Бессы

«Гоблины, блядь», - думал Факер яростно, ненавидя их и презирая – жалких потомков великих предков.
Мир всё больше впадал в хаос, заполняющий собой бытие после крушения системы, поддерживающей порядок. Логика сменилась случайностью. Получить затычкой в печень или просто бутылкой по голове мог каждый, независимо от места и времени, причём – абсолютно без причин.
Иногда Факер успокаивал себя, что паранойя – это следствие употребления марихуаны. Об этом даже писала «Википедия». Он старался убедить его, что мир не настолько гадок, как он себе его нарисовал, а люди – это не унылые и подлые мудаки, а сплошь и рядом выдающиеся и чертовски приятные личности.
Впрочем, его напускной оптимизм испарялся достаточно быстро, едва он выходил из квартиры и сталкивался с окружающим его бардаком – наркоманами соседями, убитым подъездом, гниющим мусором, водителями маршруток и вечно пьяным быдлом всех цветов и оттенков.
Всё это росло в пугающей прогрессии.
«При советской власти, было поспокойнее, потому что людям не было смысла воровать, не говоря уже о том, чтобы взрывать друг друга», - думал он.
Провинциальный городок, по которому шел Факер, конечно, отличался от столицы, встречая его сплошь и рядом славянскими лицами, что уже было разгрузкой для уставших очей. Только вот, лица эти – русские и родные, - были черны и далёки. Пустые глаза взирали на него практически равнодушно, поигрывая адскими бесноватыми огоньками, ловя которые в очах бредущих мимо него потерянных душ Факеру становилось жутко. Сам городок будто превращался в застывшую во времени и затерянную в пространстве проекцию из классической антиутопии, которыми некогда пугали неприхотливых зрителей фантасты, описывая в своих толстых романах города-призраки недалекого тоталитарного будущего, в котором нет места людям, где на смену Человеку пришел Зверь, поработивший практически каждого, высосав из него душу, сделав бездумным куском мяса, винтиком хаотичной, но безвыходной системы.
Даже в самую безмозглую юность Факер не считал себя фашиствующим молодчиком, чувствуя себя человеком великой советской эпохи, но не становясь от этого менее агрессивным. Деление людей по данному вопросу на толерантных и нет, напрягало его. Он не был расистом, но выступал против смешения кровей разных рас, за верховенство русских, но в дружественном интернационале советских народов, - и в этом, по мнению Факера, не было ничего, за что власти уничтожали таких, как он – перекрывая кислород, отнимая работу и бизнес, просто бросая за решетку.
Вместо идеи сильного русского государства молодежи посредством глобальных СМИ вбивалась как норма похоть, грязь и порок, отчего в головах деток случался сбой матриц.
***
Пройдя нетронутым, Факер остановился у церкви, где был на Пасхальной службе ночью. Рядом с оградой, под брезентовым настилом, примостившись на пластиковых лавках, копошились сирые и убогие, деля добычу – еду, деньги, сигареты и тару с остатками алкоголя. Среди найденного были мобильный телефон и золотая цепочка, право собственности на которые предъявляли теперь сразу несколько местных аксакалов. Разговор шел на повышенных тонах, мужики драли глотки , и с нажимом хватали друг друга за засаленные грудки, сотрясая лохматыми бородами, а две бабы – противно визжали, пытаясь поцарапать оппонентов длинными чёрными когтями.
Его вновь тронула тревога. Сначала Факер хотел просто пройти мимо, стараясь не глядеть на них, словно на голодных помойных собак, но невидимая сила остановила его и он замер, как вкопанный, глядя на сцепившуюся чернь. Буквально тут же, будто почувствовав его присутствие, они прекратили драться, и обратили свои взоры на Факера.
Он поёжился и, вдруг, будто по божьей воле, его смятение сменилось холодным равнодушием, и Факер двинулся к ним.
«Христос воскрес!» - радостно скалясь гнилыми ртами, отребье поползло к нему.
«Перестрелять вас, как собак бешеных», - бросил он злобно, поднимая с ноги конструкцию из двух ящиков и досок, где была аккуратно разложена добыча, которая взлетела вверх вместе с трубкой и золотом.
Сирые и убогие вздрогнули и враз застыли, словно покрытые мхом влажные пни.
Факер прошел мимо них, едва не касаясь плечами, - сквозь церковные врата и, пройдя вдоль знакомых крестов по жидкой аллее, вошел в церковь.
Зайдя внутрь, Факер почувствовал могильный холод, изо рта у него пошел пар. Вокруг царил сырой полумрак. Он снял очки и протёр их влажной футболкой – стало ещё хуже. Его уверенность быстро улетучилась, пошатываясь, Факер побрел к алтарю. Подойдя ближе, он почувствовал тепло и узрел свет. Факер обошел алтарь справа, и уткнулся на современный компактный инфракрасный обогреватель, у которого, удобно усевшись в низеньком мягком кресле, читал газету какой-то святой отец. Не разбираясь в чинах священнослужителей, Факер неуверенно кашлянул, пытаясь привлечь к себе внимание попа. Тот поднял голову и вопросительно взглянул на него над половинками стильных очков, но Факер продолжал молчать. Отложив газету в сторону, поп встал.
«Христос воскрес, сын мой», - сказал он красивым глубоким голосам.
«Ага», - кивнул Факер, делая шаг вперёд и наслаждаясь идущим теплом, согреваясь после неприветливой пасхальной непогоды в божьем доме.
«Не ага, а воистину воскрес», - нравоучительно поправил его святой отец.
«Ага», - снова кивнул Факер.
«Что привело тебя сюда?» - спросил его поп.
«Как в кино», - подумал он, ближе подходя к обогревателю.
«Если хочешь, можешь просто согреться. Я не буду доставать тебя расспросами», - примирительно сказал святой отец, садясь и беря в руки газету.
Факер тяжело вздохнул.
«Я грешен, и меня это волнует», - сказал он.
***
У Факера были свои отношения с Богом. Как и большинство русских, он предпочитал держать их при себе, всё было между ними. Сам институт Церкви он считал тоталитарным. Католическая церковь была отдельным фашистским государством, причём, более кровожадным, чем самый радикальный исламский фундаментализм, а православная – сама по себе интегрированная в государственную систему, готовую пляс хоть под дудку монархии, хоть – Иосифа Сталина, но с большим удовольствием – на жирных либеральных корпоративах. Само определение Бога, как некой вполне реальной фигуры, уже само по себе было фашизмом, воспетым преклонением перед ницшеанским Сверхчеловеком. Любая религия несла в себе Любовь. Даже расистский по своей сути иудаизм проповедовал любовь к одной – еврейской – расе. Любовь же, в отличие от тоталитаризма, не предполагает принуждения, любовь – это внутренние убеждения, сила воли и твёрдость характера, ваши человеческие качество, ибо любовь отличает людей от зверей. И если государственный тоталитаризм был необходим для защиты и развития общественных институтов, то есть – каждого из нас, независимо от социального или еще какого-то статуса, то принуждение к любви в отношении Церкви и Бога были недопустимы, и вместо того, чтобы быть проводниками между людьми и Господом, попы и прочие лишь отталкивали народ от Всевышнего, бросая страну в смуту безбожия, результатом которого становилась глобальная деградация человека. Поэтому Бог был для Факера не попами и не храмами, именуемыми Господними домами, Бог для него был любовью, его внутренними убеждениями, следовать которым он старался, впрочем – не всегда успешно, что злило его. Успокаивало Факера лишь одно – понимание того, что это в нём говорит совесть.