Траурный марш по селенью Ранкас

Отогнав мрачные мысли, Скотокрад увидел хижину Сульписии. Старуха, вся в поту, копала землю на краю участка. Он привязал лошадь и подошел к ней.
– Что, мать, в воскресенье работаешь?
– А разве мои дети на праздник, не едят? – Она нежно улыбалась уголком беззубого рта.
– На тайную сходку можешь прийти?
– Прийти-то могу, а обратно вряд ли влезу. – Она отерла лоб. – Болтают там много.
– С тобой Чакон хочет говорить.
В ее глазах сверкнул огонь, который царственней солнца.
– Значит, пришел собирать долги!
– Не знаю, мать.
– Ты все знаешь. Для вас бы я не пошла, вы все болтаете, а для него пойду. Он властям не спустит. – Она наклонилась и отпила из кувшина свежей воды.
Здесь версии расходятся. Одни летописцы утверждают, что, заслышав номер, судья разорвал свой билет, стукнул по столу и заорал: «Обман!» Другие склоняются к тому, что по столу он не стучал; но все сходятся на том, что он провозгласил: «Это ихний родственничек!» – и указал пальцем на Лоро. Все вздрогнули – он сказал правду: разоблаченный Лоро был. зятем четвероюродной племянницы доньи Хосефины. Даже сам счастливец не знал, что его жена (кстати сказать, сбежавшая от него три года назад) находится в столь невесомом родстве с такой важной дамой, как донья Хосефина, у которой она ни разу не бывала. Но неумолимая память судьи вскрыла подвох. Недаром говорится: или иди в процессии, или бей в колокола. У устроителей похолодели ноги. Люди и за меньшее гнили в местной тюрьме. По багровому лицу обвинителя было ясно, что он не потерпит надругательства над доверчивым и простодушным народом. В тишине, наступившей, когда громыхнула о стол тяжкая чаша весов правосудия, один дон Эрон, алькальд, проявлявший в опасности дикую храбрость решился крикнуть: «Музыку!»
Любить – не преступленье,
Ведь любит сам господь,
Но зло происхожденья, ах!
Мою терзает плоть, —
возопила пластинка, оплакивая, судьбу плебея, посмевшего поднять взор на благородную даму. Никакой огонь не очистит его от главного греха – нищеты. Пока певец пытался побороть вековые предрассудки и ханжескую ненависть к любви, дон Эрон совещался с доньей Хосефиной. О чем? Объяснялся ей в своих чувствах? оговаривался о свиданье на речном берегу? Неизвестно. Эти минуты покрыты мраком. Когда дон Эрон и донья Фина обернулись к трибуне, по лицам их нельзя было разгадать эту историческую тайну.
– Какие номера у вас, сеньор? – взволнованно спросил алькальд.
Судья брезгливо протянул билеты, а донья Хосефина, вся красная, – от любовных слов, быть может? – быстро навела порядок.
– Прошу! – приказала она.
Глашатай судьбы в матроске повернул жестяной бочонок – влюбленные пары тем временем пообжимались немного – и, вынув номер, протянул его директрисе.
– Тринадцать, – пропела она.
– У кого тринадцать? – спросил дон Эрон.
– У меня, – скромно признался судья Монтенегро.
Эрмихио Арутинго подошел к дверям загона, и ему вручили гордого австралийца. Судья не испугался чертовой дюжины, и она в благодарность принесла ему счастье. Семерка – любимое число лошадников – подарила ему второго красавца, а тридцать четыре, цифра увесистая и солидная, – единственного барана с черным пятном. Ноль, вершина индийской мудрости, наколдовал ему четвертого, поистине великолепного (который, однако, умер через несколько дней); шестьдесят шесть – пятого. У людей просто слюнки текли. Толпе нелегко вести себя тихо, но тут никто не шелохнулся. Магнит невиданной удачи оттянул людей от киосков, и даже бывалые ротозеи глазам своим не верили.
– Вот это да!
– Везет, что называется!
– Уж бог даст, так даст!
– А номера-то несчастливые…
– Шестьдесят, – пела Хосефина.
– У меня! – отвечала, сияя, донья Пепита.
– На руку вам играем! – пошутил субпрефект.
– Одного съедим, – утешил его судья и обернулся к Хосефине. – Ну, хватит, Финита, я лучше пойду!
– Нет, нет, нет! – заволновалась директриса. – Вы нас совсем не жалеете! Как же мы без нашего милого гостя?
– Что ж, останусь, Финита!
Девяносто – число неясное – принесло ему девятого барана, а шестьдесят девять (которое всегда смешит шулеров) – десятого. Люди в себя прийти не могли. Громкоговоритель пел танго, объяснявшее, что с роком бороться не стоит.
Но против судьбы не пойдешь, —
жаловался несравненный Карлитос Гардель.
 
Глава четырнадцатая
о том, как скотина в Ранкасе болела загадочной болезнью
Дорога на Серро-де-Паско стала стокилометровым ожерельем из умирающих овец. Голодная скотина ощипывала последние кустики на узких полосках, оставленных Оградой у дороги. Так было две недели, а на третьей овцы стали умирать. На четвертой их пало сто восемьдесят, на пятой – триста двадцать, на шестой – три тысячи.
Решили, что их косит мор. Сеньора Туфина велела купить целебной мази. Ее дочь принесла вдобавок и святой воды. Ни мазь, ни вода не помогли – овцы мерли тысячами. Дорога бежала меж двух покрытых пеною десен.
– Божья кара, божья кара! – ревел дон Теодоро Сантьяго, помечая крестом дома прелюбодеев и наушников. – Ваша вина, за вашу ложь, и похоть господь плюет на Ранкас!
Грешники пали на колени.
– Смилуйтесь, дон Сантьяго!
– Не меня молите, святотатцы! Бога молите!
Ночью старики побили камнями окна у Мардокео Сильвестре, первого сплетника. Хуже того – он разбирался в травах; люди видели, как он ходил при луне в Каменный Лес. Вот старики и побили у него окна.
Мардокео вышел, неся перед собой чудотворное распятие, и встал на колени прямо в грязь.
– Клянусь, что не имел дурных помыслов! Душой клянусь, я не знался с нечистой силой!
– А что ты делал в лесу?
– Зайцев ловил.
– Будешь на людей клеветать!
– Душой клянусь, не буду, – сказал Мардокео, целуя распятие.
Старики покропили его дверь святой водой, но зря – овцы умирали. Тогда старики впали в унынье. Ничего подобного, сколько ни старались, они припомнить не могли.
– Пришел наш час, – говорил Валентин Роблес. – Скоро огородят. Будем друг друга жрать. Отец – сына, сын – бабушку…
– Пошли бы просить помощи, да некуда. Над нами – один воздух.
– Пускай бы уж все забрали. Пускай бы огородили. Перемрем и воды не попросим.
– Грядет наш день! Эта Ограда – только предвестье. Вот увидите, не одни звери бегут, скоро мертвецы тронутся.
– В Ярауанке могилы опустели.
Толстый человек с каким-то полубледным лицом, забрызганным грязью, подал голос от двери:
– Это не бог, старички, это «Серро-де-Паско корпорейшн».
То был Пис-пис, житель Уануко, привозивший раз в год редкие товары: магнетические пояса, мазь против сглаза, приворотный сироп, крем от страшных снов… На сей раз он привез гитарные струны. В каждой деревне есть гитара без главной струны, и хозяин всегда готов оплатить свою прихоть. Вывод: Пис-пису всегда хватает пива.
– Ограда, – сообщил Пис-пис, – тянется на сто километров.
– А ты откуда знаешь?
– Спичка есть?
Выборный Ривера протянул ему спичку.
– А сигарета есть для этой спички?
Если бы сигареты не дали, он бы говорить не стал. Его угостили «Инкой». Он жадно затянулся.
– Больше чем на сто, – сказал он. – Начинается она в Сан-Матео.
Люди охнули.
– На двухсотом километре по Лимскому шоссе.
– А чья она? – спросил Ривера.
– Компании «Серро-де-Паско корпорейшн».
– Откуда ты знаешь?
– Шоферы знакомые есть, – сказал он и налил себе водки.
– Д где ее конец? – резко спросил Ривера.
– У нее нет конца, – ответил Пис-пис и налил еще. – Они хотят огородить мир.