Записки судмедэксперта
Но одна вещь мне врезалась в память намертво. Далеко за полночь дед Дерябин наконец подустал, и я понял, что пора идти домывать пол или, если Рекс изменил свое решение после генеральского визита, спать. Я поблагодарил генерала и встал из-за стола. Генерал тоже встал и задумчиво посмотрел на настенный календарь:
– Подожди минуту. Слушай, ты можешь мне сделать маленькое дело?
– Ну, постараюсь. Только мне в город выход не скоро – я «залётчик», нарядов полно ещё, – отвечаю извиняющимся тоном.
– Да не надо никуда выходить. Дел-то, через Боткинскую перейти! Я бы не просил, да завтра учёный совет аж на пять вечера назначили – скорее всего опять допоздна затянут. Своих же просить не охота – опять судачить начнут… И ведь ничёго по сути не надо! Надо проторчать с шести до девяти перед кафедрой и дождаться прихода странного человека с ведром цветов. Быть снаружи, в здание не заходить. Ну а вечером ко мне сюда прийти и описать, что видел. Да не бойся ты, не шпионаж это. Если он завтра придёт – ты не ошибёшься, сразу его узнаешь! Так, задание понятно? Тогда после девяти жду с докладом, а в награду я тебе расскажу одну интересную историю. Ну всё. Спокойной ночи!
Я вышел из генеральской комнатушки. Заглянул в «банку» к Рексу – тот шумно храпел, развалившись на кушетке. Конечно же будить я его не стал и быстро прошмыгнул к себе – похоже, моё наказание на сегодня закончилось.
На следующий день к назначенному времени я был перед клиникой военно-полевой хирургии. Жду. Вот уже наш старшина Абаж-Апулаз погнал курс на вечерний выпас – на ужин, где рыба плюс картошка-пюре, день в день третий год без перемен. А «скотопрогонная тропа» – это прямо-мимо-возле меня, тысячу раз хоженый маршрут. Чтоб меня не заметили, я спрятался за Боткиным, перемещаясь вокруг памятника по мере прохождения курса. Вскоре я понял, что мёрз не зря.
Прямо к крыльцу подкатила чёрная «Волга» с госномером. Быстро вылез шофёр в сером пиджаке и при галстуке – крепкий стриженый дядька кагэбэшного вида. Он как-то колко, наверное, профессионально, осмотрел пятачок перед зданием, затем открыл пассажирскую переднюю дверку и вытащил громадный букет цветов. Да каких! Там были каллы, белые лилии, красные короны – ну те, что цветками вниз, и ещё какое-то чудо, похожее на наперстянку. Меня, привыкшего к зимнему репертуару «тюльпан-гвоздика» с лотков кавказцев перед метро, букет потряс.
Наконец водила открыл заднюю дверь «персоналки» и помог вылезти пассажиру. Сразу стало ясно – какой-то туз. А вот сам туз выглядел странно. Нет, одет он был что надо – дорогущий плащ-пальто из натуральной чёрной кожи с меховой подбивкой, пожалуй, тоже натуральной. На голове норковая шапка-«пирожок», как у тогдашних совсем больших людей – всяких там членов ЦК или Политбюро. Но первое, что бросилось в глаза, – человек явно страдал тяжёлыми неврологическими расстройствами. Его движения были плохо координированными и перемежались инволюнтарными дерганьями всего тела, руки била крупная, почти паркинсоническая дрожь. Он опёрся на трость и, сильно выбрасывая одну ногу в сторону заковылял к двери. Его шофёр не на шутку встревожился, что человек пошёл один, побежал и первый открыл дверь – даже не столько, чтобы помочь, как скорее убедиться, что «в тамбуре чисто». Я вдруг понял, что первый раз в жизни вижу проводку охраняемой персоны, ведь у наших гнерал-полковников, начальников ВМА и ЦВМУ [4] водилами были простые солдаты, а не профессиональные телохранители.
Второе, что совершенно сбило меня с толку, – это страшное уродство. Голова «туза» была несимметричной из-за чудовищных деформаций черепа, один глаз выше другого, очки с сильными линзами с оправой явно под спецзаказ, лицо всё в грубых старых шрамах, но в общем выглядит слишком молодо для старпёра такого ранга.
Я хотел было пройти за человеком, да вспомнил, что генерал просил (или приказывал, если угодно) в здание не ходить. Простоял на морозе ещё с полчаса, пока парочка не вышла. Я был далековато, но мне показалось, что у «туза»-урода под очками блестели слёзы. Разглядеть толком я не сумел – его кагэбэшный шоферюга моментально вперил в меня тяжёлый взгляд, он явно запомнил, что я тут был по их приезде. К тому же уже слышался стадный топот идущих со столовки курсов, а попадаться «вне строя» на глаза в мои планы не входило. Оставалось только повернуться и бежать на Факультет.
В коморку к Дерябину я попал лишь после вечерней проверки. Дед опять спать явно не торопился. Я подробно, как мог, рассказал (доложил, если угодно) ему, что видел. У самого любопытство свербит, как шило в большой ягодичной мышце. Дед молчит. Я не выдерживаю и спрашиваю, мол кто это, если не секрет?
– Секрет! Потом Дерябин видит крайнее разочарование на моей физиономии и добавляет: – Да, правда секрет, не мой секрет – казённый. Но раз обещал, то намёком скажу – это учёный-оборонщик.
– Это он вам цветы приносил?
– Мне?! Да он со мной не разговаривает, как и с любым врачом в форме!
– А что так?
– Что, что – а то, что я его должен был убить!
– Как убить? – спрашиваю я ошалело.
– Да так и убить – очень просто, холодным оружием, скальпель же холодное оружие.
– А-аа, ну там, врачебная ошибка! – догадался я.
Генерал грозно сверкнул своими глазами:
– Запомните, коллега, врачебные ошибки, а тем паче ошибки военного хирурга убийством не являются, как бы прокуроры не внушали нам обратное. А будешь считать иначе – не сможешь работать. Стал бы я тебе из-за этого огород городить! Я должен был преднамеренно убить этого человека, но не просто, а крайне изысканно – в лучших традициях центральноамериканских индейцев, всяких там майя или ацтеков. Я должен был у него вырезать бьющееся сердце!
Я думаю, дед гонит, хотя вида не подаю. Генерал с сомнением посмотрел на мою делано-невинную физиономию, поставил чайник и неспешно стал рассказывать:
– Цветы эти для его второй мамки в честь его второго дня рождения. О чём речь, сейчас поймешь. Было это по моим понятиям – недавно, по твоим – давно. И был шанс у академии стать вторым местом в мире (а может, и первым!), где была бы осуществлена трансплантация сердца. Это сейчас все привыкли смотреть на западные достижения, как на икону. Тогда же мы им дышали в затылок, и уж что-что, а Южная Африка для нас авторитетом не являлась. Главную роль играл не я, а академик Колесников с госпитальной хирургии. Они там к тому времени уже тонну свиных сердец пошинковали, да и на собаках кое-что отработанно было. Что думаешь, экстракорпоралка [5] у нас слабая была? Что без забугорных оксигенаторов не прошло бы? Да мы тогда уже над пузырьковой оксигенацией смеялись, вместе с «Медполимером» разработали хорошие насосы и мембраны – гемолиз, то есть разрушение кровяных телец во внешних контурах, был весьма приемлемым. Да, была наша оксигенация в основном малопоточной – ну а делов то – двадцать литров дополнительной крови в машину залить! Всё равно больше выбрасываем. А какие наработки по гистосовместимости! [6] Да нам неофициально вся Ржевка помогала – я имею в виду Институт экспериментальной военной медицины, они же там со своими «химерами», ну облучённые с чужим костным мозгом, нам все реакции отторжения смоделировали! А про оперативную технику я вообще молчу.
Короче, всё готово. Но… Но очень большое «но» остаётся. Через Минздрав такое провести было невозможно, даже через их 4-е Главное управление [7]. И досада, кроме политической вторая главная препона – юридическая. Ну вопрос, когда человека мёртвым считать. Сердце бьётся – значит, жив, а когда сердце мертво – так на что нам такое сердце! Подбил меня Колесников с ним на денёк в Москву съездить, на приватный разговор к начмеду в Министерство обороны. А тут пальма первенства уже утеряна – как раз в те дни «супостаты мотор пересадили». Речь идёт по сути о повторении достигнутого. А ведь в СССР как, раз не первый – значит, и не надо. Что с Луной, что с сердцем. В Управлении же и резко рубить неохота, и напрасно рисковать не желают. Ситуация – ни да ни нет. Хлопцы, разок попробуйте, но из тени не выходите, мы тут наверху за вас не отвечаем. Получится – к орденам и звёздам, нет – к неприятностям.