Царствие костей
— Неужели вы не видите, в чем тут дело? Уитлок! Уитлок и есть демон! Луиза находится в лапах демона!
Глава 22
Филадельфия
1903 год
Побитый чемпион вдруг замолчал, и Себастьян уже думал, что не услышит продолжения рассказа. За палаткой зазвучали раздраженные голоса. По долетавшим до его уха обрывкам слов Себастьян догадался, что парк закрывается на ночь и шатер собираются складывать. На щитах вокруг него появились многообещающие объявления о проведении в парке выставки изящных искусств, представлявшей собой на деле набор упадочной мазни, способной вызвать лишь громкий скандал. Позже выставку, в конце концов, изгонят и Уиллоу-Гроув вернется к более респектабельным развлечениям.
Сэйерс вслушался в разговор на улице.
— Меня скоро позовут, — сообщил он Себастьяну. — Пришли рабочие разбирать шатер.
Никто из них не двинулся с места.
— Итак, после всего этого вы… все-таки не перестали питать к мисс Портер нежные чувства?
Потуже запахнувшись в свой грязный халат, боксер посмотрел на Себастьяна.
— Я хорошо знаю, как поступают мужчины, оказавшиеся в подобной ситуации, — произнес Том. — Уходят, закрывают сердце, забывают о прошлой жизни и начинают новую. Однако еще лучше я понимал, какой станет моя будущая жизнь. Постоянный страх, переезды с одного места на другое, дабы не примелькаться полиции. Бесцельное существование без корней и друзей, с которыми я мог бы поделиться своей тайной. — Сэйерс на несколько секунд замолчал. — И это далеко не все. Уйти означало для меня бросить Луизу на произвол судьбы.
— Она столкнула вас под поезд.
— Всего лишь доказательство ее заблуждения. Инспектор Бекер, не сомневайтесь — я хорошо видел, что творится в ее душе. Романтические иллюзии, что я питал совсем недавно, к тому времени рассыпались в пух и прах. Идиллическая картинка стерлась и порвалась, но рама, в которой она висела, к моему горю, оставалась целой и невредимой. В первые несколько недель после моего приезда в Лондон я всего раз видел Луизу. Брэм помог мне. Он не разделял моих взглядов и не одобрял моего увлечения, но был единственным человеком, кому я всецело доверял. О большем друге я не смел тогда и мечтать. Согласитесь, не каждый даст приют беглому преступнику, но Стокер не видел во мне источника зла. Благодаря ему я нашел себе убежище. Один Стокер понимал, сколь ужасно мое существование, и как мог пытался облегчить его.
Смерть Каспара заставила Уитлока прервать гастроли и вернуться в Лондон раньше намеченного времени. Распускать труппу он не стал, а нашел Каспару замену, хватался за любые, самые незаманчивые, предложения. Как-то он давал представления в мюзик-холле «Миддлсекс», что на Друри-лейн. Не знаю, доводилось ли вам бывать там. Его еще называют «Салон Великого Могола», поскольку зал декорирован под турецкий дворец. Соблюдая все меры предосторожности — ведь актеры и служители мюзик-холла могли узнать меня, — я проник на одно из представлений. В тот вечер играла Нелли Фаррелл, вошедшая в нашу труппу еще до поездки в Сэлфорд. Дальтри, Хиггинс и Селина Сифолрт разыграли смешную интермедию о неуклюжем боксере, которую в свое время помог им поставить я. Джеймс Фаун рассмешил зрителей сценкой поведения в ресторане подвыпившего посетителя. Когда-то я одолжил ему пару фунтов, и с тех пор он от меня шарахался как от чумы.
Боясь быть опознанным, я следил за действием с галерки. «Пурпурный бриллиант» давали в середине представления. На зрителей спектакль произвел ужасающее впечатление. Сменивший Каспара молодой мужчина, в наклеенных усах, неопытный и бесталанный, вышел на сцену с глиняной трубкой в зубах, совершенно не вязавшейся с образом. Каспар, конечно, тоже не отличался актерским мастерством, но хотя бы выглядел подходяще.
Труппа играла без души. Один только Уитлок метался по сцене. Он напоминал сдавленную пружину, которая, казалось, вот-вот разожмется и ударит в зрителей. Первые сцены прошли в зловещей тишине зала, зрители словно оцепенели от яростных движений и бешеных реплик Уитлока, а затем произошло самое страшное. Зрители понемногу пришли в себя и начали отпускать по адресу Уитлока едкие оскорбительные замечания. То и дело в зале кто-нибудь выкрикивал: «Давай, Эдмунд, рви подошвы!» или «Эдмунд, спляши что-нибудь!»
Всякий раз, когда Луиза появлялась на сцене, я не сводил с нее глаз. Точнее, в те минуты я просто никого, кроме нее, не видел. Не хочу впадать в критиканство, но объективности ради следует сказать, что актриса она никакая. Я же смотрел не на игру, а на ее душу. Во всякой ее роли был заметен только характер Луизы. Но в тот вечер передо мной стояла женщина, мысли которой унеслись куда-то далеко от сцены. Луиза ходила, выговаривала текст как сомнамбула, с отрешенным видом, будто делала зрителям одолжение. Чувства в словах ее отсутствовали. То, что она делала, даже нельзя было назвать игрой.
Я с ужасом ждал, когда она начнет исполнять свою песню, и втайне надеялся, что Уитлок прервет ее. Спектакль закончился, актеры уходили со сцены. Зрители хлопали, но то были издевательские аплодисменты — уж я знаю, в каких случаях и какими аплодисментами зал провожает исполнителей. Мне захотелось немедленно уйти, но я не мог двинуться с места, сочтя такое поведение предательским. Уитлок вывел Луизу в центр сцены, очень коротко представил зрителям и сразу же ушел за боковую кулису, оставив ее без поддержки. Она беспомощно оглядела зал, хрупкая, напуганная, жалкая. Я едва не бросился к лестнице, ведущей вниз, в зал. Вцепившись в спинку стоявшего впереди кресла, я сдерживал себя.
Поначалу все шло хорошо. Пела она хоть и не ахти как, но зрители терпели. Однако стоило ей запнуться, они стали перешептываться. Затем перешептывание сменилось недовольными возгласами. Луиза еще больше смутилась и перестала петь. Я догадался — со страху она забыла слова песни, которую исполняла на сцене не менее сотни раз.
Дирижер продолжал махать палочкой, оркестр играл, а Луиза молчала. Я видел, как дирижер подсказывал ей текст, но она словно ничего не замечала. Уверен — в тот момент дело было вовсе не в ее памяти. Спустя полминуты занавес раздвинулся, показалась рука Молчуна. Он втащил ее внутрь, она нескладно, как дитя, попятилась. Дабы разрядить обстановку, оркестр грянул веселенькую мелодию, а вскоре прозвенел гонг и конферансье как ни в чем не бывало объявил следующий номер.
Я выскочил на Друри-лейн, забежал за угол и оттуда наблюдал за входом в мюзик-холл. Не могу передать, что я чувствовал в тот момент. В груди словно возник комок, увеличивавшийся и грозивший разорвать. Меня так и подмывало подойти к Луизе, однако осторожность взяла верх. Я хорошо помнил тот ужас, что охватил ее во время нашей последней встречи.
Через некоторое время она, в накинутом на плечи пальто, появилась вместе с Уитлоком, они сели в экипаж и уехали. Я быстро пошел за экипажем, держась на почтительном расстоянии. Идти пришлось довольно долго. В конце концов я смекнул, куда они направлялись — в район Хай-стрит в Мерилбоуне. Там в одном из домов Уитлок уже много лет снимал апартаменты, в которых жил в перерывах между гастролями, о чем знали все актеры его театра. Молчун и его жена Немая прислуживали ему.
На следующий день я вновь отправился туда и нашел неприметный уголок, откуда мог, не привлекая ничьего внимания, наблюдать за домом. Я не подходил к нему слишком близко, но и не отдалялся. Мне нужно было выяснить, живет ли там Луиза постоянно и что с ней происходит. Утром Молчун вышел из дома и меньше чем через полчаса вернулся. Луизу я увидел только после полудня, когда к дверям дома подъехал кеб и она вместе с Уитлоком, спустившись по лестнице, села в него. На ней был темный строгий костюм, лицо скрывала густая вуаль.
Ехали они недолго и медленно, так что я легко проследил за ними. Кеб миновал Уимпоул-стрит и, оказавшись на Генриетта-плейс, остановился возле дома, на двери которого сияла бронзовая пластина с именем владельца. Я уже знал, что в основном живут здесь и в специально оборудованных кабинетах ведут прием пациентов преуспевающие врачи. Уитлок и Луиза зашли внутрь. Странное предчувствие толкнуло меня пройти мимо двери и прочитать выгравированное на табличке имя.