Тайна Темир-Тепе (Повесть из жизни авиаторов)

— Не нужно об этом, товарищ бригадный комиссар. Скажите лучше, каковы выводы комиссии по катастрофе?
— Могу рассказать. Комиссия пришла к заключению, что примерно через сорок пять минут после начала полета выпала одна из тяг, газораспределение нарушилось, мотор заглох, и Дремов пошел на вынужденную. Тут он допустил ошибку, не выключив зажигание и не перекрыв бензокран. На пробеге самолет попал колесом в рытвину, скапотировал, и произошел взрыв…
— Остальное я доскажу сама, товарищ бригадный комиссар, — прервала его Нина. — Виновник катастрофы — летчик-инструктор старший сержант Дремов. Он нарушил наставление, которое гласит: «Летчик, идя на вынужденную посадку, обязан перекрыть бензокран, выключить зажигание, по возможности определить направление ветра и, если позволяет высота, развернуться против него». Таково заключение комиссии? Я уже слыхала, как старшина Лагутин «звонит» среди летного состава о найденном в обломках переключателе магнето, который включен на «1+2». И уже многие судят покойного… Что же вы молчите? Или не хотите в моем присутствии присоединиться к этому хору? А я… — она наклонилась к Дятлову и последние слова сказала почти шепотом и с какой-то полубезумной улыбкой: —…а я не верю комиссии. Не верю! — выкрикнула она. — Не такой был Дремов, чтобы… Мы с ним пришли к вам из одного аэроклуба. Он — мой учитель. Мне довелось однажды вместе с ним падать на вынужденную. Видите — коронка? Это памятка о том случае. Сопки и тайга. А здесь степь как скатерть… Я слишком хорошо знаю Дремова, чтобы поверить в его оплошность.
Нина уловила признак смятения в глазах комиссара и добавила:
— Не беспокойтесь: я в здравом рассудке. Впрочем, может быть, это и безумие, но я убеждена, что Дремов не допустил оплошности и в его смерти виновна какая-то внешняя сила. Доказать это я пока не могу, но убеждена, что это так, и буду надеяться, что придет время…
Дятлов слушал ее молча. Обстоятельства катастрофы, тщательно изученные комиссией, казались настолько ясными, что все, в том числе и он, легко уверовали в них. Ведь подобные случаи неудачных приземлений в авиации не новость. А теперь Нина снимает вину с Дремова и перекладывает на неизвестного. Не есть ли это плод ее душевных переживаний? Скорее всего, что так. Сказать ей об этом? А зачем? Может быть, эта мысль, рожденная в бессонные ночи, принесет ей облегчение?.. А может быть, тут и в самом деле замешаны какие-то внешние силы? Есть над чем подумать…
Комиссар встал, прошелся по комнате и, окончательно решив не разубеждать Нину, сказал:
— Твое убеждение так сильно, что, я чувствую, передалось и мне. Мне даже начинает казаться, что такие сомнения были у меня и раньше. Да, да, так и было. Сомнение появилось сразу же, как только я подробно изучил бумаги покойного. Это был очень опытный летчик. Но, Нина, всякое предположение можно высказать официально только при наличии хоть каких-нибудь обоснований. Одной веры в опыт Дремова мало.
Дятлов взглянул на часы. Половина третьего.
— Ну, я пойду, Нина. Обещай мне, что будешь держать себя в руках. Видишь, я даже не утешаю тебя…
— Обещаю, товарищ бригадный комиссар. Я буду работать…
Уже в дверях Дятлов сказал:
— А к Темир-Тепе мы еще слетаем с тобой. Так, неофициально. Ясно?
— Ясно, товарищ бригадный комиссар. Благодарю вас за искреннее участие в моем горе.
В ближайший летный день Дятлов нашел удобный момент для выполнения своего обещания. Он убедил начальника училища, что ему необходимо побывать в воздухе, чтобы получить реальное представление о летном деле. О своем желании научиться летать он пока молчал, чтобы не подняли старика на смех.
Найдя злополучное место катастрофы, Нина посадила самолет и вместе с комиссаром стала тщательно исследовать все вокруг. Ходили долго, но нового ничего не обнаружили. До них здесь побывало много людей, приземлялось несколько самолетов, приезжали грузовики. Большую часть обломков погибшего самолета уже увезли, и только немногие мелкие детали тускло поблескивали в пыли. Часто свирепствующие тут пыльные бури многое уже похоронили, и степь упорно хранила тайну гибели.
Перед тем как лететь обратно, они остановились возле самолета и задумались. Потом Нина сказала:
— Товарищ бригадный комиссар, вот мы с вами сели чуть ли не по следу Дремова, и сели вполне благополучно. Кроме нас, после Дремова здесь произвели посадку шесть или семь самолетов. Место такое, что хоть сегодня аэродром открывай. Тут в радиусе тридцати километров можно ездить на самолете бездорожно, как на автомобиле по асфальту, без всякого риска. А опытнейший Дремов угодил в какую-то ничтожную рытвинку и на ней скапотировал…
— Кстати, — спросил Дятлов, — как ты думаешь, что это за рытвина, от чего она произошла?
— Могу сказать только одно: она сделана человеком. Может быть для костра…
Помолчали, и Дятлов заключил:
— Итак, единственный веский довод в пользу наших подозрений — это доказанная на практике возможность свободной посадки и взлета…
Разве могли они думать в то время о том, что на свете есть девушка, Джамиле Султанова, которая могла бы… Да что там! Самого туманного ее упоминания о случайной встрече с механиком с потерпевшего аварию самолета было бы достаточно для раскрытия трагедии у развалин Темир-Тепе.
  
3
 
После безрезультатного полета на место гибели Дремова Нина вернулась домой совершенно разбитой. Ей никого не хотелось видеть, ничего не хотелось слышать. Она даже заперла дверь на ключ и решила не отвечать на стук, если кто придет. Села к столу и замерла в оцепенении. Теперь она может себе сознаться, что много рассчитывала на этот полет. Ей почему-то казалось, что она найдет на месте гибели разгадку тайны. И вот вернулась ни с чем…
Но почему люди не понимают, что Дремов не мог допустить оплошности? Ведь все знают, какой он был опытный летчик… И этот Лагутин. Как он смел обвинять погибшего товарища в халатности? Какие у него основания?
— Товарищ Соколова, — сказал он Нине, — мы, летчики, должны смотреть правде в глаза. На ошибках своих товарищей мы учимся. Я, конечно, понимаю: вам тяжело, но вы летчик-инструктор, и это обстоятельство должно перебороть ваши женские переживания, иначе вам незачем больше летать. А пока я вижу, вы ищете в катастрофе Дремова что-то мифическое. Это говорит в вас женщина. Можете идеализировать вашего любимого как мужчину, но как летчика… Факты говорят сами за себя: сгореть на ровном месте — это черт знает что!
Вспоминая неприятный разговор с Лагутиным, Нина подумала: «Ничего, время покажет, могу я летать или не могу». Она достала с этажерки альбом с фотографиями и раскрыла его. На первой странице фотографии ее отца Василия Ивановича и матери Ирины Власьевны. В трудные минуты жизни Нина всегда обращалась к этим портретам. Ее родители прошли славный жизненный путь, и у них было чему поучиться.
В самом начале гражданской войны отец и мать Нины, оставив на попечение родным маленького Данилку, братишку Нины, ушли в тайгу к партизанам.
Впоследствии, когда родилась и подросла Нина, боевые друзья Соколовых частенько собирались в их доме, и девочка с захватывающим интересом слушала их воспоминания о былых боях и походах. Слушал и Данилка. Оба мечтали быть смелыми, сильными, ловкими. Родители всячески поддерживали в них это стремление. Когда Данилка стал увлекаться спортом, отец сказал ему:
— Правильно, сынок. Я закалялся в нужде, а ты закаляйся в спорте!
В тридцать третьем году Данилка уехал, и все внимание родителей сосредоточилось на Ниночке. Нет, ее не баловали. В этой семье детей воспитывали на преодолении трудностей. Стоило ей принести однажды двойку, и отец сказал:
— Ты что думаешь, я под Волочаевкой сквозь колючую проволоку пробирался ради твоей двойки? Воевали, воевали, темнота мы этакая, чтобы наши дети учились и жили счастливо, а ты меня двойками позоришь!
С каждым годом Нина училась все лучше и лучше. Казалось, родителям бы только радоваться, но появилась новая забота: у Нины не обнаруживалось склонности ни к какой профессии. Отец не хотел неволить Нину, но надо же было ее к чему-нибудь пристрастить.