Стрелки (СИ)

В тот вечер дядя выслушал меня молча. Только головой качал и по обыкновению выстукивал костяшками пальцев по столу какой-то марш. Я думала, что он начнет высмеивать «досужие девчоночьи бредни», но он очень серьезно и даже сурово проговорил:
— Ну что ж... Судьба есть судьба.
— Это к чему? — растерялась я.
— А к тому, что те, о которых ты речь ведешь, и есть наши предки.
— Не может быть!
— Так оно и есть. Ну, доказательств не осталось... за пятьсот-то лет. Предание есть, и только...
Он тяжело встал, отодвинул скрипнувший стул и решительно сказал:
— Не мне, а тебе надо ехать в Двуречье. Слышишь, Ная? Только поторопись...
Наутро пришел срочный вызов из института. Я и думать не могла о том, чтобы не поехать. Срочные вызовы по пустякам не рассылались. Дядя проводил меня на станцию. А через неделю, в самый разгар работы, мне сообщили о его смерти. Он так и не успел рассказать мне предание.
Похоронив дядю, я оставила Институт и переехала в Ильден. Поначалу мне было неловко и страшно в доме. Я так привыкла быть здесь редкой гостьей, а не хозяйкой! И еще повсюду я натыкалась на дядины вещи — то обгрызенный карандаш, то книга, испещренная пометками, то точильный брусок, еще оставляющий на пальцах липкую серебристую пыль... Вначале это было невыносимо. А потом пришлось привыкать.
Потому что кто-то же должен был жить в этом доме. Кто-то должен был растапливать в кухне печь, такую огромную, пронизавшую, казалось, весь дом; в каждой комнате выдавался из стены ее белый теплый бок. И зимой заклеивать щели в окнах, спасаясь от ледяного посвиста ветра, а весной отдирать желтую ломкую бумагу и распахивать створки, впуская в комнату птичий галдеж и запах стаявшего снега. И подстригать рубийские вьюны, оплетавшие наличники и карнизы. И смахивать пыль с неуклюжей старинной мебели, и перечитывать одну за другой книги, тесно стоявшие в шкафах, и... и просто жить в этом доме, делать все, чтобы он не угас. Потому что я все-таки не была ему чужая.
И сны мои будто почувствовали родное место. Их уже не приходилось ждать. Они являлись каждую ночь и были все ярче, сильнее, дольше — так, что иногда, просыпаясь, я не сознавала, где нахожусь, и лишь пронзительный гудок утреннего спешного Варенга — Сай возвращал меня к действительности. Будь в эти дни со мной рядом еще кто-нибудь, пусть даже самый верный мой единомышленник, вряд ли бы мне удалось так глубоко погрузиться в мир моих снов; но мешать было некому. Дни складывались в недели, недели в месяцы, и биотроник Ная медленно, но верно превращалась... в кого? На этот вопрос я тогда еще не могла ответить.
Я помнила дядины слова о том, что надо ехать в Двуречье. Помнила — но не торопилась. Дом умел крепко держать при себе. И, обходя перед сном комнаты со свечой в ладонях, я понимала, почему дядя прожил здесь всю жизнь. А также, почему отец ушел отсюда. Жить в этом доме означало постоянно ощущать за спиной ушедших предков. Не от их ли призрачного дыхания колебалось пламя свечи? Не под их ли тяжелыми шагами скрипели ступени лестниц? И не их ли незримые руки подбрасывали мне, когда я рылась на чердаке, безделушки одну причудливее другой?..
Надвигались сумерки. В окнах гостиницы вспыхивали огни. Подъехали еще два автобуса. Один большой красно-синий из Хатана, другой — поменьше — из Ньялы. Перед гостиницей мгновенно стало людно, резкие голоса вспугнули тишину. Полная дама с помятой прической, стоявшая рядом со мной, недовольно проговорила:
— Ну вот, сейчас опередят. А наша, как назло, пропала, и это называется обслуживание. Второй раз в Ландейле, и все время такая неразбериха...
Даму трудно было винить. Она устала, проголодалась, и ей не до красот. А в Ландейле всегда была неразбериха — торговый город на людном тракте, ярмарки, храмовые праздники... Гэльд любил ездить сюда. После гибели отца в Замятне, когда он сам едва уцелел и остался старшим в роду, барон искал в утехах спасения от горьких мыслей, а Ландейл предоставлял утех больше, чем достаточно. Но тогда Эрнарский приехал в Ландейл не для развлечений...
Заговор 
Главная улица Ландейла вряд ли заслуживала это название. Такая узкая, что стены верхних этажей смыкались, затеняя мостовую, и с трудом могли разъехаться повозки. Заваленная вперемешку битыми горшками, тряпьем, обглоданными костями, над которыми грызлись собаки. По улице в обе стороны двигалась пестрая горланящая толпа.
Гэльд бесцеремонно прокладывал себе дорогу среди ремесленников и торговцев, предусмотрительно держась середины улицы. Те, кого он толкал, вполголоса бросали ему вслед проклятия, но он не обращал внимания, и когда путь барону преградила тележка с мусором, Гэльд, не тратя лишних слов, опрокинул ее под стену дома. Мусорщик бросился поднимать тележку, а его напарник громко проворчал:
— Что-то барон пешью ходит!
— Видать, барона спешили...
Гэльд коротко глянул на мусорщиков через плечо, и они поторопились исчезнуть.
Гэльд шел дальше. Третий день он искал девушку из кареты, и пока его поиски были бесплодны. Он не смог бы объяснить, почему выбрал для этого Ландейл: высадив его в предместье, незнакомка могла отправиться куда угодно. И в любом обличье. Но барон готов был обыскать все Двуречье и начал все-таки отсюда.
Он заглядывал в лицо каждой встречной девушке, была ли она простолюдинкой, торговкой или служанкой. Девушки не понимали его взгляда, иные краснели, хихикали, иные призывно улыбались, но Гэльд, едва взглянув, проходил мимо.
Улица наконец вывела его на площадь перед магистратом. У дверей топтались скучающие стражники, народу было немного. Гэльд замедлил шаг, намереваясь пройти вдоль лавок, и тут из переулка навстречу ему вышла юная горожанка в лиловом суконном платье и белой накидке. Уже безо всякой надежды Гэльд скользнул взглядом по ее лицу и на мгновение оцепенел. Это была она.
Девушка прошла мимо, опустив глаза, и только тогда Гэльд, опомнившись, ринулся вслед. Он схватил девушку за локоть, заставил остановиться:
— Это вы! Я знал, что увижу вас!!
Девушка быстро прикрыла лицо накидкой и попыталась вырвать руку.
— Но это же я, — сказал Гэльд, не выпуская ее. — Я, Гэльд Эрнарский, помните? Хатан, карета... 
Девушка помотала головой.
— Что же вы молчите? — с отчаяньем спросил он. — Ведь это вы, не может быть, чтоб я ошибся!
Гэльд попытался сдернуть накидку, но девушка держала ее крепко. Тогда он рванул так, что затрещала ткань.
— Саент! — крикнула вдруг девушка, отталкивая Гэльда. — Саент, сюда!
Гэльд жадно вглядывался в ее лицо, и тут его крепко схватили за плечо. Он обернулся в ярости и увидел рослого чернобородого торговца.
— Какого лешего ты привязался к моей жене? — рявкнул тот басом.
— Что? — Гэльд от неожиданности едва не выпустил добычу.
— Вот именно, жене, — подтвердила она, сверкая глазами.
— Ежели барон, так можешь к чужим женам липнуть? — басил торговец. — Здесь город вольный, за себя постоять сумеем! А ну пусти! — и замахнулся увесистым кулаком. Гэльд схватился за меч.
— Стойте, вы! — громко и зло прошептала вдруг причина спора. — Герои! Игрище для стражников устраивать? Пошли отсюда!
Она схватила за руки Гэльда и Саента и потащила их за собой. Гэльд в растерянности подчинился. На бегу он оглянулся и увидел, что стражники, взявшиеся, было, за оружие, разочарованно возвращаются на пост.
Трое завернули в боковую улочку и остановились.
— Я хочу знать, — переводя дыхание, сказал Гэльд, — что все его значит?
— Он еще спрашивает! — пробормотал Саент.
— Вы, барон, — со сдержанной яростью проговорила девушка, — вас когда-нибудь учили вежливости? Учили вас, что нельзя приставать к девушкам на улице?
— Так вы замужем или нет? — уточнил Гэльд, пропуская мимо ушей все остальное.
— Да, замужем! Для настырных нахалов.