Вокруг да около

Да, лет восемь назад Ананий Егорович нагнал бы страху па этих грибниц. А сейчас…
Он взялся рукой за мокрый козырек кепки, резко надернул его на глаза и пошел — в обход вороницынской усадьбы — на переднюю улицу.
  
V
 
Вирусный грипп
 
Слева, через дорогу от Вороницыных, на горочках — так называют половину — пустырь вдоль косогора, — живет Петр Гаврилович Худяков.
Лет тридцать назад этого пустыря не было и в помине. Тут был околок штук десять домов, плотно, почти впритык стоявших друг к другу. Теперь от околка осталось два дома: дом Петра Гавриловича да слева от него, метрах в двухстах, высокий громадина — пятистенок — без крыши, без окон, с черными стропилами, как старческие руки, воздетыми к небу.
Ананий Егорович, проходя мимо пустыря, часто задумывался над судьбой одичалого дома. Он помнит этот дом еще молодым. Стены из отборного сосняка, со звоном, как говорят, углы просмолены (навечно!) — вставляй только рамы да справляй новоселье. Но дом так и состарился, не дождавшись новоселья. Кто его хозяева? Где они теперь? Живы ли еще? И что их обидело так, что они бросили новый дом да так ни разу и не проведали его?
Торчит старый дом на взгорье, день и ночь ждет своих хозяев. А хозяев все нет и нет…
Ананию Егоровичу не пришлось заходить на усадьбу.
Петр Гаврилович — ему недавно перевалило за шестой десяток — сидел в крытом дровнике и что-то постукивал топором. Завидев председателя, он встал, подошел к калитке. Петр Гаврилович был в валенках с красными галошами, в ватных штанах, в фуфайке, в старой опрелой ушанке без завязок — в общем, одет был тепло, по погоде.
А во рту у него, обметанном редким желтым пушком, торчал неизменный окурок.
— Далеко правишь? — осведомился он и подал руку.
Петр Гаврилович с начальством разговаривал свободно, на ты, хотя и без оскорбительной фамильярности.
— Да вот насчет силоса хлопочу. Видишь, что делается?
— Надо, надо, — поощряющим тоном сказал Петр Гаврилович. — Влипли мы с этим силосом, товарищ Мысовский. — Он поднял голову кверху. — Подвел старик.
— Не говори.
— Ничего, парень. Погода-то кабыть на ясень поворачивает. Этим ветром уже разнесет сырость.
Ананий Егорович посмотрел вслед за Петром Гавриловичем на небо. Там и в самом деле кое-где прорвало серый облажник. И дождь как будто пошел на убыль.
— Разнесет, разнесет, — с еще большей определенностью подтвердил свой прогноз Петр Гаврилович.
— Как здоровье?
— Здоровье-то? — Петр Гаврилович вздохнул, пожевал губами. Лицо его вдруг стало страдальческим. — Худо, парень. Тут на погоду было всего скололо, а нонече опять грипп замучил.
— Температура есть?
— Кабы оно, температура-то, все бы полегче. Какойто грипп-то ныне пошел проклятущий. С вирусом. Сидит в тебе, зараза, а наружу себя не показывает.
— Ладно, — сказал не сразу Ананий Егорович. — Поправляйся.
Можно было, конечно, показать этому Худякову, где у него выступил наружу вирусный грипп. Он, Ананий Егорович, заметил и подновленную изгородь на усадьбе со стороны улицы, и новый венец в крыльце — ничего этого не было с неделю назад, да и сидеть с топором в сарае в такую погоду — не лучший способ лечения гриппа. Но Худяков — старик. И живи он в городе, какие к нему претензии? А вот то, что под вирусный грипп здоровые мужики работают, это уже посерьезнее. Тут надо принимать меры.
«А какие меры? — думал Ананий Егорович, шагая обочиной раскисшей улицы. — Одной Фаине-фельдшерице порядка не навести — это ясно. Она и так, и сяк крутит „больного“ — по всем приметам здоров. А тот ей свое: „Ну, значит, вирусный грипп. Дай справку. И попробуй докажи, что он симулирует“».
— Да, — вздохнул Ананий Егорович. — Ох уж этот вирусный грипп! Что-то больно часто ломает он нынешнего мужика…
  
VI
 
День пенсионера
 
— Здорово — те, Ананий Егорович.
— Чем уж так расстроен, на людей не глядишь?
Мысовский повернул голову на голоса.
По ту сторону улицы гуськом, одна за другой, вышагивало целое отделение старух. Все нарядные, празднично одетые — так, бывало, отправлялись в церковь.
Ананий Егорович пересек улицу:
— Куда это строем?
— Что ты, ведь день-то сегодня наш, — сказала, улыбаясь, высокая старуха, еще довольно крепкая, прямая, с гладкими румяными щеками. Вспомни число-то.
— За пенсией, значит?
— За ей, за ей, — закивала в ответ маленькая старушонка в светлых резиновых сапогах.
Третья старуха прослезилась:
— Кормят сыночки. Может, и косточек-то ихних уже нету, а мы вот, матери, живем.
— Спасибо нонешним властям, — сказала толстая низкорослая старуха и вдруг чинно поклонилась Ананию Егоровичу. — Кабы я была грамотна, в саму бы Москву написала. Не забыли нашу старость.
Ананий Егорович, провожая глазами ходко шагающих пенсионерок, невесело подумал: «Эх, старухи, старухи!
К вашим бы пенсиям да немного сознательности. Ну не все из вас, но ведь некоторые вполне могли бы еще держать в руках грабли. Глядишь, и дела бы в колхозе пошли повеселее».
  
VII
 
«А растет ли земля?»
 
Поздеевы — отец и сын — трудились у нового дома.
Старик Игнат в старом кожане, в теплом полинялом платке, по — бабьи повязанном под бородой — он давно маялся ушами, — что-то мастерил под навесом, а Кирька, широкоплечий мужичина, брусил топором бревно. Брусил умело, со сноровкой. Раз заруб, два заруб, потом скол с отворотом — и белобокая щепина, как плаха, отваливается от бревна.
Ананий Егорович решил не приворачивать к Поздеевым. Что с них взять? Кирька — инвалид, припадает на ногу: с детства костный туберкулез; сам Игнат в преклонных годах, а кроме того, надо отдать им должное: в страду не сидели дома, оба мытарили на дальнем покосе.
Однако миновать Поздеевых не удалось. Старик, как назло, поднял голову и закричал высоким петушиным голосом:
— Чего нос воротишь? Не воры.
Разогнулся Кирька, сказал, оголяя в улыбке белые крепкие зубы:
— Уважь старика, товарищ председатель.
Делать нечего — пришлось «уважить». Потому как с этими Поздеевьши шутки плохи: и отец, и сын с начинкой — редкие мастера устраивать публичные балаганы.
Скажем, идет в клубе лекция о международном положении. Ну, лекция как лекция. Кто слушает, кто дремлет, кто у выхода смолит самосад. И вдруг в первом ряду вскакивает старичонко в бабьем платке:
— А скажи, растет ли земля?
Лектор из района только руками разводит. Какое же отношение имеет этот вопрос к очередным проискам империалистов!
Но затем, не желая обижать любознательность старика, начинает популярно разъяснять закон о сохранении вещества.
— Не растет, говоришь? — опять вскакивает Игнат. — А в наших навинах бывал? Раньше камня на поле не увидишь, а сейчас плуг отскакивает. Откуда же камень взялся, раз земля не растет?
В зале шум, хохот, визг.
Но вот люди успокоились, лекция продолжается. Проходит еще какое-то время, и снова голос Игната:
— Не чую! Чего бубнит, как дьячок.
На в тот раз, отогнув платок от уха, он обращается к сносму сыну, который всегда сидит при нем.
Кирька, с удовольствием исполняя обязанности переводчика (его так и зовут в деревне — переводчик), изрекает:
— Про урожай говорят.
— Про урожай? А, про урожай!.. — горячится Игнат. — тогда ответь, снова наскакивает он на лектора, — что выгоднее сеять: березу или жито?
Переводчик, как бы желая помочь лектору, кричит на ухо старику:
— Вопрос не ясен.
— Не ясен? — Тут уж Игнат доподлинно выходит из себя. — Мать твою так… не ясен! Сходи в те же навины.
Раньше мы с полей хлеб возили, а теперь дрова.
Кирьку вызывали в сельсовет: «Уйми старика. За такие речи раньше, знаешь бы, что было?»
— Правильно, товарищи… Это вы верно подметили, — соглашался Кирька. Старик зашибает. Ну тольки я перечить отцу не могу. Не так воспитал. Это вы тоже поимейте в виду, товарищи…