Ада Даллас

Потом кампания началась снова: предстояли вторичные выборы. На севере основное значение имеют первичные выборы, а у нас по-другому: главные – вторичные. На деле, во всяком случае.
В воскресенье после первичных выборов к нам зашел Сильвестр.
– Здорово получается, а? – хохотнул он. – Если судить по нынешнему моменту, то, по предварительным подсчетам, нам обеспечена победа большинством примерно вдвое. Таковы показатели.
Чтобы убедиться, крепко ли мы стоим на ногах, он притащил из Нью-Йорка счетную машину. Нужно отдать ему должное: он никогда ничего не делал наполовину.
– Значит, теперь все в порядке. – Я налил себе еще кофе.
Он бросил на меня тяжелый взгляд.
– Не заблуждайся. Они начинают бояться и потому становятся опасными.
Солидный, в сером костюме с черным с золотом шелковым галстуком, он стоял выпрямившись и смотрел не на меня, а куда-то вдаль, в сторону, в пространство. Потом его мысли снова вернулись к нам, и он сказал:
– Настало время вести себя осторожно.
– Конечно, – поспешил согласиться я. – Но ведь шерифы уже приступили к работе, и старого Джека Мура мы купили, значит, кроме еще нескольких голосов, нам вроде ничего не требуется. Похоже, все уже сделано.
– Само по себе ничего не делается! – сказал Сильвестр. – Между идеей и ее воплощением целая пропасть. Нельзя, наметив курс действий, предоставить событиям развиваться самим по себе. Всякое может случиться. Нужно тщательно за этим следить. И направлять. Всякое, повторяю, может случиться.
– Что же, например? – грудным голосом медленно протянула Ада, и я посмотрел на ее колени, обтянутые красным шелком халата.
Сильвестр размеренно, как секундная стрелка часов, повернулся к ней. Он посмотрел ей в лицо, и я подумал: какое чувство он испытывает сейчас? Если ему не чуждо все человеческое, значит, он должен желать ее, но слово "человеческое" к нему не подходило. Я никогда не видел, чтобы он ухаживал за женщинами, пил больше одной рюмки, да и ту не до конца. Я ни разу не видел, чтобы он допустил ошибку. В конце концов он наверняка где-то промахнулся. Но никому не суждено узнать, как это случилось.
– Что, например? – повторил он. И глубоко вздохнув, ответил: – Катастрофа.
Наступила тишина, и я услышал тиканье часов в соседней комнате.
Но ничего не случилось. Мы не допустили ни единого промаха, и я не понимал, что они такое могут выкинуть или за что ухватиться даже при том условии, что газеты были настроены явно против нас.
А газеты действительно выступали против. Одна из них назвала меня "паяцем с банджо" (им следовало бы знать, что это не банджо, а гитара). В другой говорилось, что я "марионетка в руках опытных политиканов", а третья утверждала, что кампания, которую мы ведем, "пародия на политическую ответственность и оскорбление избирателей штата". И не только новоорлеанские, но и газеты штата выступали против нас. Нас поддерживали только несколько еженедельников, финансируемых Сильвестром, да, разумеется, наша собственная "Свободная пресса".
Но Сильвестра это ничуть не беспокоило.
– Все к лучшему, – говорил он. – Мы много раз объясняли избирателям, что газеты поддерживают только тех, у кого деньги. Будем говорить и впредь. Будем бить в одну точку: Ленуар – орудие богачей. – Он засмеялся. – Самое смешное, что это правда, хотя нас вовсе нельзя заподозрить в приверженности к истине. Еще ни разу мне не приходилось видеть кандидата от реформистов, который не считал бы главной заботой защиту банковских счетов тех, кто его поддерживает.
– А что же сказать про вас? Ведь самый большой счет в штате Луизиана у вас.
Сильвестр улыбнулся. Ему было приятно это слышать.
– Ну, Томми, можешь сказать, что я исключение из правила.
Он посмотрел на Аду, и оба они засмеялись.
До вторичных выборов оставалось меньше месяца, и было похоже, что Сильвестр ошибся в своих предположениях. Предвыборная кампания шла без сучка и задоринки. Я был уверен, что ничего уже не случится и что Сильвестр совершенно неправ.
И вдруг за три недели до выборов оказалось, что он был прав. Прав, как всегда.
Девятнадцатилетняя девица весьма сомнительного поведения обратилась в гражданский суд Сент-Питерса с просьбой заставить отца своего двухмесячного ребенка оказывать ей материальную поддержку.
Отцом ребенка она назвала меня.
Заголовки всех газет и в городе, и, вероятно, во всем штате кричали об этом факте.
– Я так и знал. – Сильвестр весь почернел от бешенства, я видел, что злость кипит в нем, как смола в огне костра. Но одновременно он вроде и чему-то радовался. Наверное, тому, что не ошибся в своих предположениях. – Я знал, что они найдут, к чему прицепиться. Уж слишком гладко все шло.
– Что же нам делать?
Я был в отчаянии. Хоть ребенок и не мой, я был уверен, но возможность напасть на нас я им предоставил.
– Что делать? – Сильвестр метнул на меня взгляд своих черных глаз, и мне показалось, что я сижу на электрическом стуле и кто-то включил ток. – Отрицать, конечно. Отрицать все. Они-то сообразили, как действовать. Будь это просто хорошенькая, простенькая девушка со своими претензиями, мы могли бы дискредитировать ее, доказав, что она такое. А тем, что приплели и ребенка, они представили тебя и все это дело в самом грязном свете. Нет, здесь они ошибки не допустили.
Он помолчал секунду, обжигая меня взглядом.
– Это, конечно, правда? Значения это не имеет, потому что осталось всего три недели.
Краска хлынула мне в лицо. Я взглянул на Аду и увидел, что она лишь раздражена: ее злил не мой обман, а то, что я усложнил положение вещей. Я не ответил Сильвестру, и тогда она сказала, смеясь, наверное, в душе:
– Да ладно уж, признавайся.
– Я и правда не знаю, – сказал я. – Мы виделись раза два, но с ней бывали все, кто приходил в этот кабак. Я вовсе не уверен, что ребенок мой.
– Так я и думал, – чуть кивнул Сильвестр.
Теперь он считал уже лишним тратить время на ссору со мной. Кто я? Дурак – рядовой, совершивший ошибку, и генералу предстояло ее исправить. Теперь он думал, как ее исправить.
– А не могли бы мы пригласить в свидетели тех, что тоже встречались с ней? – Я чуть осмелел: главный удар был позади.
– Это не поможет, – Было ясно, что такая мысль уже приходила ему в голову. – Их показания будут означать признание твоей вины, а для избирателей не имеет значения, сколько лиц там участвовало. Тебя бы все равно заклеймили позором.
– А как насчет ребят из округа? Не могли бы они, невзирая ни на что, приложить руку к подсчету голосов?
– Не знаю, боюсь, теперь это не так просто. Я проверю. Сомневаюсь, можем ли мы в данной ситуации полностью положиться на шерифов.
Он поднял телефонную трубку и заказал несколько разговоров. Первым дали Билла Бернса. Сильвестр поздоровался, поговорил о том о сем и наконец приступил к делу. Он держал трубку так, чтобы мы слышали голос Бернса.
– Я скажу тебе, Сильвестр, как обстоят у нас дела. Ты же знаешь, что в нашем округе много сельских жителей, а что они собой представляют, тебе известно. Они сейчас настроены против Томми, он должен объяснить им, что все это вранье. Что же касается меня лично, то мне на это наплевать. При подсчете я, конечно, могу сшельмовать, но не ради Томми, поскольку против него все. Если я это сделаю, то ополчатся и против меня. Постарайся уладить это дело, и все будет в порядке. Докажи, что это ложь, и выборы пройдут как надо.
– Ладно, Билл, раз ты говоришь, значит, так и есть. – Сильвестр знал, когда нужно расточать сладкие речи, когда приставить нож к горлу, а когда и просто закончить разговор. – Мы еще позвоним тебе. – Он положил трубку и повернулся к нам: – Слышали? То же самое нас ждет везде.
Он проверил. Лишь в пяти или шести округах ребята сказали: "Плевать, справимся". Но этого было недостаточно.
– Понятно? – спросил Сильвестр, закончив последний разговор. Он посмотрел на часы: – И в довершение всего через несколько минут наш аристократ выступает по телевидению.