На сердце без тебя метель... (СИ)
— C’est étonnant![37] — воскликнул Василь, старательно глядя на оставшееся вино в своем бокале. — Приметил ли ты, Борис, сходство? Я отчетливо разглядел за ужином, когда она заняла место напротив…
— Не понимаю, о чем ты, — откликнулся Борис, хотя превосходно знал ответ. Он даже взглядом боялся коснуться Александра в этот миг, когда Василь спьяну ступил на столь шаткий мостик.
— А ты, Alexandre? — не унимался Василь, как и любой человек под хмелем, лишенный чувства опасности. — Ты его приметил? Определенно приметил. Недаром столь часто обращался взглядом к нашей гостье. Она ведь чем-то схожа с…
— Je te conseille de te reposer, mon cher cousin[38], — не вынимая мундштука изо рта, проговорил Александр, казавшийся таким безмятежно-расслабленным в эту минуту. Но и Борис, и Василь без особого труда расслышали твердость стали, которую до поры Дмитриевский скрывал в голосе.
Холод стали был и в глазах, прямой взгляд которых Василь не выдержал и минуты — отвернулся к огню. В такие моменты даже у него дрожь пробегала по спине. Прославленный взгляд Дмитриевского…
— Вынужден тебя разочаровать, mon cher cousin, — проговорил спустя минуту Александр, медленно выпустив вверх струйку табачного дыма. — Ни единой схожей черты. Ни в чем. Лишь на первый, да притом неверный, взгляд можно подумать о сходстве. И я попросил бы тебя, mon cher, более не говорить о том. Никогда боле.
Мужчины действительно не говорили о гостье в остаток вечера и половину ночи, что провели вместе в курительной. Беседовали о положении дел в отдаленных имениях в Черниговской губернии, откуда прибыл Борис, о минувшей охоте, о прочитанных книгах, о карабинах, что недавно доставили Александру.
Только не о тех, чьи имена и лица так и витали в воздухе над ними незримыми тенями в полумраке курительной. Одна из них, положив ладонь под щеку, с разметавшимися из-под чепца волосами спала в одной из комнат усадебного дома. А другая ушла почти семь лет и зим назад, оставшись только неясной памятью и потускневшими от времени красками на холсте портрета.
Глава 3
Утро встретило Лизу золотистой россыпью солнечных лучей, пробивающихся сквозь затянутые морозным узором окна. Проснувшись, она недолго лежала в мягкой и теплой постели, хотя уютное местечко под одеялом из лебяжьего пуха так и манило спрятаться поглубже, укрыться от окружающего мира с его тревогами и напастями. И не думать о трудностях, которые только множились день ото дня, о той ноше, что лежала на ее хрупких плечах с недавних пор.
Приоткрыв дверь, в покои бесшумно шагнула прислуживавшая прошлым вечером горничная. Она направилась к печке, в которой уже догорали поленья, но испуганно схватилась за грудь, когда между занавесями полога появилось лицо Лизы.
— Ох ты, Богородица! — спешно перекрестилась девка, повернувшись по привычке к правому углу, пустому в господской спальне.
— Испугала я тебя? Прости, милая, — Лиза зябко поежилась от непривычной после теплой постели прохлады в комнате.
Та робко кивнула в ответ, еще не решив, как стоит себя вести с этими нежданными гостьями, в услужение к которым ее приставили. «Вестимо, за господами ходить все легче, чем по всему дому усадебному хлопотать. А с другой стороны, — думала она, старательно раздувая огонь в печи, — велика ли честь? Судя по побитым углам сундуков дорожных да по отсутствию прислуги, едва ли они из тех, что оставят при отъезде подарочек или денежку»
— Как имя-то твое? — обратилась к ней барышня, все еще не решаясь ступить босой ногой на холодный пол. Само очарование — растрепанные локоны из-под кружевных оборок чепца, ясные голубые глаза, она сидела в постели, притянув колени к груди, натянув полотно сорочки так сильно — того и гляди лопнет.
— Ириной кличут, — пробормотала горничная, снова отворачиваясь от барышни к огню, жадно поглощавшему подброшенные тонкие поленья.
Она уже приготовилась к тому, что девица начнет выспрашивать про барина или, что бывало реже, про его кузена, но та ее удивила. Вдруг спрыгнула с постели и, пробежавшись на цыпочках, стараясь не касаться лишний раз ступнями холодного пола, с шумом раздвинула тяжелые занавеси на окне, впуская в комнату яркий солнечный свет.
— Утро-то какое дивное, Ирина! — Лиза развела руки в стороны, словно хотела обнять солнце, что пробивалось лучами через голые ветви парковых деревьев в нескольких десятках шагов от дома и щедро заливало светом всю округу. — Что maman, не ведаешь? Пробудилась ли?
И оглянувшись через плечо на Ирину, радостно улыбнулась, когда та сказала, что все господа изволят почивать, по крайней мере, прислуге еще никто не звонил.
— Вчерась, небось, позднехонько разошлись по покоям-то, — вдруг разговорилась Ирина, подливая из кувшина воду в подставленные над фарфоровым тазиком руки Лизы. Наверное, ее расположила к барышне эта детская непосредственность, с которой та взвизгивала, когда холодная вода попадала при умывании на обнаженную кожу груди и плеч. Или личико гостьи, которое было такое… «чисто ангельское», как сказал один из выжлятников за ужином в черной кухне.
— Не думаю, что кто-то из господ до полудня пробудится, барышня, — говорила Ирина, помогая Лизе натянуть поверх свежей сорочки и туго затянутого корсета утреннее платье из кремового муслина, украшенное белыми вышитыми цветочками и широкими буфами рукавов у локтей. — Уж на то и господа, чтобы почивать…
«Уж я-то точнехонько нежилась бы в постели до полудня, а то и до трех часов, как частенько позволяет себе Василь Андреич, — думала горничная, аккуратно расчесывая спутанные со сна волосы барышни. — А эта-то подскочила, будто ей хлопотать весь день до вечерней зари…»
— Только Александр Никола… — она хотела сказать, что хозяин привык за годы, прожитые в деревне, вставать с постели с первыми лучами рассветными, но барышня вдруг помрачнела и резко оборвала ее, заметив, что «негоже-де сплетничать».
Ирина и замолкла обиженно, ругая себя, что поддалась очарованию девушки и слишком уж разоткровенничалась с ней. Хорошо хоть не успела за утренними хлопотами много наговорить, отвлекаясь на многочисленные крючки и шнурки, на заколки и шпильки.
Лиза же, заметив поджатые губы и тихое сопение горничной, сразу почувствовала себя виноватой. И эта вина, как обыкновенно бывало, стала давить на сердце, нашла тучей на ее настроение в это солнечное утро. Потому, уходя из покоев, торопясь в малую столовую, где сервировали нехитрый завтрак для ранних птах из господ, она достала из своего небольшого ларчика атласную ленту, что купила прошлым летом на ярмарке.
— Возьми, милая, — протянула Ирине, принявшейся застилать постель. — И не сердись на меня… коли обиду нанесла, так не со зла…
И вышла с прежней легкостью на душе, получив в ответ смущенную улыбку девушки, явно не ожидавшей подарка. Оттого и едва ли не пела что-то себе под нос, стараясь не улыбаться строгим на вид, высоким лакеям, что попадались навстречу в узком коридоре, ведущем из жилых покоев. Они так забавно жались к стенам, словно боялись даже ненароком коснуться хотя бы подола или буфов на рукавах ее платья…
А выйдя в анфиладу комнат, ведущую к малой столовой, Лиза не могла не залюбоваться светом, льющимся из окон через полупрозрачные занавеси. На легкой ткани, как и на снежном полотне, раскинувшемся возле дома, мелькали разноцветные искорки от солнечных лучей. Точно такие же украсили пышные белоснежные наряды деревьев и кустарников. Бушевавшая прошлой ночью метель отступила, оставляя сущее великолепие… истинную благодать….
Лиза была настолько поглощена красотой за окном и своими эмоциями, что, ступив в распахнутые двери столовой, не сразу заметила, что в комнате не одна. Только когда звякнула вилка, неловко стукнувшись о тарелку, она вдруг увидела Александра, сидевшего во главе пустого стола и наблюдающего за ее сияющим лицом со странным интересом в глазах.
— О, c’est vous[39]… — произнесла Лиза полувопросительно, не сумев скрыть удивления, отразившегося в голосе. Черные брови тут же взлетели вверх, а уголок рта изогнулся, вызывая в ней волну странного смятения.