Inside Out (СИ)

Саму суть или около того.
Кажется, знаю ничего и вместе с тем знаю все.
Как же голова кружится.
Восторг и почти полет.
Приподнимает над столешницей, просунув ладони под мои бедра. Почти уже затаскивает на себя, вжимает, позволяя наспех проехаться губами по подбородку и горьковатой от одеколона шее, как вздрагивает и, почти уже подняв, усаживает обратно.
Не сразу понимаю, в чем дело, но после того, как самопровозглашенный господин похлопает меня по карману толстовки, начинаю соображать.
Телефон!
Ну точно же, и как только не услышал?
Зато он, который Александров, услышал и даже ехидно приподнял бровь. Мол, что, Тимберлейк – ты серьезно?
Хочется показать язык и ответить, что это, вообще-то, кавер. Хочется забить на смарт и притянуть этого вредного, на «В», назад. Растягивая ворот свитера и продолжить целоваться, вдыхая запах остывающего кофе и призрачный уже совсем сигарет.
Хочется забить на все на свете и просто целоваться. И целоваться, и целоваться, и…
– Да ответь ты уже.
Ответь. Ага. Да. Легко тебе говорить!
Пальцы чужие. Дыхание сорвано. Желания делить с кем-то этот момент и вовсе нет. Желания нет, но необходимость явно есть.
Дозвониться до моей не очень-то и царской персоны пытается сосед по комнате – и мало ли что там у него? Винт с порнухой сперли или затопили сверху.
Выдыхаю и принимаю вызов.
– Да? – В динамик вроде бы, а сам только и делаю, что слежу за кончиками пальцев, вырисовывающими на моем бедре какие-то замысловатые круги. И все еще так близко стоит, что чуть податься вперед – и носом уткнусь в его ухо.
«Привет, че как?!» – излишне добро тут же орет на меня в ответ динамик, и я, поморщившись, отдергиваю трубку. Держу на расстоянии добрых сантиметров десяти и все равно слышу и вопли на заднем фоне, и какую-то смазанную музыку, и, собственно, самого Сашку.
– Нормально. Если ты хочешь привести кого-то в комнату, то мой ответ «нет».
И плевать, что ночевать я, скорее всего, не приду. Мало приятного обнаружить, что кого-то трахнули на твоей кровати, а использованную резинку сунули под подушку. Спасибо, хватило одного раза. До сих пор передергивает.
«Не-не-не, тут движуха покруче комнаты! Мы хату сняли на сутки! Две остановки от общаги. Приедешь?»
На фоне тут же проклевывается уйма посторонних звуков.
Явственно различаю крики, визги, какую-то смазанную всем этим гомоном музыку и звон чего-то стеклянного.
Перевожу взгляд на парня перед собой, и мне даже думать не требуется. Как тут вообще можно выбирать?
– Нет.
«Ты в последнее время вообще сам не свой. Шатаешься где-то. Подцепил че? Ты сразу скажи, я у тебя полотенца тырить перестану».
– Нет, я просто… – Поднимаю глаза. Встречаюсь с его взглядом, перевожу свой на пальцы, все еще чертящие что-то на моих джинсах. Вдыхаю запах кофе… И еще вздох вдогонку, для смелости. – Просто встречаюсь кое с кем.
«Воу! Неужто тощие задроты еще в почете?! Ты где такую нашел? Может, там еще есть?!»
– Нет. Думаю, больше нет.
«И насколько все серьезно?»
– Думаю, я влюблен, – говорю в динамик, а что там на той стороне трубки – и вовсе перестаю слышать. Потому что это вроде как Сане, но не для него. Не для него, и потому смелости нужно чутка больше, нежели просто для того, чтобы признаться чутка придурковатому другу. Чтобы признаться своему наваждению, которое я вот так близко вижу всего неделю или около того.
Своему наваждению, которое тихонько веселится, но, кажется, не имеет ничего против. Ничего против меня и моих глупостей.
«Она красивая?»
– Очень красивая.
Точеная темная бровь вдруг дергается вверх, и он перехватывает мое запястье с телефоном, подносит ближе к лицу, чтобы тоже слышать, о чем там хрипит трубка.
«Ну окей, бывай, подкаблучник! Передай своей девушке привет!»
Отсоединяется, и становится тихо. Ни криков тебе, ни смазанных шумов. Только кот, секунду или две спустя, принимается рвать неприметную когтеточку где-то в комнате.
В глазах напротив не вопрос даже, а ехидство. В глазах напротив что-то быстро тухнущее и напоминающее отнюдь не только что плескавшееся на глубине зрачков веселье. Все черти потонули.
– Так девушка, значит?
Поджимаю губы, и так понимая, что именно ему не понравилось.
– Мне там еще жить вообще-то. Это слишком круто, знаешь ли, в мужской общаге заявить, что ты запал на парня.
– Оправдываешься?
– Объясняюсь.
Отвечает без слов, наморщив лоб и вдруг убрав руки. Делает шаг назад, и я, испугавшись того, что может уйти вовсе, хватаю его за рукав свитера. Тащу на себя, и плевать, что, если упрется, я попросту свалюсь на пол.
Плевать.
Слишком сильно становится ощущение, что все испорчено. Слишком сильно, и от этого тоскливо и страшно.
Но так же не может быть, правда? Куда там одному слову или фразе все разрушить? Я же столько времени…
– Можно мне остаться сегодня?
– Нет.
Вздрагиваю и разжимаю пальцы – так резко это звучит. И должно быть, как ни пытайся скрыть удивление и просто потянувшее вниз уголки моих губ расстройство – ничего не выходит. И наверное, выглядит так жалко, что он тут же смягчается:
– Я работаю. Ночная смена.
– А… – тяну не очень глубокомысленно и пытаюсь сообразить: уж не врет ли мне? – Это кем же? Стриптизером? Изображаешь горячего электрика и трешься гульфиком о шест?
– Ага, – улыбается даже и снова чертит что-то ногтем на моем колене, – почти угадал. Только электромонтером. Дежурю на подстанции.
Мое второе «а» уже понимающее. Но чтобы убедиться в том, что меня не отшили и в следующий раз тоже за порог пустят, спрашиваю еще:
– А завтра? Завтра мне можно прийти?
Отрицательно качает головой и, кажется, закусывает щеку изнутри. Так быстро отвожу взгляд, что не успеваю разглядеть толком. Поворачивает мою голову назад, надавив на скулу пальцем и для верности еще и схватив за подбородок.
– А завтра у меня вроде как встреча с друзьями. Такие скучные взрослые посиделки. С приставкой, бухлом и кальяном.
Понимаю, что это очень тупо, но ничего не могу с собой поделать. Жуть как хочется посмотреть на его друзей. Хотя бы так, из уголка. Хотя бы притворившись немым, слабоумным сыном, скажем, его соседки, которой срочно потребовалось за редькой на рынок в минус тридцать один.
Понимаю, что это очень тупо и мы по сути даже не встречаемся. Понимаю и все равно навязываюсь:
– Обожаю скучные взрослые посиделки.
Щурится как-то нехорошо и, кажется, надумал себе уже что-то. Что-то, что отражается в его сузившихся, с плутоватой искрой глазах. Пока не понимаю, к чему оно, но напрягаюсь весь. Жду.
– А представить тебя как? Ребят, это моя новая подружка? Зовите Лёхой, не обидится.
Пожимаю плечами и снова на кухонные обои смотрю, ровнехонько над его плечом. Пора бы сдаться, но продолжаю гнуть свое. Все с больше и больше затухающим энтузиазмом.
– Скажешь: ребят, это Лёха, брат моей подружки. Он тихонько посидит тут.
– И с чего бы мне тусить с братом своей новой девушки? Я ее-то знаю около недели.
– Так ты рассказал? Рассказал про меня? И погоди – что? Ты сказал своим друзьям, что встречаешься с кем-то?
Не верю. Да быть не может! Неужели и вправду вот он такой, со спины сфотанный на аватарку, дымящий как паровоз, офигенно пахнущий, – и мне? Правда мне? Не верю!
– Ну да. Ты же своим сказал.
И снова плечами так делает, вредная гадина, небрежно передергивает одним, словно смахивает с него что-то. Например, мою торопливую болтовню.
– Так мы встречаемся? – Вопрос такой себе, потянет на всю восьмерку по десятибалльной шкале глупости, особенно когда он уже это произнес, но уточнить-то лишним не бывает. Особенно когда дело касается несуразного, шебутного и явно на любителя меня. Особенно когда дело касается его, сто процентов мстительного.
– Теперь даже и не знаю. Я вроде собирался с тобой, но ты говорил о какой-то таинственной девушке…