"На синеве не вспененной волны..." (СИ)

========== Часть 1 ==========
Данте Габриэль Россетти — подающий большие надежды, молодой художник и поэт, бунтарь, красавец и сердцеед — сидел в пабе, подперев обеими руками подбородок и хмуря соболиные брови, сосредоточенно гипнотизировал взглядом пустой бокал. Жизнь, еще совсем недавно такая сияющая, полная безграничных возможностей и сладких соблазнов, на данный момент казалась ему отвратительно серой, скучной и безнадежной.
Рёскин выдвинул ему ультиматум — или Данте прекращает вести разгульный образ жизни, разбазаривая свой талант, и создает наполненный девственной чистоты шедевр или пытается найти нового покровителя. С последним шансов не было абсолютно никаких — никто из критиков не хотел связываться с полусумасшедшим, развратным революционером, каким бы талантливым он ни был. Все остальные предпочитали таких, как Джон Миллес или, на худой конец, таких, как Уильям Хант, впавший в очередную крайность в попытке очистить свою душу, дабы найти Путь Господень и замолить былые грехи.
— Черт… — прошипел Россетти, запуская тонкие длинные пальцы в блестящую черную шевелюру и превращая ее из гладких упругих кудрей в спутанное воронье гнездо, — сукин сын…
Джон Рёскин заказал «Благовещение».
Охватившая молодого художника тоска, вперемешку с глупой злостью, объяснялась просто — Данте Габриэль Россетти не любил, а правильней сказать, презирал все законы божьи, косвенным или прямым образом намекающие на непорочность. Его свободолюбивая и любвеобильная натура не признавала каких-либо ограничений и табу в плотских утехах, заставляя находиться в постоянном поиске новых ощущений и в бесконечной смене партнеров. Но в этот раз критик, до сей поры терпеливо сносящий распущенность своего подопечного, был непреклонен.
Не отрывая взгляда от пустого бокала, неярко поблескивающего гранями в тусклом свете свечей, Данте криво усмехнулся.
— Что грустим, мой друг?
Крепкая рука сжала его плечо, заставив тихо крякнуть и всем корпусом развернуться к ее обладателю — высокому молодому человеку с косматой неухоженной бородой. Данте вытянул крошку хлеба, уютно устроившуюся среди спутанных рыжеватых волос, и вздохнул.
— Привет, Маньяк. Постриги уже бороду… или ты делаешь в ней запасы на «черный» день?
Уильям Хант шумно втянул широкими ноздрями воздух — вспышки гнева, обусловленные долгим воздержанием, становились все чаще и неожиданней — и тут же расслабленно откинулся на высокую деревянную спинку дивана.
— Черный день от меня далек, как Дева Мария от гулящей девки, ты же знаешь, — ответил он глухим голосом.
— Что, продал очередной шедевр? — безучастно поинтересовался Россетти, беря в руки пустой бокал и проводя по его граням тонким изящным пальцем — смертельно хотелось напиться, а денег, как всегда не было.
Он медленно выдохнул на поблескивающее стекло и, задумчиво наблюдая за тем, как влага от его дыхания испаряется с чистой поверхности, усмехнулся. Гулящая девка и Дева Мария — Хант, сам не осознавая того, попал прямо в яблочко.
Маньяку стало стыдно. Габриэль — единственный из их Братства прерафаэлитов — был демонстративно проигнорирован на последней выставке, и это было совершенно незаслуженно.
— Продал, — честно признался художник и осторожно скосил серые глаза на итальянца. — А у тебя как? Рёскин, я слышал, сделал тебе заказ?
— Сделал, — пробурчал Россетти и, оставив наконец-то бокал в покое, поднял темные глаза на друга, — «Благовещение».
— О! — воскликнул Уильям, — Так это же замечательно! В чем же причина твоей меланхолии?
— В чем?! — соболиные брови взлетели вверх и Данте звонко рассмеялся. — Как всегда — в натурщиках, черт их дери! В моделях! — воскликнул он, промолчав об истинной причине.
— Тебе нужна модель для образа Марии? — оживился Маньяк.
— О, нет, — покачал головой итальянец, — Мария есть. Мисс Розалия — что за идиотское имя — прекрасно подойдет на ее роль: тонкая, изящная, с глазами испуганной лани — сама невинность, пока дело не касается постели, согласилась. Но вот на роль архангела Гавриила, несущего благую весть, у меня нет никого. Понимаешь, Маньяк? Ни-ко-го! Все эти облезлые жеманные котята, обитающие в Академии, я уже не говорю о борделях… — Данте махнул рукой, — порочные ничтожества, а мне нужен чистый ангел… Где его взять? Не в Садах же — там таких нет… — он с отчаяньем посмотрел на друга. — Мне нужен ангел, Маньяк. Ты понимаешь?
Хант неопределенно пожал плечами.
— Можем обратиться к Фрэду. У него чутье на нужных нам натурщиков, вспомни Лиззи…
Россетти болезненно поморщился. Напоминание о прекрасной рыжеволосой шляпнице, отказавшей ему — соблазнителю, не ведающему отказа — позировать, все еще отдавалось слабыми уколами в сердце.
— Лиззи не в счет. В итоге все равно не получилось с ней поработать, хоть она и была идеальным вариантом, — возразил Габриэль и усмехнулся. — Фрэд мог бы узнать заранее, что она замужем и не ставить нас в неловкое положение. Так что ему я не доверяю. Не хочу стать участником очередного конфуза.
— Прошу прощения…
Тихий голос заставил Данте встрепенуться.
— О, Фрэд… привет, мой друг. Мы тут… э-э-э… обсуждаем кое-что.
— Я слышал. Прошу прощения, — повторил застенчивый журналист — верный друг и последователь Братства.
— Тогда ты в курсе, — обезоруживающе улыбнулся Россетти, притягивая его к столу за край фрака, — и я рассчитываю на твою помощь!
Фрэд смущенно кашлянул.
— Правда?
— Ну, конечно! — улыбка итальянца способна была затмить солнце и заставить простить ее обладателю все. Абсолютно все.
— Кхм… — журналист бросил вопросительный взгляд на Ханта и, наткнувшись на две непроницаемые льдинки, опустил взгляд. — Вообще-то, да… Думаю, я могу помочь тебе, Габриэль, с поиском натурщика. Посмотри за стойку.
— Что? — Россетти непонимающе захлопал длинными черными ресницами. — Ты имеешь в виду мистера Тейлора? — ему с трудом удалось сдержать внутри дикий хохот.
— За стойку… — мягко повторил Фрэд и чуть кивнул головой, предлагая художнику все же последовать его совету.
Данте взглянул. И обомлел…
— Кто это?.. — с трудом ворочая языком от изумления, спросил итальянец, впившись взглядом горящих карих глаз в невысокого подростка.
— Не знаю, — пожал плечом журналист, — но этот юноша стоит за стойкой пару месяцев, по-моему.
— Как я мог его не заметить? — Данте неосознанно потянулся к шее, чтобы расстегнуть верхнюю пуговицу белоснежной рубахи. Почему-то стало трудно дышать. — Где были мои глаза?
— На дне бокала, я полагаю, — усмехнулся Маньяк и, заметив вспыхнувший в карих глазах лихорадочный блеск — блеск, который был ему очень хорошо знаком — быстро добавил: — Однако, Габриэль, ему явно нет и пятнадцати. Ты же не станешь…
Он не успел закончить — художник и поэт, бунтарь, красавец и сердцеед сорвался с места, опрокинув чертов пустой бокал, упавший на пол и со звоном расколовшийся на десятки тусклых осколков.
— Габриэль!..
Но Данте уже оказался подле стойки, учтиво улыбаясь хозяину заведения.
— Добрый вечер, мистер Тейлор.
— О, мистер Россетти, — без явного восторга поприветствовал его грузный мужчина. — Как обстоят дела с моим портретом?
— Чудесно! Великолепно! Но… в данный момент я слегка занят и не могу его закончить — мистер Рёскин сделал мне срочный заказ, но можете не сомневаться — ваш прекрасный лик останется в веках! — искрясь словно фейерверк, затараторил художник, мимоходом пожимая протянутую потную руку и устремляя горящий взгляд на тихого юношу, замершего в тени хозяина. — Я ищу натурщика, мистер Тейлор.
— М-да? Я могу вам чем-то помочь?
— Думаю, да! — кивнул Россетти. — Этот юноша… да, вы, молодой человек! Могу я попросить вас приблизиться к свету?
Юноша, таящийся за необъятной спиной, вопросительно вскинул брови, взглянув в заплывшие щелочки глаз обернувшегося к нему мистера Тейлора.
— Тимоти, иди сюда, — велел хозяин заведения.