Живи ярко! (СИ)

— У меня в заявлении написано другое. Что ты натравил на неё пса, а свидетели это подтвердили.
— Да?! А дверь облитую ты видел, а зажигалку с её пальцами, а моих свидетелей, которые против неё пойдут?!
— Не пойдут, — тихо и чуть задушенно, я кидаюсь к нему и бью с силой ладонями по столу, оглушая обоих грохотом. Он даже не дернулся. — Или ты будешь просить о помощи людей, которые в дальнейшем могут пострадать? — выдыхает с надрывом и захлопывает папку с делом. Меня словно холодной водой обливает.
— Сергеич, тебе денег, может, дать, а?
— Предлагали уже. Даже больше, чем у тебя есть. Я отказался.
— Я не дам усыпить собаку! Я скорее эту тварь упокою!
— Соколов, заткнись! Забыл, где находишься?! — начинает орать под стать мне и взглядом брошенным к месту примораживает, авторитетом давит — не пошевелиться. — Это просто собака. А ты — человек. Так влетишь, мало не покажется. Тебе прошлого не хватило? Ещё захотелось?
— Это не мой пёс. И он не виноват в том, что чья-то баба с катушек съехала.
— Тогда тебе стоит предупредить хозяина — по суду пса однозначно приговорят к усыплению. В нашем законодательстве прав будет человек.
— Ага. Человек, который платит, или у которого папа хорошо сидит.
— Распишись в протоколе, что лекцию о нормальном поведении в обществе ты прослушал, и иди.
— Да пошёл ты…
Руль вибрирует в руках, как будто резине совсем пиздец, буквально выпрыгивает из рук. Такое чувство, что время надо мной не властно, оно, дойдя до какой-то точки, останавливается и возвращается обратно, а я, как ёбаный неразумный хомячок, бегаю за ним по кругу. Ничего не меняется.
Нас тогда девять в автобусе было. Шесть — грузом двести пошли. Трое, включая меня, — выжили, один, правда, в реанимации уснул и не проснулся, уже потом, после вскрытия доказали, что ему в вену пустили снотворное в лошадиной дозе, а на ослабленный организм… потеряли мужика, в общем. Виновных не нашли — разумеется! Вторая — девчонка, молодая совсем, жить и жить только… в подъезде кислотой облили, пол- лица — месиво вместо кожи, ладно родители нормальные, увезли в Штаты. Тоже без свидетелей. А я вот неудачный, никак не дохну! И пиздили меня в подворотне, и в лесу оставляли, и на словах угрожали, и всё никак не добьют. Это я уже потом понял, чьих рук дело, поднял восстание, в прокуратуру ходил, там с отцом этой женщины и познакомились. Особенно мне понравились его слова: «Анна считает, что все должны были погибнуть в той аварии, и ты — не исключение». Ну, блядь, простите, что живой. Внешне. Внешне — как существующий человек, только всё внутри отмерло, и мотор никак не запустится, вхолостую работает, без чувств, на инстинктах. И сам бы вздёрнулся, пытался же, ну… и не даёт что-то уйти…
Пойду, что ли, Фюреру мозг выебу, а то в лирику больно потянуло.
По ступенькам взбегаю как к себе домой, распахнув дверь, встреваю в девчонку с огромными голубыми, хоть и сырыми от слёз глазами.
— Места мало? — отодвигаю её за плечи, чуть проталкиваясь сквозь толпу. Эта шумиха раздражает. Вместо того, чтобы внять упрёкам, она прижимается ко мне и быстро шепчет на ухо, что Фюрер мой пошёл войной на студентов и без меня!
Пробежался по кабинетам, размялся, шуганул в туалете курящих малолеток, отжал пачку себе. В учительской тоже никого. Как сквозь землю провалился, зараза. Никак прячется, однозначно чувствуя пиздюли. К тому моменту, как азарт стал притухать, а беспокойство нарастать до масштабов паники, услышал приглушенные смешки в аудитории в самом конце коридора, там занятий нет, я точно знаю, расписание изучил досконально. А чем мне ещё заниматься, когда Герман отказывается забить на пары и ехать домой, а одни и те же лекции слушать по несколько раз неинтересно?..
Дверь открываю без стука, простите за хамство, и, честно сказать, сначала даже теряюсь…
— Герман, ты совсем распустился?.. — вполне резонный вопрос. Нет, ладно бы он им лекции читал, а член зачем в рот засовывать — чтоб материал лучше усвоился?
Мужчина дёрнулся плечами, но не вырвался. Тот, что его держал, побоялся руки ослабить, второй, снимающий на камеру, и того круче — ломанулся к выходу, а там я стою, весь такой «немного не в духе», сука, от слова «злой, как стадо чертей». Это по какому праву моего препода засосать решили?! Кто, блядь, разрешал?!!
А-а-аккуратно прикрываю дверь. Улыбаюсь…
— Вали отсюда, мужик, пока тоже не прилетело. — Это мне и напрямую?
Широко-о-о улыбаюсь.
Достаю из-за пазухи ствол… и неважно, что травмат, выглядит эффектно, вон рожи напротив покраснели от злости и паники.
— Телефон дай, — прошу очень вежливо, протянув свободную ладонь.
— Я отцу скажу!
— Ты всё скажешь святому отцу, там, где повыше, если не сделаешь, как прошу.
Герман в упор на меня уставился, и знаю же, что не видит, но чувствует и закипает. Сам весь раскрасневшийся, на взводе, ещё и со стояком…
— А ты чего замерла, свалила отсюда, пока не придушил!
— Ярослав!
— Не встревай! — рявкаю уже на Германа, стараясь усмирить внутри взбесившегося демона, который постепенно становится сильнее и будит во мне садистские наклонности.
Я и не ждал, что легко отделаюсь, поэтому кинувшегося ко мне упыря ловлю за миллиметры до удара и, как комбат учил, за что ему спасибо, прикладом под дых, силовым укладываю мордой в пол, заломив руку. Ногой в поясницу добавляю — чтобы наверняка. А что? Бить таких нельзя, сразу заяву накатают, таких надо перевоспитывать, желательно с фантазией, на которую не жалуюсь.
— А теперь так. — Подтащив поскуливающее и продолжающее угрожать мне тело к Герману, отпихиваю ногой девицу в сторону, продолжающую сидеть как сидела, только без члена во рту. Ставлю на колени зачинщика. Схватив за голову, оттягиваю назад, заглядывая в начинающие понимать происходящее мутные глаза. Страшно тебе, да? Вижу, страшно! А незачем моё трогать, когда я не разрешал!
— Понял, что надо делать? — Нет ничего увлекательнее, чем смотреть, как чужая гордыня начинает ломаться. — Укусишь или навредишь — убью, — уже не предупреждаю, а рисую конкретные перспективы.
— Ярослав, — медленно, как в фильме ужасов, Герман поворачивается ко мне, и сам потихоньку начинаю побаиваться, — если он меня тронет…
— Ок. — Честно — самому страшно стало, кто знает, на что хватит фантазии Германа, когда он решит мне отомстить, поэтому, переиграв расстановку фигур на поле, Фюрера тащу к себе, подтянув на нём штаны и не без удовольствия отметив, что его от недотраха всего передёрнуло, когда жёсткая брючная ткань коснулась чувствительного члена.
На место Германа ставлю второго счастливчика, и минут десять наблюдаю, как один давится вялым членом, регулярно сопровождая действия рвотными позывами, второй, бледный, как свежепобеленная стена, вот-вот откроет второму внутренний мир прямо на голову. Не забываю снимать на телефон. Всё это время Герман незрячими глазами смотрит мне в ухо, ногтями вцепившись в напульсник и до одури больно давит руку. Кажется… злится. Ну никто же не виноват, что у нас разные взгляды на воспитание.
— Всё, педики, завязывайте! Ибо хреновые вы порноактёры. — Отпихиваю ногой «сосуна», и стоит ему на меня посмотреть — его всё-таки выворачивает на пол. Зрелище отвратное, так и импотентом остаться недолго… хотя, смотрю я на недотраханного злого Германа и понимаю… не светит мне с ним импотенция.
С пацанами договариваемся остаться лучшими друзьями, ведь никто из них не хочет терять свой авторитет. Предупреждения ставлю жёстко: второй раз не будет диалога — буду бить и бить сильно, как учили, как заслуживают. В их юном нежном возрасте репутация оценивается выше гордости, поэтому соглашаются. К счастью. Не хотелось бы оставлять Герману хвосты… Кстати, про хвосты.
— Ты как? — приобняв препода за плечи, разворачиваю к себе, прижимаю к груди.
— Ты их бил?
— Нет. Воспитывал. Почти без рук. Ты мной гордишься? — разглаживаю по спине через рубашку табун мурашек, успокаивая. Помогает не особо: мужик на взводе, и неплохо бы ему прямо сейчас снять стресс.