Эволюция: Битва за Утопию. Книга псионика

– Это что еще за хрень? – буркнул удивленный Амир.
– Корабль. С парусом. И, кажется, еще и гребной. – Джоз потер заросший подбородок.
Последний корабль, который мы видели, торчал из пробитой крыши какой-то виллы. Это если не считать какие-то щепки на берегу, возможно, бывшие раньше роскошной яхтой.
– Это как он уцелел-то, если даже здоровенные танкеры на материк закинуло?
– Я знаю, у кого был такой, – отозвалась Катарина. – У Витторио Стар-Яна. Видела пару раз.
– Этого клоуна? – Амир недовольно забурчал. – А, точно, я тоже смотрел в одном выпуске…
Кто не знал Витторио Стар-Яна? Все смотрели его передачи об Утопии, где он путешествовал по планете и сообщал последние сплетни о местных знаменитостях. Суперзвезда и шоумен. В прошлом – знаменитый певец, с помощью хирургии расширивший диапазон голоса от баса до сопрано оперных кастратов. Остроумный, вздорный, эксцентричный. Сотню раз менявший внешность, местожительство и сексуальные предпочтения. На четверть китаец, на четверть бельгиец, на четверть румын, на четверть монгол. Он жил на своей вилле «Красный терем», построенной в стиле древнекитайских дворцов, и держал целую армию живых слуг. Домохозяйки и подростки его обожали, кое-кто вообще считал гением. Он странствовал по Утопии в паланкине, на глайдере, на кораблях, на каком-то огромном летучем змее в виде дракона, а потом миллионы на Земле смотрели его откровения о роскошной, но ужасно хлопотной жизни миллиардеров. Понятно, что пускали его не всюду, и уж тем более ему не было доступа к тайнам «Кроноса», но его репортажи смотрели даже на базе псиоников.
– Он на нем по рекам плавал, наверное, поэтому и уцелел.
– Сюда плывет? Вроде да… Надо знак ему дать!
– Рано, не торопись, Амир. – Джоз положил руку ему на плечо. – Пусть подплывут поближе.
Мы напряженно вглядывались в растущий с каждой минутой полосатый парус. Ему действительно помогали два ряда ритмично вспенивающих воду весел. Людей разглядеть было трудно, но похоже было, что они выглядят не менее пестро. Берут ли пассажиров? И что нас тогда ждет? Примут в команду или прикуют к веслам? А может, заживо сдерут кожу на заплатки для паруса? Амир напряженно хмурился.
– Рискнем на кораблик погрузиться?
– А если не возьмут? Не боишься спускаться? Пауки-то уже близко… – Джоз по-прежнему не спешил принять решение.
– Пси, глянь, далеко гости?
Я закрыл глаза, но тварей уже не видел. Значит, скоро можно будет разглядеть их обычным зрением. Мы впились взглядом в лежащий внизу город. Утренняя дымка рассеялась, улицы хорошо просматривались, воздух был чист и прозрачен. Только в самой дали, на фоне дюны, отделявшей город от материка, он немного струился, хотя дневная жара еще не успела навалиться на Утопию. К своему ужасу, я внезапно понял, что подрагивал не воздух. Там шевелились множество неразличимых отсюда лап, поднимавших пыль. Даже на таком расстоянии это выглядело намного страшнее, чем просто рой светящихся в темноте огоньков. Тварей были сотни, и они неумолимо заполняли город.
– Что, попробуем? Или будем здесь отсиживаться?
Амир в отчаянии оглядел пару коробов с патронами и жалкую горку консервных банок.
– Патронов нет, жратвы тоже, с водой еще хуже… Надо рисковать!
Перевели дух мы только внизу – грудь разрывалась от нехватки кислорода. После бешеной скачки по лестнице кричать мы не могли, но стрельба в воздух сделала свое дело. Некоторое время команда не отвечала, а кто-то даже брал нас на прицел. Но потом Амир бросил свой пулемет на песок и замахал руками, а мы последовали его примеру.
Теперь люди на борту тоже делали приветственные жесты – ближе судно подойти не могло, но они приглашали добраться вплавь. Уже спиной чувствуя шорох множества приближающихся лап, я прикидывал, хватит ли у меня сил доплыть. Рядом опять оглушительно залаял пулемет Амира. «Черт, он их сейчас отпугнет!» Я обернулся, и претензии развеялись сами собой: Амир палил не в воздух, а в пауков, которые были уже метрах в ста.
– Давайте уже! – заорал он. – Долго прикрывать не буду!
Не раздеваясь, я бросился в воду. Через несколько метров она достигла горла, я оттолкнулся от дна и поплыл. Одежда сразу отяжелела и тянула вниз, где-то за спиной продолжалась пальба, но скоро у меня заложило уши. Я уже ничего не соображал, когда буквально врезался лбом в борт. Отчаянно барахтаясь, я наткнулся рукой на багор и вцепился в него изо всех сил. Кто-то мощно рванул меня вверх, и я перевалился через борт. К лицу резко приблизились мокрые доски палубы, и утренний свет померк.
 
III. Шут в преисподней
 
Я видел перед собой шута. Еще одна карта Таро – на ней изображали безумца, глупца, блаженного. Если ее вытянул, готовься к тому, что в твою жизнь ворвется чистый хаос. Ты на перекрестке, и сейчас начнется что-то новое, может случиться что угодно. Как правило, что-то хорошее, но никто тебе ничего не гарантирует. Тебя захватил вихрь чистой энергии, старайся улететь на нем в приятное место, а если закинет к черту на рога – не обессудь.
Шут был высоченный, с дикой шевелюрой, с разноцветными глазами и переливающимися камнями, инкрустированными прямо в кожу по всему лицу. Он нависал надо мной с сумасшедшей ухмылкой и смотрел так, словно ждал, что я его узнаю. И я действительно его узнал. Призрак полузабытого прошлого, моих одиноких вечеров в сингапурской спальной капсуле, король мерцающих мониторов. Его величество Витторио Стар-Ян. Поначалу я не мог сообразить, что же на самом деле вижу. Остатки сна? Воспоминания, всплывшие откуда-то из глубин подсознания? Или кто-то включил чудом уцелевший голографический проектор со старыми записями?
Хотя нет, это не старые записи… Стар-Ян по-прежнему светился, как старая добрая рождественская елка, но было видно, что он успел хлебнуть всякого. Сценический костюм был покрыт грязью и порван, половина торчащих во все стороны прядей исчезла, тут и там в волосах виднелись выгоревшие проплешины, на щеке расползся шрам от приличного ожога. Знаменитый блеск во взоре стал еще более диким. Стар-Ян довольно улыбался, умиленно разглядывая меня, словно я был каким-нибудь малолетним карапузом, с которым его познакомили на званом обеде.
– Мой друг! Свершилось чудо! Ты спасен и становишься частью моего шоу, малыш!
Какое еще, к чертовой матери, шоу? Я с трудом встал, но ноги тут же отказали, и пришлось снова сесть на палубу. Мы были на возвышении, которое, наверное, стоило назвать капитанским мостиком, ниже ярусом располагались скамьи с гребцами.
Стар-Ян стоял передо мной в окружении своей команды. На нынешней Утопии многие выглядели зловещими клоунами, сбежавшими из цирка уродов: банда «красноликих» в своих масках, разряженные арлекинки, да и прочий сброд пустыни, одетый бог знает во что. Но эта компания превосходила все, что я успел увидеть.
На них были какие-то китайские кафтаны с золотыми драконами, перья, блестки, стразы, кружева, разноцветные татуировки, высокие платформы, кудрявые парики – смесь стилей, эпох, все утрированное, доведенное до предела, собранное из разных костюмов. Рваное, обгоревшее, покрытое знакомыми бурыми пятнами и напяленное на голые, покрытые шрамами тела. Кем были все эти люди? Бывшими слугами Витторио, его стилистами, охранниками, танцорами? Отчаянными поклонниками из числа беженцев?
– Какое еще шоу? – повторил я вслух.
– Какое?! Шоу Витторио Стар-Яна, конечно! Его не остановить! Все объективы направлены на тебя!
Миниатюрные камеры, если приглядеться, действительно были укреплены повсюду на костюме Витторио, но только какой аккумулятор дожил бы до этого дня? Звезду, похоже, совсем не беспокоили такие мелочи. Шоу должно было продолжаться, и оно продолжалось. Реальность была не властна над Витторио, он привык создавать ее сам. Неудивительно, что кто-то еще с радостью вцепился в эту иллюзию среди непрерывного кошмара.
Я оглядел лица его команды. Вот сонный крепыш, который, похоже, вообще не привык задумываться, тощая девица, в обожании не сводящая с кумира глаз, разряженный попугаем коротышка, привычно поддакивающий выкрикам Витторио… У остальных, как на подбор, улыбающиеся, чуть придурковатые лица, как будто они навсегда закрылись от происходящего и ждут, когда съемки закончатся и их развезут по домам. Но они до сих пор живы, а значит, у меня тоже есть шансы. Витторио продолжал, обращаясь уже не ко мне, а к невидимой публике: