Ада Даллас

– Пойдем к морю.
Она взяла меня за руку. Мы пошли мимо пальм к узкой полосе коричневого песка, на который набегали серо-белые волны.
– Постоим минутку, – сказала Ада.
– Тебе не холодно?
– Ничего.
Мы стояли рядом. Пока она следила, как, вздымаясь, набегали и с грохотом обрушивались на песок горбатые волны, я любовался четкими линиями ее покрытого загаром лица, золотом растрепанных ветром волос и решительным взглядом темно-серых глаз.
– Здесь, возле этой воды, я почти понимаю, что я такое, – не оборачиваясь, сказала она.
– Что же именно?
– Почти, сказала я. Не совсем. Но тебе, пожалуй, лучше оставаться в неведении. Тебе, наверное, не следует до конца понимать, чего я хочу. Могу только сказать, что глубоко внутри, куда ты никогда, никогда не сможешь проникнуть, живет та же стихия, которая в любую минуту способна сорваться с цепи.
Я ничего не сказал, но ощутил сильный порыв холодного ветра и порыв ее любви, которая тоже была холодной, потому что я ее боялся.
Наконец она обернулась.
– А кто ты, Стив? Чего ты хочешь?
– Чего я хочу? Ничего.
Я боялся и одновременно хотел ее любви. Она была так близко. Мне нужно было лишь перестать сопротивляться.
– И никогда не хотел?
– О нет, когда-то я хотел очень многого. Но это было давным-давно.
– Чего? Скажи мне.
– Все очень просто. Хотел стать великим. Не великим полководцем, не великим государственным деятелем или еще кем-нибудь. А просто великим. Обладать величием, держать его в руках, как держат драгоценный камень или бутылку. Мне было безразлично, в каком виде я его обрету, лишь бы владеть им.
Впервые я признался в этом во всеуслышание.
– И ты что, не знал, как этого добиться?
– Я только думал, что знал, – засмеялся я, и она сжала мой локоть. Я могу вот-вот сдаться, подумал я и заговорил быстро-быстро: – Я считал, что обрету величие в театре. Знаешь, – добавил я, смеясь, – по правде говоря, я немало потрудился на этом поприще, но по-настоящему не предпринял никаких шагов. Я так никогда и не сделал ни единого хода, а делать ходы нужно даже тогда, когда ты еще не решил окончательно, какой вариант будешь разыгрывать. Если хочешь преуспеть, нельзя бояться неудач.
– А что ты намерен предпринять сейчас?
– Ничего. Все позади. Повторяю, ничего. Абстрактное Ничего с заглавной буквы. Поэтому я и стал телерепортером.
– Разве это так уж плохо?
– Совсем не плохо. Это как раз то, что мне сейчас требуется.
Теперь я был уверен, что не сдамся, не приму ее предложения. Вполне возможно, оно мне не под силу. Мое сопротивление оказалось успешным. Я торжествовал и в то же время испытывал чувство утраты.
– Бедный Стив!
– Нечего меня жалеть, – рассердился я. Ей явно было жаль меня.
– И тебе этого достаточно?
– А кто я такой, чтобы претендовать на большее? – Я хотел было сказать, что давно уже наполовину мертв, но вовремя остановился. – И кстати, чего хочешь ты? Ты считаешь, что должна получить сполна? Да?
– Не знаю. – Теперь она не смотрела на меня. – Но я постараюсь получить. И скрывать этого не собираюсь.
– И куда же заведут тебя твои попытки, как ты думаешь? – Наверное, я был жесток. Но это получилось помимо моей воли.
– Я хочу заставить мир признать, что я существую. Я хочу заставить его сказать: "Да, ты есть, и никакие удары судьбы не могли этому помешать. И если я причинил тебе что-либо дурное, то и ты отплатила мне". Я хочу сделать так, чтобы мир не мог не признать, что я существовала.
– И это все? – засмеялся я.
– Ни в коем случае. Я отплачу каждому негодяю, который когда-нибудь обидел меня или осудил. Они еще узнают, кто я и на что способна. Я раздавлю их, как вот эту медузу.
И она втерла медузу в песок.
Зашелестели на ветру листья деревьев, и на наши лица упали первые капли дождя. Ветер принес с собой дождь и запахи моря.
– Сейчас хлынет ливень, – заметил я. – Пойдем обратно.
Но ее пальцы только сильней сжали мой локоть.
– Подожди.
Капли дождя были холодными, они прыгали по лицу Ады. Где-то далеко пророкотал гром. На испещренной пунктиром линии горизонта, где смыкались темное море и небо, вспыхнул зигзаг молнии, осветившей мир на мгновенье желтым светом. Стеной полил дождь.
– Мы промокнем. – Я дрожал в одной рубашке, прилипшей холодным пластырем к телу.
Она прижалась ко мне.
– Я тебя согрею.
Я почувствовал прикосновение ее стройной спины и ощутил под руками округлость упругой груди. Блузка у нее была мокрой, и от нее тоже веяло холодом. Потом в моих объятьях она начала согреваться, наши тела соприкасались, и я почувствовал тепло.
Влажные, уже не золотые, а потемневшие от воды и разметавшиеся по ветру волосы лезли мне в лицо.
– Стив, – позвала она.
– Да? – прошептал я ей на ухо.
– Люби меня, Стив. Пожалуйста, люби меня.
Я молчал.
– Будешь любить меня, Стив?
Ее мокрая гладкая щека коснулась моей щеки.
Я опять промолчал.
– Ты не ответил, – прошептала она.
– А что я должен ответить?
– Ты хочешь сказать, что не любишь меня?
– Вовсе нет. Ничего подобного.
– А как же тогда тебя понимать? Ты хочешь сказать, что я нравлюсь тебе, как может нравиться любая проститутка? Только так и не больше? Это ты хочешь сказать?
Меня вдруг охватило чувство... вины.
– Нет, – принялся я убеждать ее, а может – себя. – Я люблю тебя так, как могу любить женщину. На большее я не способен, слишком поздно. Ты это прекрасно знаешь.
– И ты в это веришь? Или ты знаешь, что это ложь?
– Это правда.
– Нет! – не сказала, а крикнула она. – Ты просто убедил себя в этом. И я ничего не могу поделать. – Она прильнула ко мне, на мгновенье я вдруг ощутил вес ее холодного и неподвижного тела. – Ничего, – повторила она и, оттолкнув меня, резким движением высвободилась из моих объятий. Я было протянул к ней руки, но тут же опустил их.
– Пойдем, – сказала она. – Вернемся в отель.
Всю ночь гудел ветер и стучал в окна дождь. Лежа в большой старинной кровати, я смотрел на наглухо прикрытые двойными рамами окна и прислушивался к шуму ветра и дождя и к дыханию Ады, которая, я был уверен, не спала. Перед рассветом ветер стих, перестал и дождь. Утро было серым, но спокойным. Мы уехали рано, чтобы поспеть на первый паром. У конторки мы с Адой стояли порознь. Хмурая хозяйка молча подала мне счет, и так же молча я оплатил его. Беря сдачу, я заглянул ей в лицо, и мне показалось, что она улыбается.
* * *
Все было кончено.
Больше не было ничего. Ни ссор, ни объяснений, ни сцен. В отношениях людей часто наступает такой момент, когда надо на что-то решаться. Вот и в наших отношениях наступила кульминация. Я не хотел считать, что это конец, и еще раза два попытался с ней встретиться, но она держалась отчужденно, и в конце концов я смирился. После этого мы продолжали видеться на студии, криво улыбались, разговаривали ровным тоном бывших любовников – он звучит как эхо отжившего.
Впоследствии, оглядываясь назад, я порой думал, что это я толкнул ее на избранный ею путь, что, если бы я тогда вел себя по-другому, все, быть может, и сложилось бы совсем иначе. Но, поразмыслив, понимал, что обманываюсь. Возникновение Ады Даллас было неминуемым. Веди я себя по-другому, она просто возникла бы по-другому.
Она продолжала готовить выпуски местных теленовостей и делала это вполне успешно. Она очень подружилась с Хармоном, появлялась в окружении газетных репортеров и богатых рекламодателей, и сделанная ею временная уступка расчета эмоциям, казалось, наглухо умерла. Она опять стала той Адой, которая ценила людей только по тому, насколько они могли оказаться ей полезны. Если нет, идите к черту.
В течение нескольких месяцев она готовила тексты для телерепортажей, а потом сделала очередной ход. Совершенно неожиданно комментатор передачи показа мод получила дополнительные две недели отпуска к двум положенным – за особые заслуги, сказали ей. Она была искренне обрадована, но вовсе не удивлена этим необычным проявлением справедливости и, пофыркивая от удовольствия, отправилась на месяц на Бермуды. Когда она вернулась, меднолицая, в веснушках и самоуверенная, оказалось, что она уже не комментатор показа мод. Ее место заняла Ада. Экс-комментатору, неэлегантной и немолодой женщине, нечего делать на экране. Хармон подыскал ей другое место с большим жалованьем, и она не стала с ним спорить. Спустя какое-то время, разумеется.