Круги ужаса (Новеллы)

Бакстер-Браун приглушенно вскрикнул и протянул к ней руку; жест его оказался неудачным, ибо загасил хлипкое пламя. Когда он зажег ночник, трубки и в помине не было, а в комнате воняло дешевым табаком.
Он спас репутацию мистера Сламбера, спрятав маску и кинжал и уложив труп на скамейку сквера в ста шагах от дома.
Эдди Бронкс была бы красива, даже очень красива, не придай базедова болезнь какого-то испуганного выражения ее светло-голубым глазам.
Бакстер-Браун встретил ее у Литтлвуда, корнхильского фармацевта, которому обещал передать свою лабораторию и тайну изготовления мазей.
Эдди с удовольствием беседовала с ними, поскольку, как любила с гордостью повторять, «была собратом по профессии». Она работала помощницей медсестры в Нью-Чарити Хоспитал.
Бакстер-Браун никогда особо не жаловал женщин, но образ Эдди Бронкс заполонил его думы.
— При следующей встрече попрошу ее стать моей женой, — неоднократно повторял он сам себе.
Но следующая встреча, как и многие другие, заканчивались, а предложение руки и сердца так и не срывалось с уст доктора. Беседы касались лишь достоинств литтлвудских лекарств, лечения базедовой болезни и ее частных случаев, которые встречались у его пациентов.
Однажды осенним вечером Бакстер-Браун зашел к Литтлвуду — тот стоял, облокотившись на прилавок, у него дрожали губы, а руки были ледяными.
— Подумайте только, — простонал он, — малышка Бронкс только что ушла отсюда в полном отчаянии. Ее уволили после перепалки с главной медсестрой. Она хочет покончить с собой… Нет, нет, я знаю толк в этом, Браун… Не забывайте, что болезнь предрасполагает к неврастении… Она направилась в сторону Уотер-Воркс.
Литтлвуд сильно хромал и не мог догнать отчаявшуюся девушку.
Бакстер-Браун, как сумасшедший, понесся по темной улице и остановился, запыхавшись от бешеного биения сердца. Впереди под луной блестела поверхность водохранилищ.
— Эдди! Эдди! — в отчаянии закричал он.
И заметил девушку — та опасно перегнулась через хрупкие перила… Ночная вода готовилась принять ее в свои ледяные объятия.
— Дорогая… я хотел только…
Именно в этом странном месте и в более чем странных обстоятельствах произошло объяснение в любви и предложение руки и сердца.
Рыдающая Эдди Бронкс последовала за ним.
Он развел огонь в камине в гостиной, зажег все лампы, даже лунный Кантерпук, и дрожащими руками приготовил грог.
— Завтра, дорогая, я займусь брачной лицензией.
Она не слушала его, лицо ее поднялось к потолку, в глазах появилось тоскливое выражение.
— Что это, доктор Браун? — выдохнула она.
— Что? Но…
Она рухнула в глубокое кресло рядом с камином.
— Простите… кружится голова… сердце… Доктор, прошу вас, не курите!
Бакстер-Браун отставил в сторону стакан с грогом.
— Дорогая, я не курю!
Эдди Бронкс рывком вскочила на ноги.
— Там, в углу, человек с шлемом на голове… он прячется… я вижу его ноги под столом… они похожи на змей, — и вдруг закричала: — Он приближается! Боже правый!
Бакстер-Браун хотел ее удержать, когда она рванулась к двери, с невероятной силой оттолкнув его.
Он покачнулся, потерял равновесие и ударился головой о кресло, где она только что сидела.
А когда поднялся, услышал хлопок входной двери и бросился к окну.
Девушка бежала по пустынной улице, а когда он нагнулся, заклиная ее вернуться, различил чудовищную тень, которая бесшумно скользила вдоль поблескивающего тротуара.
Наутро из резервуара 2 водохранилища Уотер-Воркс в Камдене извлекли труп Эдди Бронкс.
Бакстер-Браун умер через год после ее трагического конца.
Последнее время его мучили приступы астмы, но он не лечился.
Литтлвуд часто навещал его, и именно он поведал о последних мгновениях жизни доктора.
— Он допустил роковую оплошность, — рассказывал аптекарь. — Хотя доктор Россендил велел ему сидеть дома и лежать в постели, он решил выйти на улицу. Лил проливной дождь, и он вернулся домой насквозь промокшим.
Я упрекнул его в небрежности и тут же уложил в постель.
— Что за безумие выходить в такую погоду, — пожурил я его, — зачем лишний риск?
— Надо было расплатиться с долгами, — загадочно ответил он.
Я измерил температуру — она подскочила до сорока, он бредил. Заговорил о непонятных вещах, в том числе о каком-то зеркале.
— Я хотел знать после стольких лет… Он обитает в нем… Он…
Слово Он произносилось с надрывом, и я приказал ему замолчать и успокоиться.
К утру доктору полегчало, температура упала. Я надеялся, что кризис миновал и он заснет.
Воспользовавшись передышкой, я решил отдохнуть и задремал в кресле.
Меня разбудили его крики.
Он сидел в кровати, задыхаясь, грудь вздымалась, как кузнечные мехи. Его окружало облако табачного дыма, хотя я знал, что он не курил.
— А, — кричал он, — вон он… конечно, он… теперь я знаю… она мне известна… Мерзавец, ты украл у меня трубку!!!
И рухнул бездыханным — жизнь его прервалась.
Но в последний момент доктор сделал странный жест, словно выхватывал что-то из воздуха. Когда рука его упала, кулак сжимал вересковую трубку с головкой, помеченной тремя крестиками.
Ее не удалось извлечь из его скрюченных пальцев. Думаю, Бакстер-Брауна похоронили вместе с ней.
 Конец 
  
Вне кругов
 
 Написано для Лулу 
 
 Вероятно, я заснул в теплой постели под желтым туманом ночника с книгой Диккенса или Ройтера в руке. Потухшая трубка, как всегда, лежала на полу. Так я ежевечерне расстаюсь с повседневной жизнью, отправляясь в недвижное путешествие сна. Я проснулся у ночного ревущего моря. В ночном пробуждении нет ничего удивительного, поскольку оно граничит с фантазией сновидений, но, обретя равновесие в пространстве и времени, я убеждаю себя: 
— Все это реально.
 Реальность есть только там, где ты близок к Богу. Ближе всех к нему душа покойника. Я собирался задать вопрос пескам, морене и пенному приливу вод, когда послышался знакомый голос, а из-за дюны показалась Лулу. 
 Малышка — она навсегда осталась ребенком в моем сердце и памяти — яростно терла глаза. 
— Дадди, — сказала она, — я отлично выспалась.
 Доверчиво сунула свою лапку в мою большую неловкую ладонь. 
 Мы повернулись спиной к пустынному морю, и наши шаги зазвенели на плитах бесконечного бульвара, тянувшегося вдоль домов с безжизненными окнами. 
 Лулу устремила вдаль свои чудные темные глаза. 
— Дадди, мне кажется, мы оба умерли, но это ничего не меняет, не так ли?
 Она проглатывала слоги, как в далеком детстве. 
— Нет, — подтвердил я и с силой сжал ее руку, — это ничего не меняет.
 Теперь я знал, что ее рука никогда не вырвется из моей ладони, потому что никто не мог забрать ее у меня, никто — две вечности слились в одну. 
— Дадди, — попросила она, — расскажи сказку.
— Жил-был однажды, — начал я.
— Хорошо, — кивнула она, — никогда не следует начинать сказку другими словами; они красивы, как сама сказка.
— Жил-был однажды бедный человек, которого люди заперли в тюрьму, запретив глазам и сердцу любоваться окружающим миром и радоваться ему.
 Он постарел, ощущая постоянную боль, но боль была так велика, что продлевала жестокие годы заточения, а не сокращала их число. Но однажды боль перестала питать его сердце надеждой, и он умер. 
— Принеси мне человека, пережившего самые сильные муки, чтобы я мог вознаградить его по справедливости и доброте, — велел Бог одному из архангелов. Дух Неба доставил душу умершего человека, и Он сказал: — Твое страдание было безмерным, и я хочу дать в награду безмерную радость. Вот мое небо, где звезды стали цветами, пусть оно станет твоим садом. Твое дыхание зажжет новые туманности, движение твоей руки погасит звезды, которые тебе не понравятся, ты мыслью изменишь орбиты, по которым несутся миры, ибо моя воля и моя радость станут отныне твоими.