бейсболка с логотипом PSG [24]. Без комментариев.
Что же касается прикида, кому-кому, а Фабрису Фоконнье в этом смысле не было равных. Фокон, будучи линейным пилотом «Эр-Франс», щеголял своей командирской формой. Я смотрел, как он торжественно вышагивает меж белокурых головок, высоких каблучков и неестественно высоких грудей. Бывший красавчик явно следил за собой – впрочем, хоть он и сохранил спортивную стать, волосы его тронула седина, а цепким взором и явной кичливостью он больше напоминал носителя титула «старый ловелас». Несколько лет назад я столкнулся с ним на борту самолета местных авиалиний. Фабрис решил побаловать меня, как какого-нибудь пятилетнего малыша, и пригласил к себе в кабину – посмотреть, как он будет совершать посадку…