Ада Даллас
– Очень любезно с вашей стороны, Джек, – сказал Сильвестр. – Очень, очень любезно.
Джек продолжал болтать, мы отвечали тем же, наконец он встал. У дверей он повернулся.
– Помните, джентльмены, вы всегда можете рассчитывать на Джека Мура.
Это означало, что мы всегда можем купить его для помощи во втором туре.
Пока Сильвестр занимался подготовкой по основным направлениям, я старался организовать для себя как можно больше выступлений. Раз десять я участвовал в Адиной передаче. Поскольку я еще не был официально объявлен кандидатом и предвыборная кампания по-настоящему не начиналась, использовать телевидение на полную катушку было еще рано.
Теперь она называла себя не Ада Мэлоун, а Ада Даллас. Как-то раз я сказал в шутку:
– Черт побери, когда начнутся выборы, избиратели не будут знать, кто из Далласов баллотируется.
– А какое это имеет значение? – засмеялась она.
Политика шла своим чередом, а отношения между нами – своим. Я знал, что она понимает мою ничтожность, а зная, что она понимает, и сам считал себя ничтожеством. Я смотрел на себя, а видел лишь шляпу да гитару и слышал лишь голос, который умел немного петь, а больше говорить: "Да, Сильвестр. Понятно, Сильвестр". Но мне было, как я уже сказал, теперь легче, потому что я не лез из кожи вон. Черт знает как трудно двадцать четыре часа в сутки притворяться, будто ты что-то собой представляешь.
Одно только было смешно. Теперь, когда главное в наших отношениях было позади, когда мне незачем было притворяться, я хотел ее больше прежнего. По-другому, сам не могу определить как, но по-другому. Может, я испытывал нечто вроде вот чего: ладно, раз мне ничего другого делать не надо, я уж наверняка могу делать это, раз у меня больше ничего нет, я уж наверняка могу иметь это, и я хочу это.
Казалось, и она испытывала то же самое. Она давала мне то, что я хотел. Как будто говорила: "Ладно, получай. Не так уж много ты требуешь, получай, мне все равно".
Однажды вечером я застал ее дома. Целый день она была занята: сначала на телестудии, потом беседой с членами двух женских клубов, потом на коктейле в честь показа новых мод и бог знает где еще.
– Нелегкий выдался денек, а? – спросил я. – Для тебя, конечно.
– Пожалуй, да, – ответила она.
– Но все, надеюсь, прошло превосходно? – Не знаю, кого я пытался обмануть. Себя, наверное. И тем не менее продолжал: – Ты превосходно выглядишь после такого дня.
– Спасибо, дорогой, ты очень любезен.
Я подошел к ней и смущенно положил ей на плечо руку. Она не отодвинулась, но и не проявила заинтересованности. Моя рука лежала у нее на плече, она подняла взгляд и, улыбнувшись чуть усталой улыбкой, сказала:
– Конечно. А почему бы и нет?
* * *Шофер Сильвестра три-четыре дня в неделю катал его по штату в большом черном "империале". Сильвестр мог позволить себе иметь и шофера и "империал" – он не был кандидатом. Он только владел кандидатом.
Оставалось семь месяцев до первичных выборов, и мое имя было названо. Сильвестр основал бесплатную газету под названием "Свободная пресса", которая выходила два раза в неделю. В ней печаталась только наша пропаганда. Все большие газеты выступали против нас, и ему нужно было где-то отвечать.
Джек Мур, предупредивший нас, джентльменов, что мы можем на него рассчитывать, уже присоединился к нам. И сразу же после того, как мое имя было объявлено, оппозиция назвала своего человека: Арман Ленуар.
Ленуар был кандидатом от реформистов, от того, что когда-то было группой старого Сэма Джоунса, Джимми Дейвиса и Боба Кеннона, которая время от времени организовывалась и приступала к действиям. Он был заранее обречен на неудачу. Зачем они его взяли, мне так и не понятно. Он был богат, католик и не просто из Нового Орлеана, а новоорлеанец настоящих голубых кровей. Его прапрапрадед был губернатором Луизианы еще тогда, когда Луизиана не входила в Соединенные Штаты. И при всем этом они его взяли.
Рассчитывать, что его выберут, можно было только по одной причине: Ленуар был инвалидом – он служил в пехоте, остался без руки и теперь активно участвовал во всех кампаниях ветеранов войны. Они считали, что это искупает все его грехи. Частично, может, и так. Но не все. Потомку французских аристократов-католиков Нового Орлеана не стоило баллотироваться в губернаторы Луизианы.
Я часто думал, почему выбор пал на него. Прежде всего за ним стояли деньги бизнесменов, а им нужен был кандидат из бизнесменов. Он и был бизнесменом и никогда прежде не занимался политикой. Он возглавлял какую-то компанию под названием "Миссисипи вэли инкорпорейтед", которая занималась экспортом товаров в Южную Америку. На этом он зарабатывал немалые деньги, в семье тоже был капитал, и он был готов на большие расходы. В городе говорили, что только за право выставить свою кандидатуру он подписал чек на 100 000 долларов.
Поскольку Джоунс, Дейвис и Кеннон сами кандидатами не были, то его, можно сказать, поддерживал весь Новый Орлеан. Но те, кто стоял за ним, не могли понять, какой минус для кандидата быть уроженцем Нового Орлеана, потому что они сами были из этого города. И хотя им не раз об этом говорили и они видели, что произошло с Чепом Моррисоном, все равно поверить по-настоящему они не могли и поддерживали его, потому что он был из одной с ними компании. Они убеждали себя, что оторванная левая рука послужит отличной рекламой, а уж их организация позаботится обо всем остальном. Они верили в то, во что им хотелось верить.
И самому Ленуару страшно хотелось стать губернатором, а пуще того – его жене. Она тоже была из французских аристократов. Когда она выходила за него замуж, денег у нее не было, зато сейчас она считалась богатой, поэтому ей хотелось быть на самом верху – насколько я понимаю, она была уверена, что там ее законное место. Ходила молва, что это она уговорила его подписать чек на 100000 долларов.
Я видел ее несколько раз. Она чем-то напоминала Аду, хотя по типу они были совсем разные. У нее были черные волосы и белая кожа, а ноги длинные, как у породистой лошади. Сразу было видно, что в ней есть порох. Наверное, именно это и напоминало мне Аду.
Забавно, что Ада, ни разу ее не видев, тотчас ее возненавидела.
– Почему? – поинтересовался я.
– Потому, – ответила Ада.
– Это не причина.
– Для меня причина.
– Нет. Ты ненавидишь ее за то, что она умная, но я не понимаю почему. Это противоестественно.
– Пусть так. Я ненавижу ее за то, что должна была любоваться ее фотографиями в газетах еще тогда, когда она носила косички. Я ненавижу ее за то, что это были ее, а не мои фото. Такое объяснение тебя удовлетворяет?
– Да, – ответил я. – Пожалуй, да.
* * *Вот каким был их основной кандидат. Остальных у них хватило ума подобрать из провинции, то есть из других мест Луизианы. И им здорово повезло, когда они выставили в вице-губернаторы Уильяма Ли, бывшего спикера конгресса, кандидата от Боссиерского округа, с севера. Он был настоящим профессионалом в политике, и я не понимаю, как им удалось уговорить его – наверное, посулили ему порядочную сумму. Лучше бы он баллотировался в губернаторы, но теперь менять что-либо уже было поздно.
Однажды Сильвестр привел к нам в штаб нашего кандидата в вице-губернаторы. Это был приземистый лысый человек с большим животом и очками в золотой оправе. Его смех я услышал еще за дверью, и первое, что я увидел, когда он вслед за Сильвестром вошел в комнату, был его колыхающийся живот.
Сильвестр махнул рукой, подзывая меня.
– Томми, знакомься с нашим вторым номером. Роналд Хадсон. Томми Даллас.
– Рад встрече, – сказал я. – Вице-губернатор Сильвестра – мой вице-губернатор.
– Точно. Все точно.
Он захохотал еще громче, живот его еще больше заколыхался, а глаз за линзами золотых очков совсем не было видно.
Он был подрядчиком из Лейк-Чарлза, немало заработавшим на жирных контрактах по строительству жилых домов и прокладке дорог. Бизнесмены нам были не нужны, мы не собирались делать дела, но я решил, что, по мнению Сильвестра, в избирательном бюллетене должен быть и представитель делового мира. А Хадсон в свою очередь, насколько я знаю Сильвестра, вступая с ним в сделку, должен был внести сорок или пятьдесят тысяч. Он, наверное, собирался в один прекрасный день стать губернатором. А почему бы и нет? Так поступали все.