Девятая рота. Дембельский альбом

– Шестая команда?
– Тебя-то куда понесло, пернатый? – захохотал Чугайнов. – Терминатор, блин! Вали отсюда по-шустрому!
– Кончай, Чугун! – резко сказал парень в костюме. – Как зовут-то?
– Воробьев. Володя.
– Лютаев Олег, – протянул руку парень. – Лютый, короче. Это Руслан, – указал он на художника.
– Джоконда! – тотчас хором поправили все. Видимо, кличка уже приклеилась.
– Ряба, Стас, Серый, Чугун. Пока все.
Воробьев торопливо кивал и пожимал руки. Последним нехотя подал руку Чугайнов.
– Подвинься, земляк! – Лютаев плечом столкнул призывника с соседней скамьи на пол и сбросил следом его барахло. – Садись, Воробей!
Джоконда передал ему бутылку водки. Воробьев неумело, вытягивая шею, выпил из горлышка.
– Чо дальше-то, Ряба? – поторопил круглолицый, по-девичьи розовощекий крепыш Стас.
– Ну, короче, просыпаюсь утром, – продолжил Рябоконь. – Башку поднять не могу, глаза пальцами разлепил, так снизу от подушки и смотрю. Что за дом, коврики какие-то с оленями – как попал, хер его знает, ничего не помню. И девка какая-то сидит голая, лыбится. А надо мной папаша ее стоит, как над гробом. «Ну, ты, говорит, пацан, влип. Дочке-то восемнадцати нет. Так что выбирай – или в загс, или в ментовку». И эта зараза одеяло на сиськи натянула, глазки опустила, будто ни при чем. А страшная – как… как бульдог. Фотку на дверь повесь – замка не надо! Я, видно, не первый уже попал. Кто ж за нее без приговора пойдет. Ну, я говорю: «Знаешь, папаша, я лучше под танк лягу, чем на нее». Ну, в брюки на ходу запрыгнул, и мы с папаней наперегонки, кто быстрей – он в ментовку или я сюда!
Все, кроме Чугайнова, засмеялись.
– А я женился вчера, – мрачно сказал он. – Все сразу – и свадьба, и проводы.
– Ты чо, кроме шуток? А чего молчишь-то? Поздравляю!
– Угу… – Чугун хлебнул из горлышка, потянул воздух сквозь сжатые зубы и вдруг тихо, зло засмеялся. – Ну, говорит, теперь твоя. Давай, говорит. Теперь жена, говорит, теперь положено. Думает, я совсем дурной! Я ворота отворю – гуляй два года! – Он смеялся, мотал головой. – Всю ночь ревела – как же, говорит, жена – и нетронутая. А я говорю – вернусь, говорю, проверю. А если, сука, говорю, целку порвешь – убью! Убью, зараза, задушу! – Он сдавил бутылку так, что побелели пальцы. – Так и оставил. – Он допил бутылку, с силой швырнул в угол и отвернулся.
По залу шел, оглядываясь, остриженный наполовину парикмахер. За ним поспешал дежурный офицер.
– Вот этот! – указал парикмахер на Лютаева.
– Ты в кого ручонкой тычешь, сынуля! – Вся команда тотчас сорвалась с места и угрожающе двинулась на него. – Ты кто такой, в натуре?
– Все нормально, ребята! – Офицер, улыбаясь, миролюбиво поднял ладони. – Извините, ошибочка вышла. Отдыхайте! – Он подтолкнул парикмахера в сторону и в сердцах врезал ему по недостриженному затылку. – Я тебя крест-накрест с ушами вместе обстригу! – прошипел он. – Это же афганская команда, придурок!
А афганцы засвистели, заржали вслед, скаля зубы, хлопая друг друга по плечам, – страшные, бритые, злые. И Воробей сперва неуверенно, а потом во весь голос счастливо захохотал со всеми вместе, оглядывая новых друзей – равный среди равных.
* * *
Белое полуденное солнце нещадно жгло лица, от раскаленной бетонки струился горячий воздух. Распахнув теплые куртки и ватники, обмахиваясь шапками, потные пацаны томились около самолета, с любопытством оглядывались. Взлетная полоса тянулась по узкой котловине, зажатой со всех сторон горами. Другие группы призывников во главе со своими сержантами уже шагали к военному городку.
– Наш, что ли, наконец? – лениво сказал Чугун, глядя на приближающегося сержанта.
– Гляди, как хером подавился, – сказал Ряба. Все засмеялись – сержант действительно шагал, как-то неестественно прямо держа спину.
Он подошел, молча оглядел призывников, невыразительно спросил:
– Откуда, клоуны?
Говорил он тоже странно, иногда будто зажевывая слова и выталкивая их изо рта резким движением головы. На щеке был уродливый, бугристый шрам от ожога.
– Из Сибири, товарищ сержант! – весело ответил Ряба.
Тот по-прежнему пристально разглядывал их.
– Меня зовут сержант Дыгало, – наконец произнес он.
– Как? – не понял кто-то с краю.
– У кого со слухом плохо? – спокойно спросил сержант. – Смирно!! – вдруг заорал он. – Застегнуться в строю! Головные уборы надеть!
Все торопливо напялили вязаные шапочки и ушанки и подтянулись.
– Кру-гом! – Пацаны развернулись лицом к горам. – Надеюсь, со зрением у всех в порядке? Вон та гора – наша. Следующая за ней – Афган! И чтобы те, кто из вас, уродов, попадет туда, не сдох в первый же день, я буду вас драть во все дыры не вынимая три месяца по двадцать четыре часа в сутки, начиная с этой минуты! Кто уже передумал – вылет через два часа! Остальные в колонну по одному – бегом марш!
В новеньких хэбэшках пацаны выстроились в казарме. Дыгало шел вдоль строя, брезгливо оглядывая каждого с головы до ног.
– Рядовой Чугайнов! – выкрикнул Чугун, когда сержант поравнялся с ним.
– Ремень не для того, чтобы яйца держать, воин!
Чугун торопливо принялся затягивать ремень.
– Рядовой Бекбулатов! – гаркнул рослый кавказец с вытаращенными от усердия глазами.
– Рядовой Стасенко!
– Рядовой Петровский! – крикнул Джоконда.
– Это ты, что ли, художник? – остановился Дыгало.
– Так точно, товарищ сержант!
– Ну и что ты сюда приперся? Малевал бы голых баб да цветочки в горшочке… Я задал вопрос, воин!
– Видите ли, товарищ сержант, если верить доктору Фрейду, – невозмутимо ответил Джоконда, – любое художественное творчество – это только сублимация подсознательных инстинктов человека, в том числе инстинкта насилия.
Сержант молча смотрел на него в упор.
– Впрочем, – сдерживая улыбку, пожал плечами Джоконда, – вы можете с этим не согласиться, поскольку советская наука не признает буржуазное учение Фрейда.
Дыгало по-прежнему смотрел на него.
– Умный? – наконец спросил он.
– Виноват, товарищ сержант, исправлюсь! – улыбнулся Джоконда. – С вашей помощью!
Дыгало неожиданно с силой ударил его под дых. Джоконда сложился и упал, задыхаясь, суча ногами по полу.
– Правило номер раз – десантник всегда готов к внезапному нападению! – отчеканил сквозь зубы Дыгало. Тотчас с разворота ударил в живот стоявшего рядом Лютого. Тот выдержал, не шелохнувшись. Дыгало ударил еще, сильнее, – тот только смотрел на него своими волчьими глазами исподлобья.
– Фамилия?
– Лютаев!
Сержант одобрительно кивнул, отвернулся и, не оглядываясь, ударил расслабившегося Лютого локтем.
– Правило номер два! – заорал он, не взглянув на рухнувшего во весь рост Лютого. – Умнее сержанта только старший сержант! Кто не понял? Кто еще хочет поговорить? Ты? Или ты? – метнулся он вдоль замерших в напряжении пацанов. – Забудьте все, что вы знали и кем вы были на гражданке! Запомните, уроды, – здесь вы не умные и не глупые, не хорошие, не плохие, не художники и вообще никто! Вы даже не люди – вы говно! А людей из вас буду делать я, вот этими самыми руками!
Крутой склон горы за учебным городком сверху донизу был покрыт мелкой каменной осыпью, острой, как щебенка. Солдаты в полной выкладке, в броне и касках, торопливо набивали камнями десантные рюкзаки.
– Я сказал, под завязку! – сержант мимоходом пнул Стасов рюкзак. – До кого не доходит с первого раза?
– Товарищ сержант, а первое отделение до половины только, – кивнул Стас на ползущие к вершине черные точки.
– Всем рюкзак под завязку! А тебе, урод, – упер Дыгало палец в Стаса, – еще подвеску доверху! У кого еще вопросы? – заорал он, оглядывая остальных. – Есть еще такие наблюдательные? Налегке с блядью в кусты гулять будете! А здесь чем больше боезапаса возьмешь, тем больше шансов живым вернуться! До всех дошло, раздолбаи, или на пальцах объяснить? Готовсь!