Вечность длиною в год (СИ)

========== Часть 3 ==========
Сентябрь, 05
- Папа, смотри! У меня получается! - шестилетний мальчик старательно набивает мяч, сосредоточенно хмурясь и иногда расплываясь в счастливой улыбке. Я с трудом узнаю в этом ребенке себя: у него звонкий голос и ярко-синие глаза. А я тусклый всегда уже так давно, что и не помню, каково это быть полным энергии.
- Да, Кирюша, конечно, получается. Ты у меня будешь известным футболистом, - отец смеется и подхватывает сына на руки.
- Папа! - мальчик громко хохочет, пытаясь вырваться, но спустя секунду уже крепко обнимает отца за шею.
Небо, минуту назад бывшее голубым, затягивается серыми тучами почти мгновенно. Пейзаж вокруг меняется. Школьный стадион…
- Кира, будешь играть? - Антон перебрасывает футбольный мяч из одной руки в другую. Смотрит своими серьезными и всепонимающими глазами из-под длинной челки, а мне хочется, чтобы он отцепился от меня. Полгода нет папы. Полгода нет мечты.
- Нет, - отворачиваюсь, не хочу, чтобы кто-то лез мне в душу.
- Как знаешь, - Антон пожимает плечами и уходит. Я остаюсь в одиночестве, иногда украдкой наблюдая за игрой. Конечно, я еще вернусь к футболу, но только позже, когда рана на сердце хотя бы чуточку зарубцуется. Мне ведь только одиннадцать, а жизнь такая длинная.
Перед глазами сверкают белые фосфоресцирующие пятна, вокруг разносятся чьи-то голоса. Они зовут меня по имени, и я пытаюсь пробраться сквозь этот белый, сияющий туман.
Когда наконец-то удается сфокусировать взгляд, понимаю, что это больничная палата. Здесь мне двенадцать, мама держит меня за руку и задумчиво смотрит в окно, где медленно кружатся снежные хлопья.
- Мам? - она вздрагивает, смахивает кончиками пальцев слезы. Улыбается. Сколько же муки в этой улыбке, какое невероятное усилие приходится ей приложить тогда, чтобы не взвыть, как раненый зверь.
- Кирюша, ты меня напугал. Мальчик мой, как же ты меня напугал, - она всхлипывает и подносит мою ладонь к лицу. Целует запястье. Мне хочется вырваться, я ведь не маленький уже, а мамины поцелуи это для малышей!
- Мам, что ты? Я ведь живой и умирать не собираюсь! Честное слово, - мама опускает голову, утыкаясь лбом в кровать, только плечи дрожат, сотрясаемые рыданиями. - Мам? Ты меня пугаешь! Мамочка… - я и сам плачу. Чувствую, как в палате растекается чувство обреченности: давит на грудь, вдыхать сложно. И я хватаю воздух открытым ртом, пытаюсь сбросить с себя оковы этого такого холодного и скользкого ужаса. Не выходит, я проваливаюсь в темноту.
***
Я просыпаюсь резко. Кажется, мгновение назад я еще видел больничную палату, а вот уже лежу в своей комнате, смотря на черную поверхность потолка. Начинает душить приступ кашля, поэтому я быстро переворачиваюсь на бок. Мне с моей хронической гнойной инфекцией легких вообще не стоит спать на спине. Я постоянно кашляю, не хватало еще подавиться собственной мокротой.
Знаю, что сон не придет еще несколько часов, раз уж я проснулся. Провожу языком по пересохшим губам. Почему-то очень жарко, наверное, температура. Знаю, что мама разозлится, если узнает, что я не разбудил ее, но меня бросает в дрожь, как только представляю суету, которую она разведет вокруг меня. Нет, пусть спит. Если станет хуже - скажу.
Тянусь к тумбочке и кладу Мэри рядом с собой. На белой подушке она кажется просто черной кляксой - бессмысленной и уродливой. Наверное, мне стоит стыдиться странной привычки носить куклу везде с собой и разговаривать. Но она помогает мне значительно лучше, чем сеансы у психолога. Она не спрашивает, а лишь слушает то, что я хочу рассказать. Помню, как шил ей “наряд”, измазывая черную ткань алыми каплями крови из случайно проколотых пальцев. Кровь впитывалась, навеки застывая ядом в моей Мэри. Наверное, она как я - странная, страшная, чужая.
Честно говоря, я и сам не помню, когда отношение в школе ко мне изменилось. Я был счастливым ребенком: спортивным, вполне удовлетворительным в учебе, веселым товарищем, любящим и любимым сыном. Одноклассники тянулись ко мне, а я, окрыленный успехом, раздаривал крохи своего внимания всем, но настоящих друзей не заводил. Зачем? Дружба - это всегда ограничение. Ты не имеешь права общаться с теми, кто неприятен твоему другу, и, наоборот, должен терпеть тех, кого он любит, нужно уделять другу время и искать компромиссы в спорах. Меня устраивало отношение товарищества со всеми, когда в один день ты неразлучен с человеком, а в другой - можешь оскорбить и оттолкнуть его.
Помню, папа когда-то сказал мне, что я останусь одиноким с таким отношением к жизни. Это было незадолго до его смерти. В тот день к нам в гости зашел Славик Соколов - в те времена он был застенчивым и робким мальчиком, отчаянно искавшим дружбы со мной или Антоном. Антон не был лицемером, поэтому не давал Славе никакой надежды на то, что они смогут стать “почти братьями”. А я был лицемерен, я давал обещания, которые не собирался исполнять. В тот раз мне не понравилось то ли слово, то ли взгляд, я уже не помню. Какие же гадости я говорил… Плевался ядом, как самая примитивная рептилия, оскорблял и унижал, потому что верил, что я, мать его, великий Кирилл Краев, которому все обязаны целовать ноги и восхвалять его долбанное “величие”. В тот вечер отец говорил со мной серьезно, и голос его был печален. Знал ли ты, папа, что твой единственный ребенок обречен? Я не могу ответить на этот вопрос, но вот про то, что я буду одинок, он предрек правильно. У меня только мама, которая, возможно, уйдет раньше меня. Она свято верит, что родители не должны переживать детей. Я всякий раз падаю ей в ноги, когда она произносит эту фразу, потому что в ней слышится голос Смерти. Не моей, ее. А это еще страшнее. Еще у меня есть Мэри, но и ее существование закончится в тот день, когда меня не станет. Она больше никому не будет нужна, а разве это жизнь, когда ты не нужен ни единому существу на всем белом свете?
Интересно, Мэри боится смерти? Жива ли она на свой странный манер или я просто хочу в это верить? Думает ли она о том, как это будет, и сколько будет длиться эта агония, когда ты цепляешься ногтями и вгрызаешься зубами в свою никчемную жизнь, которая вытекает из каждой поры с кровью и потом? Я надеюсь, что ее смерть будет легкой. Просто сон. Вечный сон под слоем пыли на чердаке.
Опять кашель выворачивает наизнанку. Плохо, очень плохо. Обострение означает, что меня положат в больницу минимум на неделю. Просто так, потому что умереть в стерильной палате как-то… естественнее, что ли, по мнению медиков.
Чтобы отвлечься, я вновь возвращаюсь к потерянной нити своих размышлений. Увы, сейчас я постоянно страдаю рассеянным вниманием, мне сложно долго концентрироваться на чем-то одном. Но в этот раз получается, я вспоминаю, что после смерти отца единственным, кто еще вначале пытался общаться со мной, был Антон. Все остальные мгновенно испарились: после операции я долго не мог играть в футбол, катастрофически отстал от школьной программы и, как говорил Славик, стал унылым говном. Мне было плевать, моя беда была самой большой и самой страшной. Никто не мог постичь ее масштабов в моем мирке, стены которого осыпались глиняным крошевом мне под ноги. Конечно, я сжимал кулачки на могиле отца и зло бормотал, что обязательно стану великим, как и говорил папа, и тогда все эти придурки вновь будут искать со мной дружбы. Не искали… Больше никогда не искали.
После объявления диагноза былой задира во мне умер. На смену ему пришло существо, основной эмоцией которого был страх. Теперь я не смотрел в глаза, не прикасался к кому-либо. Я приходил в школу с герпесом на губах, с огромными кровоподтеками на мертвенно бледной коже, я дрожал похлеще любого наркомана во время ломки, в самый жаркий майский день, я плакал, словно девчонка, когда меня отчитывали учителя. Вот так был пройден путь от короля до отброса. Обо мне продолжали шушукаться, как и прежде, но теперь одноклассники обсуждали уже не мои успехи. Напротив, они строили версии, почему я выгляжу, как умирающий, и по какой причине превратился в примитивное одноклеточное. Варианты были разные: наркомания, онкология, принадлежность к различным субкультурам, начиная сатанистами и заканчивая готами вперемешку с эмо, порча, наложенная на меня и, конечно, множество мистических, а потому абсурдных, домыслов. СПИД в этом списке тоже был! Конечно! Как же без болезни, объявленной главной заразой современности?