Ощупью в полдень (= Право ходить по земле)
Козак нервно ходил под дверью:
– Пусенька, это не мой друг… То есть нет, я не так сказал – друг, конечно, конечно. Но, видишь ли, у нас такое щекотливое дело…
Пуся вышла из спальни в нарядом черном платье, разрисованном павлиньими хвостами. И Тихонов вспомнил, как жутко орали павлины в ту ночь.
– Что ты лопочешь, Львенок? – спросила она снисходительно, направляясь к Стасу с протянутой рукой.
– Тихонов, – представился он.
– Полина Владимировна, – кивнула Алешина. Она возвышалась над маленьким Козаком, как океанский фрегат.
– Ты помнишь, Пусенька, в прошлый понедельник, когда… – торопливо забормотал Козак.
– Минуточку, – остановил его Стас. – Я работник уголовного розыска.
Глаза Алешиной стали квадратными.
– Мне нужно знать, где провел вечер и ночь четырнадцатого февраля – в прошлый понедельник – ваш приятель Лев Алексеевич Козак.
У Алешиной челюсть отвисла аккуратным балконом. Она несколько раз глотнула воздуха и раскатистым голосом, постепенно набиравшим силу, дала залп:
– Да вы что?! Да как вам не стыдно задавать мне такие вопросы? Этот человек, – она ткнула рукой в сторону Козака, – действительно бывает у меня в гостях. Но очень редко и всегда в благопристойное время! Я замужняя женщина, и ваши вопросы оскорбляют меня! Я инженер-экономист! И последний раз я его видела не меньше года назад!
– Как год назад, Пусенька? Ведь позавчера… – заверещал Козак.
– Замолчите, грязный человек, и не втягивайте меня в ваши плутни!
– Одну минуточку, – постучал Стас ключом о графин, как будто утихомиривая страсти на собрании. – Полина Владимировна, я прошу вас серьезно отнестись к моему вопросу, потому что речь идет об убийстве.
– Пусенька, родная моя, пойми, речь идет об убийстве, – застонал Козак, пытаясь обнять Алешину за талию.
Алешина одним движением отшвырнула его от себя;
– Позвольте, позвольте, гражданин! Я вас знать не желаю и видела последний раз в прошлом году в присутствии своего отсутствующего супруга. И попрошу вас не марать моего доброго имени! Не смейте больше за версту подходить к нашему дому. Я еще к вам на работу сообщу о вашем, недостойном поведении!
– Пусенька, о чем ты говоришь! Пойми, что все это очень серьезно, а товарищ Тихонов вовсе не имеет в виду чего-то другого…
– Прекратите эти неприличные разговоры. Я официально заявляю, что вас здесь не было, и я вас вообще… плохо знаю…
– Как плохо знаешь? – взвизгнул Козак. – Как не был? Как не был?…
Алешина зловеще сказала:
– Вон отсюда, негодяй! Карлик!
Тихонов почувствовал, как его затопила волна омерзения и злости. «Хорошо бы ванну принять», – подумал он механически. Встал.
Алешина подошла к нему:
– Вы убедились, что его здесь не было?
– Нет, не убедился. А все, что я видел здесь, – гнусно. Гнусно! – И быстрыми шагами вышел на квартиры.
Козак понуро шагал сзади и негромко бормотал: «Я такой любвеобильный и добрый человек… Кто мог знать?…»
Тихонов остановился и подождал его:
– Слушайте, Козак, я не любитель заниматься доносами, но если я хоть раз еще услышу от вас слово «любовь», я напишу любимой пятой жене письмо с описанием ваших похождений…
– Не буду, – покорно согласился Козак.
На остановке долго ждали автобуса. Тихонов совсем замерз и проклинал себя, свою работу, блудливость Козака, подлость Алешиной, зиму, автобусное расписание.
В автобусе было совершенно пусто. Козак побежал к кассе с возгласом:
– Я возьму билеты!..
– Мне не надо. Мне полагается бесплатный проезд.
– Неужели? – пришел в восторг Козак.
– А что же вы думали, что я к вашим дамам еще за собственные деньги должен ездить?
– Нет, конечно. Это только справедливо.
Минут десять молчали. Тихонов немного отогрелся, вспомнил испуганно-возмущенный вид Козака, и ему стало смешно. Козак, видимо, тоже успокоился и робко сказал:
– Если вы только не передумали, товарищ Тихонов, и у вас не будет, упаси Бог, неприятностей на службе, расскажите, пожалуйста, как вы узнали, что лежит у меня в карманах.
Тихонов засмеялся:
– Меньше о шашнях думать надо, тогда будете наблюдательней. В левом кармане ключи – вы продавили мне ими бок, сидя рядом в автобусе. Там у вас лежало еще что-то твердое, я все не мог попять. Но когда вы спрыгнули с подножки, загромыхали спички. Ясно? Когда мы шли по тротуару, в узких заснеженных местах вы прижимались ко мне правым боком и я ощущал какую-то гладкую плоскую поверхность. В пепельнице на столе я видел окурок папиросы с изображением трех былинных молодцов. Что же еще вам держать в кармане, как не «Три богатыря»? Перочинный нож? Ну, это совсем просто. Под столом валялась картонная коробочка из-под него с описанием всех его достоинств. Когда я пришел в номер, вы, как воспитанный человек, сразу надели пиджак. При этом я заметил, что левый внутренний карман у вас застегнут булавкой. Для надежности. Ясно, деньги.
– Да, но откуда вы узнали, что лежит в бумажнике?
– Проще простого. Железнодорожный билет и счет за гостиницу вы сохраняете для отчета. В гостинице надо оплачивать каждые десять дней, а живете уже тринадцать. Судя по куче свертков и пакетов на вашей кровати, вы покупали для дома разные разности. Чтобы не забыть чего-нибудь, жена дала вам списочек – из него вы вычеркивали уже купленное…
– А пятнадцать рублей?
– Заначка. На прощальный бал с Пусенькой. Все просто.
– Незабываемо… – восхищенно сказал Козак.
Тихонов сонно глядел в окно, задумчиво отбивая пальцем на замерзшем стекле только ему известный ритм. Потом спросил:
– Послушайте, Козак, вы читать любите?
Козак подозрительно покосился:
– Вообще-то… как любой интеллигентный человек… то есть конечно… если есть время.
– Понятно. А какой жанр вас больше привлекает?
– Это даже трудно сказать, – замялся Козак, но сразу же воспрянул: – Мне близка интеллектуальная фантастика! Особенно английская.
– Вы полагаете, что Брэдбери – англичанин?
– Ха-ха! – сказал нервно Козак. – А что – нет? Впрочем, я всегда предисловие читаю потом, чтобы не создавалось предвзятое мнение.
– Так какое же у вас сложилось непредвзятое мнение?
– Великолепно, великолепно. Правда, я ее не дочитал еще до конца, потому что совсем недавно достал с большим трудом. Вы же знаете, как трудно достать Брэдбери!
– Угу, – кивнул Стас…
В центре Тихонов сошел. Он постоял на остановке, и со стороны могло показаться, что он забыл, куда ему надо идти. Стас достал из кармана какую-то схему из квадратиков, соединенных стрелками. Снежинки падали на листок и слабо искрились под неживым светом уличного фонаря. Стас стряхнул ручку и, прислонив книжку к столбу, стал аккуратно заштриховывать квадратик, где была вписана фамилия Козак. Зачеркнув половину, Стас остановился, подумал. Закрыл книжку, засунул ее глубоко в карман и медленно пошел домой.
Была ночь, была уже среда, пятнадцать минут третьего.
Следующая среда
1
Винтовку, из которой убили Таню Аксенову, нашел в среду Савельев. Он позвонил Тихонову утром и сказал своим немного сонным голосом:
– Але, Тихонов, это Савельев говорит. Я вроде бы винтовку ту самую нашел. Приезжай сюда, в отделение, с пацанами поговорить надо.
Тихонов от такого сообщения немного обалдел:
– С какими пацанами?
– Приезжай, здесь потолкуем…
– Я тебе все по порядку, – сказал Савельев. – Эксперимент, значит, наш вчерашний, шуму наделал много. Все только об этом и толкуют. Пошел я «в люди»: народ-то взбудоражен – собираются все, обсуждают, каждый свою версию строит… Человек двадцать до вечера в отделение явилось – свою помощь предлагают, подозрения высказывают, ну и тэдэ и тэпэ. Захожу я в булочную – тут о том же разговор. Слышу – одна тетка другой подробно все происшествие излагает, а потом резолюцию накладывает: ничего, мол, удивительного, хулиганье распустилось… Вон Гафурова – дворника – сын Муртаза сегодня в обед притащил ружье и давай вместе с приятелем по птицам палить! Я, само собой, уточнил у тетки адрес, фамилию – и к Гафуровым. Вызвал тихо Муртазу, шепнул ему: ну-ка давай, мол, ружьишько твое! Муртаза постеснялся немного, поотнекивался, слезу, конечно, пустил. Потом, само собой, объясняет: «Винтовка-то у приятеля, Сережки Баранова, лежит». Пошли к Сережке. Там без лишнего шума эту винтовочку и изъяли. Калибр – пять и шесть десятых. Тот, что мы ищем. Оба пацана здесь, в разных кабинетах сидят. Разговаривать прямо сейчас будем?