Клуб Ракалий
Некоторые авторы текстов, к примеру Рой Вуд, Марк Болан и так далее, сочиняют просто-напросто поп-лирику, однако о Йене Андерсоне правильнее будет сказать, что он пишет стихи и перелагает их на музыку.
Возьмите хотя бы такие строки из его песни «Память»:
Как в безмолвии времен годаснова строим мы уплывающий мост,Как душа, призывая свет,выпевает идущих по курсу бархатных моряков.Что это может значить? — гадает слушатель. Кто эти бархатные моряки и куда уплывает мост? Йен Андерсон — поэт слишком глубокий, чтобы давать нам готовые ответы и демагогические девизы. Его загадочность таит в себе откровение.
В музыкальном отношении все пятеро участников группы — виртуозы. Тому, кто слышал блестящий альбом Рика Уэйкмена «Шесть жен Генриха VIII», представлять его никакой необходимости нет. Алан Уайт — это, возможно, величайший рок-гитарист своего времени, без изъятий, хотя, в сущности говоря, осыпать хвалами любого из участников группы по отдельности означало бы оказать ей в целом дурную услугу.
Третья из четырех сторон альбома повествует о «Древних гигантах под солнцем», «чутких к величию музыки». Эти слова в равной мере приложимы и к самим «Йес». Они тоже «чутки к величию музыки».
И в заключение, если кто-то спросил бы у меня, на кого похож этот альбом, а также о том, шедевр ли это или не шедевр, я мог бы ответить на оба вопроса всего одним словом:
«ЙЕС!!»
Упиваясь собственной изобретательностью последних своих строк, Филип не замечал присутствия Бенжамена до тех пор, пока тот не похлопал его по плечу. Да и тогда не заметил, насколько огорчен его друг.
— Видел? — торжествующим шепотом осведомился он. — Ее напечатали. Действительно напечатали.
И тут до него наконец дошло, что друг его смертельно бледен, что руки у друга дрожат, а глаза мокры от слез.
— Что такое?
Когда же Филип услышал страшную правду, у него от ужаса перехватило дыхание. Хуже и представить себе ничего было нельзя.
Бенжамен забыл дома плавки.
* * *В «Кинг-Уильямс» имелся открытый плавательный бассейн — за капеллой, по соседству с главным регбийным полем. Пользоваться им начинали с середины весеннего терма, в эту пору классу Бенжамена выпадало по два урока плавания в неделю — утренних, по понедельникам и четвергам, сразу после большой перемены. Бенжамен и в самые-то лучшие времена этих уроков побаивался. Пловец он был никудышный, демонстрировать свое тело однокашникам не любил, и не любил к тому же — всей душой — мистера Уоррена, преподавателя физкультуры, немногословного садиста, прозванного Розой по причине редкостного его сходства с мужеподобной злодейкой из фильма «Из России с любовью».
Мистера Уоррена боялись все до единого — и не из-за одного только его penchant [10] доводить учеников до изнеможения. На уроках плавания действовало зловещее правило, повлекшее за собой годы и годы унижений и психологических травм. Правило было чрезвычайно простое и исключений не допускало: если ученик забывал принести плавки, ему надлежало плавать голышом.
Безусловно, в ту пору существовали (а возможно, существуют и поныне) школы, в которых от всех учеников требовали как чего-то само собой разумеющегося, чтобы они плавали голыми, — либо из ошибочной веры в то, что это закаляет характер, либо из потворства ни для кого не составлявшим тайны склонностям преподавателя физкультуры. Но то было, в определенном смысле, установление совсем иного толка. Оно могло создавать в допекаемых им школьниках своего рода camaraderie, [11] много чего искупающее ощущение общности судьбы. Правило же, принятое в «Кинг-Уильямс», было ужасно тем, что исполнение его неотвратимо влекло за собой злословие и раздоры. Любой горемыка, под него подпадавший, не только пропускался в тот же день сквозь строй издевок и тычков, ему приходилось, помимо того, терпеть недели, термы, даже годы безжалостные колкости насчет неполноценности его гениталий (неважно, так это было или нет). Испытание подобного рода способно скорее сломить человека, чем закалить его, и в одном-двух случаях (робкого, вечно оправдывающегося Петтигру из четвертого класса и немногословного, но явно съехавшего на сексе Уолкера из выпускного) именно это, похоже, уже и произошло.
Время от времени обнаруживались, разумеется, и любители выставлять себя напоказ — все больше гомики и эксгибиционисты, — которым это море было по колено, которым некая извращенная бравада позволяла упиваться всеобщим вниманием. Чапмен, к примеру, забывал дома плавки так часто, что большинство учеников давно уверовало: он делает это намеренно. Однако Чапмен, что уж тут говорить, был гордым обладателем совершенно непомерного детородного органа, который в тех многочисленных случаях, когда он предъявлялся для всеобщего благоговейного обозрения, становился предметом уподобления гигантской сосиске, объевшемуся питону, хоботу красного слона, аэростату заграждения, шоколадному батончику размером с летное поле и рулону мокрых обоев. И именно Чапмен поверг одним незабываемым утром всю школу в замешательство, совершив сразу два проступка: забыв плавки и позволив себе во время урока плавания разговорчики, что неизменно каралось пятиминутным стоянием на верхней доске трамплина, где он послушно и прохлаждался, — и лишь по прошествии двух с половиной минут мистер Уоррен сообразил наконец, что голый мерзавец отлично виден всякому, кто проезжает по Бристоль-Роуд на верхнем ярусе 61-го, 62-го и 63-го автобусов. Вид на легендарный инструмент, внезапно, без всякого предупреждения открывавшийся пассажирам, которые привычно направлялись за покупками в центр Бирмингема, безусловно должен был произвести на них глубокое впечатление. В течение этого дня директор школы получил четыре жалобы и одну просьбу поделиться телефонным номером Чапмена.
Но Бенжамен-то Чапменом не был. Все свои школьные годы он томился страхом, что с ним именно такой казус и произойдет. Нынче утром отцу нужно было съездить на завод в Кастл-Бромидж, разобраться с нерадивыми десятниками, и он предложил детям подбросить их до школы. С какой радостью, с каким бездумным удовольствием ухватился Бенжамен за возможность обойтись без автобуса, провести в постели лишние десять минут! Однако в удовольствии-то погибель его и крылась. Неведомо как он допустил катастрофическую оплошность, оставив мешочек со спортивным снаряжением на заднем сиденье машины. Он и сейчас словно бы видел его, воображал, как тот лежит, никому не нужный, на сиденье стоящей где-то посреди далекой парковки машины, не замеченный отцом, недостижимый. Полотенце, свежевыстиранная футболка, которую он собирался надеть перед игрой в регби, обшарпанные парусиновые туфли и, самое главное, — плавки: те несколько квадратных дюймов нейлона, что могли уберечь его от беды.
Чейз утешал его, сочувствовал, однако практической помощи предложить не мог. Обязательства даже самой близкой дружбы (и Бенжамен понимал это, никаких иллюзий или ожиданий на сей счет не питая) ни малейшего самопожертвования не подразумевали: Чейзу предстоял тот же самый урок плавания, и плавки требовались ему самому. О том, чтобы одолжить их, не могло быть и речи. А Бенжамен не спрашивал — может, у кого-то есть запасные? Спрашивал, конечно, и только ухудшил этим свое положение. Никто не захотел или не смог прийти ему на помощь, зато новость о его несчастье распространилась по третьему классу, и теперь все дожидались урока плавания с игривой, надрывной веселостью — даже и говорить-то ни о чем другом никто не мог. Несколько минут назад Бенжамен, стыдливо сутулясь, вошел в классную и увидел, как Гардинг развлекает всегдашних своих прихлебателей, разыгрывая сцену, свидетелями которой им предстояло стать через два часа.