Сладкая боль

Лилла замирает и изумленно оглядывается.
— Черт возьми, Тим. Ты живешь в таком месте и даже не рассказал! Неужели это не сон?
Ее напористость и уверенность в том, что я обязан делиться с ней всеми событиями своей жизни, иногда меня забавляют. Но только не ранним утром.
— А ты как думаешь? — отвечаю я.
Она подходит ближе, привстает на цыпочки и чмокает меня в щеку.
— Тебе надо побриться.
Лилла идет по коридору, касаясь рукой стены, и качает головой.
— Пожалуйста, потише, — прошу я. — Ты топаешь как слон. Анна еще спит.
— Ох, прости. — Она виновато улыбается и снимает туфли. Неся их в руке, Лилла подходит к столовой, отворяет дверь и заглядывает. — Ни-ичего себе. Какой красивый цвет.
Она оценивает и гостиную.
— Что ты вообще тут делаешь? Время семь утра. Я хочу спать.
— Я решила посмотреть, как ты устроился. На работу все равно еще рано, — говорит Лилла, направляясь к кладовке, которую Анна называет барахолкой. — Ого, — произносит она, заходя внутрь. — Какая шикарная старая мебель. Отличные вещи. И, наверное, дорогие. Почему они тут свалены? Господи, как неразумно. Видимо, кое у кого денег куры не клюют.
Я встаю в дверях.
— Выйди оттуда.
— Зачем? — спрашивает она. — Я ничего не сломаю.
Я вздыхаю, приваливаюсь к косяку и наблюдаю, как Лилла проводит пальцами по старому деревянному комоду, открывает дверцы, разглядывает посуду. Она приподнимает крышку какого-то ящика, вытаскивает уйму старых бумаг и фотографий, рассматривает по одной…
— Это кто?
— Понятия не имею, — отвечаю я, подходя ближе. — Положи обратно.
Лилла протягивает мне фотографию. Мужчина, женщина и маленькая светловолосая девочка в саду. За их спинами — явно Фэрвью. Я узнаю крыльцо, кладку, окна. Девочка, стоя между взрослыми, улыбается прямо в объектив, два передних зуба у нее заметно выдаются вперед. Мужчина, седой, неопределенной наружности, тоже улыбается. Бесстрастна только женщина — светловолосая, как и девочка, безжизненно красивая. Вздернув подбородок, она смотрит куда-то в сторону.
Видимо, это Анна с родителями.
Лилла достает следующую фотографию. На ней компания людей вокруг стола с тортом. Прямо за ним — девушка, которая, судя по всему, только что задула свечки. Она улыбается фотографу, склонив голову набок, прядь волос попала в рот.
— Посмотри, какая красотка, — говорит Лилла.
Она права, девушка очень красива. Самое странное, она похожа на Анну, хотя в ней ни на грош неуклюжей, нервозной застенчивости. Более того, лукавая улыбка больше напоминает Лиллу. Но это Анна, и никто иной. Я переворачиваю фотографию.
На обороте написано:
 
«День рождения, 17».
 
— Твоя соседка? — спрашивает Лилла, толкая меня локтем. — А ты раньше не говорил, какая она хорошенькая.
«Потому что она совсем не такая, — думаю я. — По крайней мере сейчас».
— Пойдем отсюда. Нехорошо рыться в чужих вещах.
Я убираю фотографии, вытаскиваю Лиллу из кладовки и веду к бальной зале.
— Зайди, — предлагаю я, указывая в сторону закрытой двери. — Посмотри, что там.
Она открывает дверь и испуганно отступает, а потом оборачивается, ухмыляется, вбегает в залу, кружится и взвизгивает.
— Лилла, замолкни!
Она захлопывает рот ладонью.
— Прости. Прости. Но, Тим, это же, блин, просто чудо! Какой дом… даже не верится.
Она хмурится.
— Почему ты молчал?
И не ждет ответа.
— Ты ведь понимаешь, что просто обязан устроить вечеринку? Невозможно жить в таком доме и не устроить вечеринку! Это преступление!
Лилла смотрит на часы.
— Черт. Мне пора.
Она натягивает туфли, подбегает и целует меня. Я провожаю ее до двери и смотрю, как Лилла идет по садовой дорожке, садится в старый драндулет и отъезжает. Она всегда такая — быстрая, взбалмошная, разрушительная, как сильный холодный ветер, который сбивает с толку и дезориентирует, но в то же время бодрит и позволяет почувствовать себя живым. Хотел бы я думать о Лилле только как о друге. Я мечтаю, чтобы ее сестринские поцелуи не напоминали о том, как мы целовались раньше, и не вселяли горестное ощущение потери. Она знает, какой эффект производит, и наслаждается своим могуществом. Лилла не целовала бы меня так страстно, не стояла бы так близко, не одевалась так соблазнительно, если бы ей не нравились мои страдания. Я хорошо знаю, что она обожает создавать беспорядок и быть центром внимания. Теперь я иногда задумываюсь: может быть, Лилла нарочно причиняет мне боль?
На улице уже жарко. Я решаю извлечь из ситуации максимум и пойти поплавать.
В бассейне малолюдно. Я сажусь на бортик, болтаю ногами в воде и наслаждаюсь солнцем, которое греет спину. Какой-то старик меряет дорожку медленным брассом, одна женщина неторопливо плывет на боку, другая — бодрым фристайлом. Она быстрая, гибкая и движется в воде на удивление ловко. В конце дорожки она аккуратно переворачивается и без передышки плывет обратно. Мне всегда хочется пуститься наперегонки с хорошим пловцом, поэтому, когда она приближается, я спрыгиваю в воду и плыву параллельным курсом, стараясь не отставать.
Первые три гребка я держусь впереди, но потом приходится сбавить темп, и до конца дорожки я тащусь в хвосте.
— Отличный стиль, — говорю я, вылезая из бассейна. Женщина сушится на солнце, запрокинув голову и подставив лицо горячим лучам. Ей лет пятьдесят, но тело у нее сильное и поджарое. Настоящее тело пловца. Она улыбается, не открывая глаза и не оборачиваясь.
— У вас тоже.
Возвращаясь домой, я думаю об Анне и вновь чувствую жалость. Я не смог бы жить без адреналина, который получаю в воде, да и вообще вне дома. Я бы умер, если бы сидел взаперти. Но Анна явно не всегда была такой, и я вновь задаюсь вопросом: как и почему она превратилась из энергичной девушки с фотографии — счастливой красотки, которую застал Блейк, — в несчастное существо, с которым я живу в одном доме?
  
10
 
Следующие несколько дней мы с Анной почти не видимся. Один раз мы разминулись в коридоре, когда я шел на работу. Она поздоровалась, но не остановилась. В другой раз, вечером, я обнаружил ее в гостиной перед телевизором, когда вернулся из ресторана, но прошел прямо к себе. Она холодна и бесстрастна; если о чем-то и заговаривает, то о самых прозаических вещах — о неисправной духовке, об окне, которое заело и не открывается. Однажды Анна вручает мне список покупок, и я узнаю тот же отчетливый почерк с наклоном влево, что и на записке, найденной в кладовке. В списке нет свежих фруктов, вообще ничего особо полезного, сплошь консервы и полуфабрикаты. Анна питается как старуха.
— Это все? — спрашиваю я. — Никакой зелени? А мясо?
— Нет, — холодно отвечает Анна. — Больше ничего. Только то, что я написала.
Ее недружелюбие меня не смущает. Дом достаточно большой, чтобы не путаться друг у друга под ногами.
Поэтому я удивляюсь, когда утром в воскресенье захожу на кухню и вижу, как Анна режет яблоки, что-то напевая. На ней обычная одежда, но волосы распущены и падают на плечи и на лоб. Она оживленнее, чем обычно.
— Привет, — говорю я.
Девушка испуганно вздрагивает и поднимает голову.
— Готовишь?
— Пытаюсь. Правда, получается плохо. На ленч придут Маркус и Фиона. — Она смущенно улыбается. — Если ты не занят, можешь присоединиться.
Я удивлен и слегка заинтригован.
— Ладно. Если ты не против. Все равно у меня никаких планов. Спасибо.
Я смотрю, как она режет яблоки, и тут вспоминаю, что в доме явно нехватка приличных продуктов.
— Анна, хочешь, я схожу в магазин и что-нибудь куплю? — предлагаю я. — В кладовке почти ничего нет. Что ты готовишь?
Она указывает на яблоко.
— Яблочный пирог на сладкое. Не знаю, получится ли, но надеюсь. А на первое будет суп. — Анна кладет нож, идет в кладовку и извлекает жестянку с супом из говядины и овощей.
Мое удивление, должно быть, хорошо заметно, потому что она хмурится, протягивает мне жестянку и объясняет: