Греховная невинность

Ева невольно задумалась, что это — оскорбление или комплимент?
На мгновение она лишилась дара речи.
Пастор побарабанил пальцами по подлокотнику кресла.
— Знаете, почему мне понравилось, как вы вскрикнули «чертов»? — примирительным тоном произнес он.
Вместо ответа Ева украдкой покосилась на потолок, будто ожидала, что с неба вот-вот ударит молния и испепелит преподобного Силвейна.
— Потому что в ту минуту вы были искренней.
— Мне жаль, что так вышло. Вам открылась моя неприглядная сторона.
Силвейн нетерпеливо фыркнул.
— Вы были самой собой, без прикрас. И такой вы мне нравитесь куда больше. Вам следует знать, леди Уэррен: я очень не люблю, когда мною пытаются манипулировать.
Пастор не повышал голоса, но в его ровном тоне слышалась непреклонность и властность.
Этот несносный мужчина одним точным ударом выбил шпагу у нее из руки.
Ева не стала изображать непонимание: «Что вы хотите этим сказать, преподобный Силвейн? В каком смысле — манипулировать вами?» Лишенный тщеславия, напыщенности, гордыни или иной слабости, которые обычно ослепляют мужчин, давая женщинам власть над ними, он мгновенно распознал, что кроется за кокетством Евы. Попытка заставить его плясать под ее дудку.
Раньше этот прием действовал безотказно.
Кокетство всегда служило Еве чем-то вроде волшебной пыльцы, излюбленного оружия фей. Она бросала его в глаза мужчине, желая одурманить, околдовать. Тот становился послушным воском в ее руках, даже не догадываясь, что им искусно управляют. Прекрасный способ остаться в тени. И избежать боли.
Их взгляды встретились.
Еве хотелось выть от злости и досады, но она надеялась, что надежно скрывает свои чувства.
По крайней мере, смотреть пристально, не моргая, она умела не хуже преподобного Силвейна, и это ее немного утешало.
Быть самой собой. Чтобы выжить, ей долгие годы приходилось играть ту или иную роль. На сцене или в постели с мужчиной. Ева вскинула голову, стараясь сохранять самообладание; рука ее рассеянно нащупала медальон с изображением святого Христофора, спрятанный в ложбинке между грудями.
Взгляд пастора лениво потянулся за ее рукой. Ева заметила едва уловимое движение его подбородка — Силвейн попытался отвести взгляд, но не смог.
Глаза его потемнели, будто он очутился в западне, увяз в густом меду.
У Евы перехватило дыхание.
Казалось, ей передались чувства Силвейна. Она вдруг явственно ощутила, какова на ощупь ее кожа, как если бы прикоснулась к ней сама, — прохладная, шелковистая, словно созданная для нежного поглаживания кончиками пальцев. По телу Евы прокатилась волна жара. Веки отяжелели.
Эта странная слабость длилась лишь несколько мгновений. Рука Евы упала на колени. Взгляд пастора снова метнулся вверх, к ее лицу. Однако в глазах его, все еще затуманенных, потемневших, бушевало пламя. Тень какого-то чувства исказила его черты. Пальцы судорожно вцепились в подлокотники кресла. Ева видела, как он усилием воли укрощает свое тело.
Она потрясенно замерла. Этот несгибаемый, неуязвимый, словно неприступная крепость, человек оказался неравнодушен к ее женским чарам. Ей впору было ликовать, но к приятному волнению Евы примешивалось замешательство. Неожиданное открытие обескуражило ее. Она вдруг поняла, что странное оцепенение, которое всегда охватывало ее в присутствии пастора, объяснялось отчасти его упрямой, могучей волей. Волей, которая помогала ему сдерживать какую-то пугающую, грозную силу.
А Еве доводилось видеть, что бывает, когда вода прорывает плотину. Горе тому, кто оказался на пути бушующего потока.
Она понимала: преподобный Силвейн не из тех легковесных мужчин, которые беспечно порхают по жизни. Такие, как он, ничего не делают наполовину.
И все же в известном смысле она вернула шпагу, выпавшую из ее руки. Ева сознавала, что ведет опасную игру, однако не смогла отказать себе в удовольствии сделать ложный выпад.
— А какое число назвали бы вы, преподобный Силвейн? — вкрадчиво спросила она. — Шесть? Семнадцать? Две? Если холостому священнику не дозволено думать о числах.
Пастор отлично понял ее вопрос.
На миг Ева почти пожалела о своих словах. Неподвижная поза Силвейна неуловимо изменилась. На лице мелькнула гримаса боли. Стиснутые зубы выдавали гнев. Быть может, насмешка его уязвила? Разумеется, в жизни преподобного были женщины. Хотя кто знает, усомнилась Ева, слишком он сдержан. Или святоша ужаснулся и осудил ее, несмотря на свои заверения в обратном? Он прожигал ее взглядом, и Еве пришло в голову, что женщина менее сильная, наверное, сгорела бы в этом пламени.
Тишина стояла такая, что, казалось, было слышно, как бьются их сердца, и с ними в лад, точно третье сердце, громко отсчитывали секунды часы.
Наконец на лице преподобного показалась слабая улыбка, и тело Евы отозвалось дрожью. Он слегка качнул головой в знак отказа.
«Хорошая попытка, леди Булман».
Ева, сама того не желая, улыбнулась.
Пастор взглянул на часы.
— Боюсь, меня ждут другие обязанности, леди Булман. Почему бы вам не сказать, зачем вы пригласили меня сегодня? Подозреваю, у вас была на то причина.
— Вы очень проницательны, от вас ничего не скроешь. Верно, преподобный Силвейн?
— А вы быстро учитесь, леди Булман.
Она изобразила улыбку, внезапно ощутив неловкость и тревогу. Этот человек вел себя крайне осторожно, ей не удавалось подчинить его себе.
Придется сказать ему прямо, чего она добивается, а значит, отворить еще одну дверцу в свою душу. Несправедливо, что из них двоих она одна выставляет себя напоказ.
Ева решительно выпрямилась и откашлялась, прочищая горло. Она никогда не была простушкой.
— Хорошо. Я должна вам кое в чем признаться.
Пастор кивнул.
— Заверяю вас, то, что вы мне скажете, не выйдет за пределы этой комнаты.
— О, вам нечего опасаться, преподобный. Я не стану смущать ваш покой фривольными откровениями. И не надейтесь услышать душераздирающие подробности. — Ева не смогла отказать себе в удовольствии подпустить колкость, бросив на пастора лукавый взгляд из-под полуопущенных ресниц.
Он усмехнулся краешком рта.
— Поверьте, мне это не нужно, но спасибо, что предупредили.
Ева набрала в грудь побольше воздуха, будто собиралась прыгнуть в воду с обрыва, и снова нервно сплела пальцы. К изумлению Адама, щеки ее слегка порозовели.
— Я хотела бы завести друзей.
  
Глава 7
 
Ева робко посмотрела на пастора.
— А у вас… — Он не решился закончить фразу. «Нет друзей» прозвучало бы жестоко.
— О, когда судьба мне улыбалась, меня окружали толпы друзей. Многие и сейчас уверяют меня в своей дружбе, но я знаю ей цену. — Ева так крепко сжала руки, что побелели костяшки пальцев. Увидев, что священник это заметил, она тотчас расцепила их. — Жалко, что корабль мистера Майлза Редмонда не пошел ко дну прежде, чем тот вернулся и поведал всему свету историю о черном ядовитом пауке, самка которого пожирает самца после соития! — внезапно выпалила она. — Не знаю, кем надо быть, чтобы всю жизнь ползать по земле в поисках насекомых! Черная вдова, подумать только!
Адам с трудом сдержал улыбку. Вопреки всем доводам рассудка, ему нравились вспышки гнева графини.
Нравился гордо вздернутый подбородок и прямой нос, и мягкий контур щек, и нежная кожа, которая, казалось, светится изнутри, точно фарфор.
Она испытующе вглядывалась в его лицо. В этом графиня походила на него самого, она умела читать по лицам людей. Адам заметил, как напряжение покинуло ее — леди Уэррен решила, что он честен с ней.
— Я глубоко сожалею о смерти Монти. Видит бог, это было ужасно. Мы завтракали. Вокруг сновали слуги. Муж улыбнулся мне и произнес: «Ева, милая, передай, пожалуйста, конфитю…», а в следующий миг упал лицом в тарелку с яичницей и копченой рыбой. Экономка завизжала. Яичные брызги попали ей на лицо, покрыли волосы. Никогда не забуду этот крик. — Графиня содрогнулась.