Неруда
Перед отъездом Неруда устроил прощальный вечер, и к нему в гостиницу пожаловало ни много ни мало — человек сто пятьдесят. Весь цвет города. И вот на глазах de tout-Ancud [55] произошла история, которая свидетельствует о том, что и поэтам порой изменяет чутье. Иной раз и они не замечают счастливого для них расположения созвездий. Один из приглашенных, по фамилии Охеда, — он занимался парикмахерским делом и заодно распространял билеты городской лотереи — настойчиво уговаривал Рубена купить последний оставшийся билет. Зная уступчивый характер своего друга, Пабло делал ему всяческие знаки, мол, не бросай впустую деньги. Но Охеда не отступался, он подошел к Рубену снова, и в третий раз, и в четвертый. Когда Рубен полез было за бумажником, Неруда остановил его, сумел отговорить от напрасной траты денег. Дело кончилось тем, что этот билет купили два их приятеля.
На другой день в восемь утра Неруда сел на пароходик «Кауполикан», который доставил его на материк. В полдень Рубен получил от друга телеграмму из Пуэрто-Монта. В ней говорилось, что на тот последний билет, который Охеда сбыл лишь к полуночи, выпал главный выигрыш — целое состояние, которое обеспечит счастливчиков (если они — с головой) на всю жизнь. Неруда сдобрил текст такими бранными словечками в свой адрес, что диву даешься, как это вытерпел благопристойный телеграф. С той поры друзья на протяжении сорока лет вспоминали об этой истории в любом разговоре. Каждый раз они упоенно фантазировали, как бы повернулась их жизнь, купи Рубен счастливый билет против воли Неруды. Оба, забывая обо всем, предавались игре воображения, строили догадки, придумывали все новые и новые варианты… И сыпались вопросы. Вся наша жизнь пошла бы по-другому? Мы изменили бы самим себе? Из нас получились бы настоящие миллионеры? Ты представляешь себя самодовольным буржуа? Неужели бы мы выставили за дверь поэзию? И не было конца самым неожиданным предположениям по поводу того выигрыша, который им не достался. Но друзья, люди жизнерадостные, отнюдь не сокрушались об упущенных возможностях, наоборот — считали, что им повезло. Еще бы нет! Страшно, даже противно думать, что бы с ними стало, приобрети они этот билет. Они были совершенно убеждены в собственной правоте еще и потому, что хорошо знали о печальной участи тех двух «счастливчиков», которые купили лотерейный билет на прощальном вечере Неруды в гостинице «Нилсон». Один в скором времени наложил на себя руки, а другой разорился дотла, вкладывая деньги в различные предприятия, заведомо обреченные на провал, и в конце концов попал в долговую яму. А всему виной, убежденно говорили друзья, этот злосчастный выигрыш!
42. Отъезд
В прежние годы Неруда, случалось, испытывал глубокое удовлетворение от литературного труда. В двадцать лет он опубликовал книгу, и его захлестнула радость от ощущения творческой удачи. Правда, ненадолго. Говоря об этой книге, поэт утверждал, что ему удалось вернуть высокий смысл забытому слову «искренность».
«Искренность… Пожалуй, все мое творчество определяется этим словом, таким скромным, вышедшим из моды. Его отвергла, затоптала пышно разряженная свита, что покорно следует по пятам горделивой Эстетики и бросает на нее вожделенные взоры».
Неруда публикует в газете «Насьон» статью «Экзегеза {63} и одиночество», где поясняет ополчившимся на него учителям и чинушам, что он без труда мог бы стать преуспевающим учеником на отделении французского языка, но дерзнул избрать поприще литературы, чтобы в словах засиял свет. Он посвятил этому высокому делу, где человек всегда одинок, ровно половину своей жизни, и первые десять лет ушли на мучительные поиски самого себя. В результате этих поисков родились «Двадцать стихотворений о любви». Книга написана с болью в сердце. В ее песнях заключена его собственная жизнь, его любовные муки. Поэт безо всякого хвастовства говорит, что эта книга — творческая победа. Он одержал победу благодаря искренности и вере в поэзию. Неруда не станет хвастать своей собранностью — чего нет, того нет. Зато назовет себя «вдумчивым наблюдателем», но таким, который пишет лишь о том, что волнует его по-настоящему… День ото дня радостное чувство угасает. Неруда готов сжечь все корабли, разрушить все мосты. Ни одна книга не должна быть повторением пройденного. Он порвет со своей прежней поэзией. Он устремится на поиски новых континентов и на земле, и в мире поэзии.
Все, решительно все, побуждало его покинуть Чили.
Завершалась определенная пора его жизни. Ему, он понимает, нужно бежать от самого себя, уплыть за три моря, очутиться вдали от всего пережитого. Вот тут на горизонте Неруды возникает еще один друг его юности — Альваро Инохоса, который просто бредил путешествиями. В 1924 году он вернулся из Соединенных Штатов, но уже мечтал податься куда-нибудь еще. Альваро и познакомил нашего поэта со своей сестрой — Сильвией Тауэр. Двадцатилетний Неруда показался Сильвии болезненно бледным, до странности невозмутимым, чуть ли не равнодушным ко всему на свете, и на редкость молчаливым. Однажды при ней поэт обронил: «Кто это придумал, что люди должны разговаривать?» Сильвия была весьма романтичной особой и тоже не слишком словоохотливой. Заметив, что поэт очень мало ест, она простодушно решила, что он ведет аскетический образ жизни. Ей и в голову не приходило, что у Неруды нет денег ни на еду, ни на что вообще.
Семья Альваро Инохосы безвыездно жила в Вальпараисо, на улице Деформес. В период между 1925 и 1927 годами Неруда довольно часто посещал их дом. Его властно тянуло к морю. Они с Альваро заглядывали на все рынки Вальпараисо, обходили все его пристани, лазили по холмам и отважно знакомились с ночной жизнью порта. Перед первым приездом Пабло к Альваро тот, шутки ради, наказал всем домашним ни в коем случае не вступать в беседу с молодым поэтом. Для него, мол, это — нож острый. А Пабло чуть не сразу завел долгий, часа на два, разговор с хозяйкой дома — матерью Альваро. Сильвия, сгорая от любопытства, еле дождалась удобного момента, чтобы узнать, о чем они беседовали. «Да о делах, о коммерции… Очаровательный молодой человек!» Она ничего не выдумала. В те времена оба приятеля без конца строили самые невероятные «прожекты», которые должны были вырвать их из беспросветной нужды и сделать… Рокфеллерами, ну хотя бы в скромных масштабах Латинской Америки. Как только у них будет верный доход, они сумеют посвятить себя одной поэзии.
В июне 1927 года Пабло и Альваро выйдут из дома, пройдут по улице Деформес, доедут на поезде до станции, где пересядут на другой поезд и прибудут в Буэнос-Айрес. А потом поплывут на пароходе «Баден» в Европу, чтобы оттуда добраться до Рангуна… Какое-то время после их отъезда в дом Инохосы приходили письма и телеграммы от разных девушек; они с тревогой допытывались, куда подевался Пабло. Поэт почти никого не известил о том, что уезжает в Азию. Вскрывала письма и телеграммы Сильвия, но отвечала «лишь из жалости» только на те, что трогали ее сердце.
Альваро пробыл на Востоке очень недолго и вернулся в Соединенные Штаты. Там в 1938 году я и познакомился с ним и с его женой — американской балериной. Едва увидев его, я тотчас вспомнил те удивительные истории, которые рассказывал о нем Неруда. Поэт утверждал, что ему не случалось встречать более самоуверенного и дерзкого донжуана, чем Альваро. Я спрашивал Неруду, как, собственно, вел себя этот донжуан. Да просто не терял времени даром. Перед отъездом в Бирму они с Пабло много гуляли по парижским улицам. Как только Альваро замечал женщину в своем вкусе, он подбегал к ней и на чудовищном французском языке предлагал… заняться любовью. В девяносто девяти случаях он терпел неудачу, порой получал и пощечину, но «сотая» по его статистике, не подлежащей проверке, соглашалась. Я встретился с Альваро через десять лет после всех его похождений. Теперь этот остроносый человек с густыми лохматыми бровями, из-под которых смотрели светлые, блеклые глаза, прочно «стоял на якоре» в небольшой нью-йоркской квартире. Этому «вольному стрелку» лишь изредка, с большим трудом удавалось пристроить рассказ в каком-нибудь журнале. На жизнь Альваро зарабатывал уроками испанского языка.