Альтернативная реальность (СИ)
‑ Нет! ‑ остановила меня Улита. ‑ Нет! Не нужно. Подожди...
Я непонимающе отстранился.
‑ Пошли в хату. Наймиты могут увидеть!
Тихо шагая вслед за ней, миновал порог, небольшую прихожую. Здесь, слава Богу, наклонять голову ни к чему.
Шли в полной темноте, пригодилось ночное зрение.
Полки с посудой, шкаф, вышивки, инкрустированное серебром оружие на стенах, и, наконец, настоящая кровать.
Сжав Улиту в объятиях, нырнул в мягкую пуховую перину...
Немного подумав, решил на зло Жаклин, так сказать для чистоты эксперимента, ночное зрение не отключать. Пусть порадуется малышка моим успехам. Платье затрещало под напором молодецкой страсти, брызнули красные вишни бус, или по‑ихнему "намыста".
‑ Подожди, говорю, какой же ты шустрый, ‑ вновь придержала Улита, сбрасывая дорогие одежды. Осталась в одной тонкой нательной рубахе. Подумав немного, скинула и ее.
В услугах нанотехнологии или косметохирургии, уж поверьте мне, она совершенно не нуждалась. Пусть не было эпилированных подмышек и лобка, мерцающей окантовки губ и сосков, светящихся разноцветными огоньками удлиненных ресниц, натурального золота волос и бриллиантов в мочках ушей, зато ‑ сполна молодости, искренности и естественной красоты. Полузакрытые глаза, страстные, ищущие губы. Тело, пахнущее мускатным орехом. Шумное дыхание и легкий стон ‑ то жалобный, то требовательно‑настойчивый. Вздымающаяся упругая грудь, щекочущая огрубевшими сосками, плоский живот и раскрасневшиеся ягодицы. Стройные ноги, с необычной силой обвившиеся вокруг моего торса и не желавшие ни за что отпускать. Вновь и вновь подталкивающие навстречу жадно зовущему естеству. Впившиеся в спину ногти, дрожь в теле, выгнутая спина и гортанный стон, неудержимо рвущийся на волю через сжатые зубы...
Да, пожалуй, Жаклин "отдыхает"...
Улита лежала на моей груди и тихонько плакала. Она получила больше, чем даже смела мечтать. Да и я тоже, честно говоря, немного ошалел. Вместо расслабления, мысли в голове крутились, словно в калейдоскопе.
‑ Да что же это такое? Почему слезы несуществующей женщины столь горячи? Почему ее ласки столь приятны, аромат волос дурманит и чарует? Почему я так остро ощущаю ее тоску и принимаю к сердцу печаль. Ведь одиночество и непонимание ‑ удел всех неординарных личностей. Но вряд ли это можно считать утешением.
Моя рука сама ее гладит, перебирает длинные шелковистые волосы.
‑ Андрию! Что будет с нами дальше? Знаешь? Ты со мной, наверно, не останешься? Уйдешь?
‑ Уйду, Улита... Я же говорил, что всего лишь странник. А ты...
‑ Не нужно! Лучше помолчи! Сегодня моя ночь...
Страстные уста вновь жадно ищут мои губы...
Горько про себя ухмыльнулся. Весь мой боевой арсенал ‑ телепатия, навивание, контроль сознания ‑ не пригодились. Там, где говорят уста и тела ‑ пушки молчат. Парубков губила не Улита, а ее любовь: сладкая и дурманящая. Непостоянная и непостижимая натура колдуньи сводила их с ума, толкала на крайности...
Мы снова любили друг друга не менее страстно, чем в первый раз. Может, не столь поспешно и отчаянно, зато более чувственно и нежно...
Пропел петух, возвещая о том, что ночь любви миновала...
Улита подхватилась с постели. Накинула на разгоряченное тело нательную вышитую дорогими кружевами тонкую рубаху. Склонилась ко мне, испытующе заглянула в глаза, будто все еще сомневаясь, что все произошедшее не сон. Я же не мог оторвать восхищенного взора от упругих грудей, видневшихся в глубоком вырезе.
Поймав мой взгляд, густо зарделась. Прикрыла "декольте" рукой. Ночью за ней такой стеснительности вроде не наблюдалось.
‑ Вставай, Андрию. Накормлю тебя, заслужил.
Теперь пришла очередь краснеть мне. Вот уж не думал, что на такое способен. Одно слово ‑ ведьма. Видать, этой ночью я "служил" ей исправно.
На столе появились: белый пшеничный хлеб, гречневая каша с куриной ножкой, сало, "глечык" со сметаной, огурцы и буряковый квас. По всему видать, что жила Улита не бедно.
‑ Не тебе мои доходы считать... ‑ нежданно фыркнула она.
"Вот мерзавка, еще и мысли читает".
‑ Да Бог с тобой, Улита. Я и не собирался вовсе...
‑ Они кровью... щедро кровью окроплены...
Какое‑то время она молчала. Когда же заговорила, то губы дрожали, а на глаза навернулась слеза.
‑ ...Отец мой был писарем у полтавского полковника, а муж первым помощником... Заметил их гетьман наш ‑ Иван Мазепа. Позвал к себе на службу. А волю его уважать нужно. В первом же походе и полегли... Не видела больше...
Улита, заглушая рыдания, закусила губу. Загнала скорбь глубоко в душу. Шморгула носом, смахнула слезинку.
‑ ...откупился червонцами. Передал через сотника. Уехала я из Полтавы. Выкупила тут землю, хату... Люди говорят, что я за деньги их со свету сжила... И ты туда же. Веришь? Веришь? Чего молчишь?
Казалось, она готова вцепиться мне в горло.
‑ Конечно же, не верю, Улита, ‑ успокоил ее. ‑ Больше того, знаю...
‑ Оставайся, Андрию, денег хватит обоим.
Взяла меня за руку и вновь, как умела делать только она, пытливо заглянула в глаза.
Не представляю, что там увидела, но только отшатнулась, словно от оборотня.
‑ Прочь! Уходи! Нет, постой! Станет Овсий посылать к отаману... откажись... беда ждет... Ох Андрию!..
Она неожиданно бросилась мне на шею. Сквозь тонкую рубаху я ощутил ее трепещущее, пахнущее мускатным орехом тело. Подхватил на руки, пошатываясь от нахлынувшей страсти, понес обратно на полюбившуюся кровать...
* * *
‑ Слушай дурныку. Отнеси‑ка ты борону Зозуле, ‑ раздраженно наморщив нос и теребя, прокуренный ус, велел Овсий. ‑ Давненько вернуть божился. Баба только вчера отмыла. Самое время.
Взвалив сие орудие труда предков на плечи, вначале бодро зашагал в село. Три пуда не вес, но вот нести неудобно. Давит на плечи, нарушается равновесие. Шея саднит, щиплет от пота, попавшего в царапины. Отчаянно сражаясь с ней, брел по селу.
Не дойдя полсотни шагов ко двору атамана, с наслаждением бросил ее на землю. Пошевелил плечами, разминая уставшую спину. Отвлекли меня раздавшиеся со стороны крики.
Возле телеги, запряженной волами, происходили бурные события. Видать, Зозуля собирался свезти на "млын" несколько мешков пшеницы. С ним была дочь и "парубкы‑наймиты".
Однако далеко им уехать не дали преградившие путь всадники. Двух из них я узнал сразу по надменным лицам, одежде, оружию. Это они "заставили" меня глотать пыль по дороге в Михайловку, сопровождали в церковь лихо крутившего ус пана Стоцкого. Теперь в их руках свистели плетки, гуляя по спинам безуспешно старавшихся увернуться "наймитов". Третий здоровенный рыжий детина, гогоча во всю глотку, пытался затянуть визжавшую Наталку на спину своего коня.
‑ Люди добрые! Что же это творится на Украине?! Средь белого дня! Дочку крадут! ‑ срывающимся голосом вопил Зозуля. ‑ Люди, помогите! Как татарская погань! Люди! Люди! Доню моя! Наталочко!
Но "люди" вмешиваться особо не спешили. Из "ридных хат не казалы носа".
По‑звериному воя, из дома выскочила мать девушки ‑ Мотря. Бросилась к дочери. Но один из всадников ловко пнув ногой, отбросил ее на землю.
Наконец пришла желанная подмога в виде жениха Петра. В его руках блеснула сабля. Но владел он ею, как оказалось, плохо. Первое же столкновение с профессионалом завершилось плачевно. Легко отбив неумелый выпад парня, казак, не желая убивать, плашмя ударил его саблей по голове. Брызнула кровь, и Петро как подкошенный упал.
Глядя на это я чувствовал, как закипает злость. Не могу сказать, что владею гипертрофированным чувством справедливости, но происходящее меня порядком разозлило.
Эти сволочи откровенно глумились над беззащитными людьми, к тому же, могли искалечить жизнь девушке.
Оглянувшись по сторонам и не найдя ничего лучшего, подхватил борону и, разогнавшись, с силой швырнул ее в гогочущих казаков.