Аромат грехов твоих
Открыли мне почти сразу. На пороге обнаружился всклокоченный Мишель. Едва завидев мою фигуру в плаще, он испустил вздох облегчения, смешанного с радостью, и, отступая на шаг, пригласил внутрь.
– Леди, вы мое спасение, – воскликнул он. – Я уже и не надеялся вас дождаться. Роуз ведь не обещала ничего, просто сказала, что побеседует с вами.
Я сбросила с головы капюшон, показывая лицо, и Мишель ахнул:
– Глазам своим не верю. Когда я описывал типаж образа баронессе, то даже не думал, что можно найти столь точное попадание.
– Благодарю, мистер Лонтье, – немного смущенно ответила я. – Роуз отзывалась о вас, как об очень порядочном человеке, и объяснила, о какого рода заработке идет речь.
Играть уж совсем наивную дурочку мне не хотелось, отчего-то казалось, что Мишелю на картине нужен образ уверенной в себе женщины и соблазнительницы. Поэтому изображать трепетную лань было бы излишне.
– Да, – расплылся в улыбке Мишель. – Заказчик платит весьма хорошие деньги и гарантирует анонимность.
– Тогда перейдем прямо к делу, – я сняла плащ и повесила на ближайшую вешалку. – Мои родители весьма строгих нравов, и мне пришлось убегать через окно, чтобы попасть к вам. Поэтому до рассвета мне необходимо вернуться обратно, а раз так, давайте приступим прямо сейчас.
От моей прыти мужчина слегка растерялся, однако, собравшись, пригласил проследовать за ним.
Будучи Роуз, я не единожды бывала в его мастерской. Просторное помещение, заставленное холстами и мольбертами, с вечно витающим запахом краски в воздухе и ярким светом ламп. Однако сегодня они были приглушены до интимно-тусклого.
– Позировать надо здесь, – Мишель указал на постамент наподобие огромной кровати,, задрапированный черным мехом.
– Просто лежать? – подходя к ложу и ощупывая бархатный материал подушек, спросила я.
– Красиво лежать, – поправил меня Лонтье.
Несколько мгновений я раздумывала, как именно расположусь на этом меховом великолепии, другие мысли в голову упорно не приходили.
– Где я могу раздеться? – спросила у художника и, получив кивок в сторону ширмы, прошла за нее.
Пока я снимала платье, еще несколько раз задала себе вопрос, а правильно ли поступаю, соблазняясь деньгами и соглашаясь на портрет? Но эти сомнения я отгоняла одно за другим, словно назойливых мух, и продолжала упорно стягивать сначала корсет с нижней юбкой и лифом, а затем и чулки с трусиками.
Как мужчину, Мишеля я абсолютно не стеснялась. Даже будучи Роуз, я бы сумела раздеться перед ним, не дрогнув ни одним мускулом. Почему-то я не воспринимала его как самца. Для меня художник был другом. А у друзей нет пола.
Выйдя из-за ширмы, я подошла к меху и все же растерялась. Присела на край ткани и замерла.
– Удивительное дело, – заметил Лонтье. – Обычно девушки, которые приходят сюда впервые, боятся меня. В вас же не чувствуется страха перед обнажением, скорее наоборот, вам это нравится. Единственное, что вас смущает, это растерянность перед тем, как именно нужно позировать. Сказывается нехватка опыта.
– Это плохо? – вскинув взгляд, уточнила я, удивляясь проницательности художника.
– Нет, как раз нет. Просто непривычно и странно.
Лонтье подошел ближе и принялся объяснять, как мне лечь. Руками он не касался, лишь направлял, при этом неосознанно переходя на “ты”:
– Нужно прилечь набок. В талии более сильный изгиб. Одну ногу выпрями, вторую, наоборот, немного подтяни. Вот так. Отлично. Замри.
Я даже дышать перестала. Поза была вполне удобной, разве что воздух в мастерской оказался слишком прохладен, отчего кожа начала покрываться мурашками.
Мишель отошел на несколько метров, полюбовался моей обнаженной фигурой издалека, а затем принес поднос с маленькими чайными свечами и принялся расставлять их вокруг меня, прямо на черном меху.
– Я хочу, чтобы в твоих глазах отражался огонь, – пояснил он. – Да и сам свет придаст картине пикантности. Ты, главное, сильно не шевелись, иначе воск расплещется прямо на шкуру, или того хуже – огонь перекинется на материал.
Удивительное дело, я смотрела на Мишеля и не узнавала его. Привыкла видеть художника радужным, восторженным, но, едва дело коснулось непосредственной работы, он сосредоточился, подобрался, стал серьезен и собран.
Время текло, я все лежала на постаменте. Свечи медленно прогорали, а художник творил. Мишель рисовал быстро: вначале делал набросок, затем наносил легкие мазки. За кропотливое прорисовывание он даже не брался, лишь отмечал на холсте какие-то одному ему ведомые детали.
Объективно я понимала, что за одну ночь он портрет нарисовать не сумеет, а значит, уже завтра мне придется прийти сюда повторно. Возможно, и послезавтра.
Но за час до рассвета Мишель меня удивил:
– Все, можешь идти. Я запомнил твой образ, думаю, через неделю картина будет готова.
– Что значит «все»? И завтра приходить не нужно?
Он отрицательно покачал головой.
– Завтра ты будешь уже другой. С другим настроением, а значит, уже не такая. Люди меняются каждый день, – он говорил уверенно, при этом неотрывно глядя на холст. – Так что твоя работа сделана, можешь одеваться. А я принесу деньги.
Он вышел из мастерской. Пока его не было, я потушила свечи, сжав между пальцами фитиль. Боли при этом не почувствовала.
Уже за ширмой, пока надевала платье, услышала, как Лонтье вернулся. Судя по звукам, он опять смотрел на картину.
– Ты странная, – послышалось мне. – Выглядишь правильной, красивой, почти идеалом. Но портреты никогда не врут, подойди ближе. Быть может, увидишь сама.
Я оправила юбки, надела туфли и вышла.
Было интересно, что же такого удивительного нарисовал Мишель? Приблизившись к холсту, я с любопытством взглянула на полотно. Оттуда на меня смотрела хищница, дикая и необузданная. Брюнетка на полотне была не просто красивой и изящной девушкой, она казалась вальяжной пантерой, прилегшей отдохнуть, но всего одно мгновение – и она встрепенется, чтобы разодрать глотку любому, кто ей не по нраву. Свечи на портрете давали странный эффект, вокруг нарисованной меня сгущалась дьявольски огненная аура, обжигающая, опасная, агрессивная. Даже взгляд девушки с портрета казался ядовитым.
– Мишель, вы уверены, что заказчик захочет получить именно этот образ на картине? – на мгновение усомнилась я, разглядывая столь атмосферное полотно и вновь переходя с художником на «вы». – Быть может, его стоило немного смягчить?
– Уверен, ему понравится, – после недолгого молчания ответил Лонтье и тут же встрепенулся, отвлекаясь от собственных мыслей: – Вот ваши деньги!
Он протянул мне конверт, который я не преминула забрать.
– Спасибо, – поблагодарила, сжимая пухлый сверток.
Мысленно я уже расплачивалась этой суммой по многочисленным счетам матери и придумывала легенду о богатом поклоннике Бри, который решил анонимно помочь нашей семье.
Мастерскую Мишеля я покинула за час до рассвета, но вот в пойманный экипаж села с просыпающимся чувством легкого голода.
Сейчас он меня не слишком беспокоил, но я знала: уже завтра к ночи мне придется выйти на очередную охоту. Слишком часто за последние дни я пользовалась своей силой, расходуя ценную энергию, но иного выхода у меня не было. Все превращения являлись вынужденной мерой, а голод меж тем подступал. Запахи становились ярче, и я ощущала ароматы даже легких грехов случайных прохожих, но продолжала упрямо идти к дому.
После восхода солнца голод притупится ровно до его заката.
Я пробралась в сад и тихо брела меж ветвей раскидистых кустов. Первые лучи рассвета уже забрезжили, и я впервые кляла себя за нерасторопность и опоздание. Внешность вернулась в обычное состояние, а неподходящее по размеру платье почти мгновенно стало огромным и принялось болтаться по земле подолом.
На этот раз чертыхалась я вслух, но тихо. Будучи в своем привычном теле, на окно второго этажа я бы точно забраться не сумела. Мое тело было слишком слабым для таких физических нагрузок, в отличие от ночного амплуа. Понимая, что теперь мой путь лежит исключительно через первый этаж дома, я побрела к черному ходу, заодно решая, как буду пробираться мимо спален матери и сестер, а после вскрывать заколкой запертую изнутри дверь собственной комнаты.