Знахарь. Путевка в «Кресты»

Дослушав меня до конца, Бахва задал пару вопросов — меня поразила их емкость и точность — и, внимательно выслушав ответы на них, подвел итог:
— Короче так, Коста. Не первый ты здесь без гpеxoв. И далеко не последний. Каждый десятый, пожалуй, в «Крестах» без вины чалится. Кого-то потом выпускают, кого-то только из зала суда. А кого-то все ж на этап. Много таких. — Он вздохнул. — Эх, много, кто за других нары грет. Так что ничего нового я в твоей истории не услышал. — Бахва откусил от бутерброда, прожевал и продолжил: — Знавал я эту Смирницкую. Крутая бабенка. И дура по жизни, не береглась. Так и должна была кончить… И того, кто ее замочил, найти ох непросто! А мусорам закрывать дело надо?.. Надо, братан. И потому они от тебя уже не отцепятся. Копать под тебя раз начали, так накопают чего-то. В этом они спецы. А тот, кто и правда Смирницкую помочил, на воле гуляет, но скорее, в могилке уже лежит. Или на свалке его сожгли. А нож и рыжье — это он тебе и подкинул. А потом ментам парашу пустили: ищите, мол, там-то и там-то. А они и доволны. Им того только и надо. Им только дай, кого посадить и отчитаться.
— Так считаешь, что дело труба? — спросил я..
— Tpубa, Коста, труба. — Бахва покачал головой и макнул в соль пучок зеленого луку. — Ecли, конечно, нет, кому за тебя заступиться. А я так понимаю, что нет? — Он вопросительно посмотрел на меня. Я молча покачал головой. — Такого-то и искали. Схема стандартная, как говорится. Классика жанра. Ничего нового, тысячи таких развели или на фишки подставили. Вот и ты теперь один из них, брат. И крутить тебя будут по полной программе. Менты так нажмут, что взвоешь и в конце концов все возьмешь на себя. А устоишь и уйдешь в несознанку, так найдут, как тебя замочить. Чтоб ты, значит, в могилу, а дело в архив. Вот такие делишки, скажу тебе Коста… — Бахва еще раз вздохнул. — Хреновые, скажем, делишки. Крепко тебя зацепило.
«Несладкий, прямо скажем, итог», — с грустью подумал я, но решил не унывать раньше времени. Не таким я был человеком, чтобы сразу сдаваться, и если у меня и бывали минуты слабости, то это было лишь редким исключением, но никак не привычным состоянием души.
И я, отбросив упаднические мысли, отложив их на потом, принялся внимательно слушать, о чем говорят за столом, стараясь побольше намотать на ус, побольше вынести для себя из этого бесплатного урока. Хотя говорят, что на зоне ничего бесплатного не бывает. А потому я старался не особо налегать на чужую еду. Впрочем, похоже, что за нее я уже расплатился авансом, двинув в подлых смотрящего камеры.
Кроме Бахвы, компанию мне составляли еще три человека — именно те, что сидели на шконке Картины, когда смотрящий загибался от тахикардии, а я лишь собирался ему помочь. Итак, по порядку.
Леха Картина был профессиональным каталой-лобовиком. На воле он играл исключительно в «сочинку», на зоне исключительно в рамс. С этого жил, и жил при этом шикарно. Эта была лишь его вторая ходка. Первая по малолетке — за нанесение тяжких увечий. Тогда-то он и выучился играть в карты. Откинулся, переквалифицировался с рамса на преферанс и сразу зажил по-человечески. И жил так пятнадцать лет, пока снова не залетел, совсем уж по дури. Пришел домой в непривычное время и обнаружил свою молодую жену и лучшего друга в том положении, которое принято называть интересным. Леха тогда был порядком подвыпивши, а то никогда бы не сделал того, что сделал тогда, — а именно, достал пистолет, который обычно носил с собой на катран, [10] и спокойно прикончил обоих любовничков. Сперва жену, потом друга. И с чистой совестью отправился спать. А утром, проспавшись и пораскинув мозгами, решил, что, чем пускаться в бега, проще явиться в мусарню с повинной. Убийство по ревности, в состоянии аспекта. Много за него не дадут, а жизни на зоне он не боялся. Знал, что с картами там не пропадет. За полдня он привел порядок свои дела и прямиком отправился в ближайшее отделение. И вот он здесь, в камере четыреста двадцать шесть, уже четыре неполных месяца. Хрустит малосольным огурчиком, надеется на скорый суд и совершенно доволен жизнью.
Пионер (по паспорту его звали Тимуром — отсюда, наверное, и подобное погоняло) руководил, как выражаются мусора, устойчивой преступной группировкой, специализировавшейся на угонах новеньких «Ауди» и «Фольксвагенов». Про то, как работал, он не распространялся и вообще был очень немногословен. Лишь сказал мне, что его подставили конкуренты. Он даже вычислил, кто. И уже отправил на волю маляву кое-кому кое с каким поручением. С каким именно, додумывать он предоставил мне, полагая, что я не ошибусь и пойму правильно. А я понял все в мере своей испорченности и предположил, что киллерам в текущем месяце подкинут пару хороших заказов. И в Питере запахнет очередной бандитской войной.
По моим прикидкам Пионеру было около сорока. Он был невысок и худощав и, тем не менее, от него исходило ощущение силы и даже жестокости. Я решил, что с таким человеком ухо надо держать востро. Паша, или Папаша, был банальным быком, на воле сшибал с коммерсантов «налоги», плющил рожи, если они пытались рыпаться, и выполнял другую черновую работу. Взяли его по совокупности — начиная от самоуправства и заканчивая вооруженным сопротивлением сотрудникам милиции. Это был накачанный боров лет двадцати, с рожей гиппопотама и интеллектом гориллы. Здесь он выполнял роль профоса и был рад, что сумел устроиться на теплое место. Он наводил ужас на всех обитателей камеры, но был послушной игрушкой в руках Бахвы, Картины и Пионера. В их узкой компании он исполнял роль шута, над ним постоянно подтрунивали, и он нисколько не тяготился таким своим положением. Главное, чтобы Бахва почаще предоставлял возможность размяться на ком-нибудь из сокамерников…
— Ладно, пора и честь знать, — затушив окурок от «Мальборо» в пластмассовой мыльнице, заменяющей пепельницу, заметил смотрящий. — Коста с дороги. Устал. Не спал сколько ночей. Мусора его пиздили. Папаша, — он обратил взор на сыто хлопавшего маленькими глазками здоровяка, — освободишь шконку свою. Сам сгони Вальта и Серегу, пускай уплотняются. Отдыхай теперь на их месте. Давай действуй.
Паша-бандит даже и не подумал возражать, быстренько выбрался из-за стола и полез на третий ярус ближайшего к месту смотрящего спального сооружения. На втором ярусе, насколько я понял, спал Пионер. Ну, а на первом — там, где сейчас лежал мой пакет. — Леха Картина.
Я поднялся из-за стола следом за Пашей, церемонно поблагодарил за хлеб, за соль и, прихватив с собой туалетные принадлежности, отправился умываться и бриться. А то ведь, свинья такая, уселся обедать, даже и не подумав о том, что грязи на мне сейчас, как на оленеводе.
Я не спеша прошел к санузлу, провожаемый любопытными взглядами и сам с интересом наблюдая за тем, какой жизнью живет моя камера.
Спали здесь в две смены поближе к смотрящему и в три, а то и в четыре, поближе к параше. Иначе никак — камера была рассчитана мест на тридцать — на сорок, но менты согнали сюда не меньше ста человек. Вот и кричи после этого о демократии и правах человека.
Итак, все верхние спальные места были заняты. Были заняты места и под нарами. Из тех, кто ждал своей смены, кто-то варил чифир, кто-то чинил какую-то одежонку, кто-то читал, но в основном братва, сбившись в кучки, просто травила байки.
По всему пространству было развешано на просушку выстиранное тряпье, и из-за этого камера казалась меньше, по крайней мере, в два раза. В углу у двери я обнаружил за куцей занавесочкой самый обычный, чистый, как в платном общественном туалете, унитаз с самодельным фанерным рундуком. Рядом — проржавевшая мойка и медный кран, который можно смело сдавать в антикварную лавку.
Я отогнал от умывальника невзрачного доходягу, стиравшего драные до невозможности, наверное, единственные трусы, скинул с себя футболку и, сжавшись от холодной воды, помылся до пояса. Ниже я не решился. Надо будет спросить у Бахвы, как здесь попадают в баню? И выяснить, кому сдавать в стирку вещи? М-да, похоже, что в первые же часы пребывания здесь я успел обнаглеть до предела. Но, как бы это мне не претило, без наглости здесь не прожить. Наглым дорога, наглым почет. Это закон. И никуда от него не деться.