Н 4 (СИ)

– Ну что же вы, милочка. Эдак вы на первой сессии из университета вылетите, – поцокал седовласый профессор, прописывая «неуд» в своем журнале.
В зачетку, разумеется, пойдет результат экзамена или зачета, но до них еще следовало получить допуск, который двоечнице не светил, о чем ей было тут же сообщено.
И тут глаза Ники все-таки посмотрели в мою сторону, полные гнева и желания придушить на месте. Добро пожаловать на РТФ моя дорогая – в юдоль мрака и отчаяния любого гуманитария
Я с показным сочувствием покивал головой и легонько развел руками. Не то, чтобы я был злопамятен, но полагал, что для любого прощения нужна веская причина. А висеть вниз головой, привязанным за ноги, мне очень не понравилось – но как-то все еще не было даже обычного «прости».
И да, я мог устроить ее к легкомысленным искусствоведам, наверняка в это же время рассуждающих о сорте зеленого чая, более подходящего для обсуждения картин позднего ренессанса. Мог устроить к экономистам, твердо настроенным научиться разумно тратить папины деньги. И даже на факультете стран Африки и Азии ей было бы гораздо проще – раз умеет похищать, то и сама вряд ли окажется в морском контейнеровозе Москва – Сомали.
В пятницу девчонки с потока уже перешептывались, что такая тупица забыла у них на курсе, и как вообще умудрилась поступить. Перешептывались в традиционной для дам манере – вроде как меж собой, но чтобы объект обсуждения обязательно уловил пару фраз и общий смысл, переспросил, но получил лишь «ничего-ничего!». С Никой такой номер не прошел – та вломилась в девичий строй, как кабан в камыши, и четко сообщила, какие именно кости им сломает, если услышит что-то подобное за своей спиной еще раз. И ладно бы просто «ноги», но ведь «большой вертел бедренной кости», «малоберцовую кость» и «надколенники»… Сразу видно медика.
В общем, в субботу Нику обсуждали по-прежнему, но теперь только убедившись, что ее рядом нет. А там отчего-то вскрылось, что Еремеева есть в картотеке психоневрологического диспансера, и ребята стали подумывать о коллективном письме на имя ректора.
– Угомонись, – усталым голосом произнесла Ника, остановившись возле моего места в столовой.
Ее попытка одеваться похоже на одногруппниц – практично, немарко и недорого, как сегодня: в темное платье без выреза – все равно потерпела фиаско. Потому что одежда стоимостью в машину – это не тот фактор, который может сблизить с окружающими. Смешно, но чтобы купить что-то более скромное (или вообще что-то купить), у нее наверняка не было денег, а имеющийся гардероб был сформирован относительно давно и без оглядки на цену. Единственное, что при ней было бюджетного – это томик Ландау-Лившица, зажатый под локотком, с бумажной закладкой где-то ближе к первой трети.
Сила целителя не давала Нике выглядеть измотанной, и бессонные ночи с учебниками выдавала только слегка небрежная прическа. Пожалуй, она честно пыталась понять, что нам преподают, но за короткое время и не имея мощной базы это было адски сложно. А когда весь поток дружно отворачивается и не желает помогать – практически нереально.
– Добрый день, – отставил я вилку на салфетку. – Что-то случилось?
Сегодня подавали изумительное пюре с котлетой по-киевски. Занятно, что подавали ее во всех столовых главного корпуса, кроме диетической – но ценник отличался в разы. В этом заведении она стоила в пять раз больше, чем парой этажей выше. А вот в ресторане для благородной публики – в двадцать. Вернее, ресторан не имел ограничений на вход по сословиям, но мало кто из простых мог позволить себе такие цены ради антуража и серебряной посуды. Просто богатые хотели обедать с богатыми, равно как общаться и жить, – и цена была тем ограничительным фактором, который действовал гораздо эффективнее обидных окриков с запретами.
В этой столовой никаких благородных не было. Тут переплачивали за отсутствие толпы у касс и наличие свободных мест. Блюда подавали на той же керамике с синим цветочным орнаментом, что и в обычной бюджетной столовой, разве что в чуть большем размере – и это несомненно радовало глаз.
– Пожалуйста, прекрати травлю. – Отвлекла Ника от созерцания парящего дымком блюда.
Я пробовал его вчера, и искренне надеялся, что сегодня его совершенство останется на прежнем уровне.
– Ты заблуждаешься, – с укоризной ответил я. – Разве стал бы я…
– Ты ничего не делаешь. – Перебила она.
– Рад, что ты это заметила, – отметил я, вновь поднимая вилку.
– Тебе достаточно ничего не делать, чтобы все делали, что ты хочешь!
– Диалектика, – поцокал и попробовал кусочек законного обеда.
Под это слово, котлета показалась с избытком масла. Не надо его будет больше повторять.
– И присядь, будь добра, – указал я на стул напротив себя. – На тебя уже смотрят.
Ника украдкой обернулась, уловила пару заинтересованных взглядов, и предпочла последовать моему совету.
Всего в помещении было двенадцать столиков, и ближайший к нам занятый отстоял на шесть метров – расстояние, достаточное, чтобы скрыть тихую беседу, но никак не разговор в полный голос.
Подняв ладонь в предупреждающем жесте, отвлекся от еды, достал из кармана брюк пирамидку артефакта, защищающего от прослушивания, положил по центру столешницы и активировал его импульсом силы. Звуки кафе тут же отсекло.
– И как, по-твоему, я должен угомониться, если ничего не делаю? Но главное – зачем? – Не дал я вставить ей фразу, наверняка резкую и вспыльчивую.
– Это ты меня сюда зачислил.
– Нет, это одна девушка согласилась сюда поступить, – терпеливо ответил я. – Я ее в мешке, привязанной за ноги, сюда не тащил.
– Но ты обещал, что все будет просто. – С горечью произнесла она.
– Мы уже договорились, что просто в этом мире – только когда сидишь на моем плече. Тихо, смирно, не похищая среди ночи.
– То есть, ты мстишь?
– Позволяю прийти в чувство. – Сделал я ценное уточнение. – Успокойся, и все наладится. Забудь о моих выдуманных проблемах, и перестань пытаться их лечить.
– А что, если проблема есть?
– Ты теряешь причинно-следственную связь. – Невольно добавилось в голос раздражения. – Императором я планировал стать задолго до…
– Тише, – шикнула она, опасливо посмотрела по сторонам и с надеждой – на пирамидку артефакта. – Не произноси это вслух.
– Что опять не так? – Спросил я немного обескураженно.
– То, что ты уже не дома. Не у себя в княжестве, и тебе не тринадцать лет, чтобы к этому относились с улыбкой. – Произнесла она жестко.
– Послушай. Даже если мне восемнадцать. Или девятнадцать по другим документам… Ну какая разница, кто что говорит? – Отнесся я с недоумением.
Что только не говорят на улицах, в самом то деле. К словам неблагородных совершенно пренебрежительное отношение – если, разумеется, это не деятельный призыв устроить баррикады посреди улицы.
– Разница в том, что у тебя есть, что отнять. У тебя достаточно сил, чтобы тебя боялись. И у тебя могущественные враги, которые раздуют из слов заговор и имперское преступление.
– И все же, ты перегибаешь палку, – поморщился я.
– Что из того, что я перечислила, неправда? – Смотрела она строго.
– Начнем с того, что у меня ничего нет. – Вздохнул я. – Совсем ничего.
– Это не будет иметь никакого значения. Твой дом, твой бизнес – все отнимут, и не важно, на кого оно записано.
– Да ну? Станут отнимать имущество у заграничных компаний?
– Есть преступления, которые выводят человека из под власти закона. – Приблизила лицо Ника, и в глазах ее замерцала тревога. – Они заберут все, что покажется им твоим. Заберут все, до чего только смогут дотянуться. Потом предложат доказать, что это не твое, но не станут верить.
– Это ж узаконенный разбой, – не мог я в такое поверить.
– Тебе папа разве не говорил в детстве, что наверху самые главные разбойники?
– У меня родного папы вообще не было. – Нахмурился я.
А приемный как-то очень далек от всей этой кутерьмы наверху.