Убей страх: Марафонец

— То есть как?
— То есть не ведаю. Может, Сущий меня сюда определил, чтобы тебя встретить и сказать всё, что сказано. А что сказано, то — всё, больше у меня для тебя ничего нет… Чего ты суетишься? У тебя — Путь. Встретил Зрячего — беги и жди Сдвига. А там разберёшься. Времени, повторяю, у тебя — Вечность…
— С перерывами на рождения и смерти в земных вариантах, — сказал Чернов и встал.
И Зрячий встал.
— Не без того, — согласился он. — Но так мы все живём, Вечные. Чего ж зря маяться? Данность — она и есть данность. Небо — голубое, трава — зелёная, жизнь — дерьмо… Где-то я эту фразу то ли слышал, то ли читал, то ли сам произносил… Вот она — ложная память, как твои учёные умники выражаются… — Положил руки Чернову на плечи: — Не обижайся на меня, Бегун. Я всего лишь — функция. Мы все — функции. Я выполнил свою задачу. А ты — нет. Спеши. Сущий не любит, когда тянут кота за хвост.
Последнее он произнёс по-русски. Без акцента.
— А русский-то ты откуда знаешь?
— Не знаю, — почему-то с грустью произнёс Зрячий. — Я даже не знаю, что такое «русский», хотя слово мне известно. Язык, да? Твой?..
— Мой.
— Ничего, приятный… — Он сказал вдруг возникшему в дверях стриженому: то ли тому, кто уступал им место у пульта, то ли другому — они все здесь были как братья-близнецы. Однояйцевые. — Проводи гостя на поверхность.
— А куда мне бежать? В какую сторону? В Парк? В Вефиль? — испугался внезапной развязки Чернов.
— Путь — это твой выбор, — сказал Зрячий. — Я-то здесь при чём?.. Только куда б ты ни побежал, все одно в Сдвиг впаришься, раз Зрячего нашёл и слова, тебе положенные, услышал. И город с тобой уйдёт. Это аксиома. Так что беги… как это по-русски?.. куда глаза глядят. Не ошибёшься.
— А полиция? У меня же нет идентификационной карты…
— Почему нет? Есть…
Зрячий задрал Чернову рубаху. На животе красовалась цветная татуировка, неизвестно откуда и как возникшая: маленькая красно-белая птичка с распахнутыми крылышками, словно готовящаяся взлететь, и короткая древнееврейская вязь — слово «Шмот», «Исход».
— Это навсегда? — испуганно спросил Чернов. Испуганно, потому что если навсегда, то странновато русскому во всех коленах человеку иметь на животе древнееврейскую надпись. Не поймут соотечественники в земной жизни…
И следующая мысль: какие соотечественники? До них — как до Второго Пришествия… Пришествия его, Чернова, в родные Сокольники… Оно сейчас казалось Чернову столь же нереальным, как и обещанное Новым Заветом и по сию пору не исполненное.
— Навсегда? — переспросил Зрячий. — Хороший вопрос. Задай его Сущему — при случае. Или тому из Зрячих, кто знает и помнит… — Обнял коротко, мимолётно прижался щекой к щеке, отстранился. — Прощай, Бегун. Сущий даст, ещё встретимся. А будет благословение, так и узнаем друг друга…
А стриженый парень подхватил Чернова под руку и повёл через зал с мониторами к очередной стальной двери со штурвальным запором. Неизвестно кому и как они сопротивлялись, но попасть в этот зал можно было, по мнению Чернова, только с помощью небольшой ракеты с атомной боеголовкой…
После почти часового хождения по туннелям, трубам и вертикальным лестницам они добрались до какой-то дверцы — отнюдь не стальной, вполне обычной, деревянной, хлипкой. Стриженый отпер её ключиком, сказал:
— Вот и выход. Прощайте, господин…
И Чернов оказался на свежем воздухе.
По-прежнему была ночь, по-прежнему где-то за домами фуговали сполохи Огня Небесного, укрощённого Миром Виртуального Потребления, а улица, на которую стриженый выпустил Чернова, гляделась тёмной и безглазой. Дома на ней стояли невысокие, не выше пяти-шести этажей, очень похожие на нью-йоркские — где-нибудь в районе Гарлема или Бруклина, с традиционными пожарными лестницами по фасадам. Ветер гонял по мостовой пустые коробки, обрывки газет, сигаретные пачки. Окна в домах не светились: жильцы спали сладкими или не очень снами, ждали утра.
Чернов не стал его дожидаться, а привычно побежал — странноватый в своей вефильской одежонке. Хотя было тепло, а свидетели бега отсутствовали, так что одежонка к случаю подходила. Чернов бежал и думал, что он похож на своего приятеля-банкира, который то и дело летает на переговоры в разные европейские города: в Женеву, или в Вену, или в Париж, или в Цюрих… Чернов спрашивал его: ну как тебе Женева или Вена? А тот отвечал: никак, я ни хрена там не видел. Аэропорт, подземная парковка, машина, улицы на скорости шестьдесят ка-эм в час, опять подземная парковка в офисном здании, зал для переговоров, обед в соседнем зале, парковка, машина, аэропорт. Утром — из Москвы, вечером — дома. Ещё и поужинать с женой успевает. Так и Чернов. Третье ПВ, а он ничего ни об одном толком не узнал. Не из окна авто видел жизнь, так просто на бегу, разница всего лишь техническая. И если мир Вефиля и Панкарбо можно хотя бы представить себе: он, вероятно, не очень отличается от его, Чернова, ПВ-аналога, только тысячелетие назад, то уже мир испанских монголов построен иначе. Хотя бы политически. Карта другая… А этот — Виртуального Потребления — и вовсе не понятен. Схоластический спор о смысле слова «виртуальность» ничего не добавил к пониманию сути здешнего ПВ…
Оставалось примириться и решить для себя: так и должно быть, так и положено Бегуну — знать только цель, только конкретную свою задачу, а на сторонние детали не отвлекаться. Тем более что всё равно они забудутся напрочь, как не было. Как, кстати, и задача. Не приятель-банкир, так дипкурьер из советских времён: прикованный к почтовому мешку человек-функция, невидящий, неслышащий, неотвлекающийся.
Но с другой стороны, визит в Мир Виртуального Потребления, ничего не дав Чернову о самом Мире, позволил узнать кое-что о схеме воздействия на эту бесконечную — так! — Сеть Миров, созданную Сущим и ведомую им, управляемую, корректируемую по собственному разумению, коли это слово подходит Сущему. Как сказал Зрячий-очкарик: Он — не «кто», не «что», не «какой», не «чей»… Что-то в таком роде…
Воздействие — через Вечных. То есть через людей (людей ли?..), которые де-юре существуют с момента сотворения мира (по Библии определяться привычнее…) и до его конца, если таковой планируется. Эти люди живут в сотворённом мире в облике простых смертных, но время от времени вырываются Сущим для исполнения определённой им раз и навсегда (а раз ли и навсегда?..) функции в некое надпространство или межпространство (всё-таки довлеет фантастика!..), которое пронизывает (или объединяет?) бесконечность действительных миров. Точка. Выкарабкался из фразы. И что она объяснила? Чернов честно признался: ни фига не объяснила. Как ни фига не объяснил знающий кое-что Зрячий, хотя и выложил Чернову-Бегуну всё, что должен был выложить. А Чернов-Бегун — даун. Чернов-Бегун не понял. Слишком мало, выходит, фантастики начитался. Слишком редко вставлял в пасть процессора всякие «стрелялки», «бродилки» и прочее, поскольку не любил компьютерные игры. Не находил в них смысла и удовольствия… А ведь прав Зрячий-очкарик: и на компьютерную игру вся эта хренотень похожа, а Чернов — тот герой, который должен пройти все уровни игры и кого-то там победить, заломать или, наоборот, что-то выстроить и запустить жить.
Версия? Версия. Но сомнительная. Ибо Сущий — не «кто» и не «что» и его Сеть — не какой-нибудь Интернет Интернетович Интернетов, а… Что «а»? И как в телефонной справочной: ждите ответа, ждите ответа, ждите ответа…
А ничего больше и не остаётся, как ждать. Только сдавалось Чернову, что людям-функциям — даже Вечным! — никакого ответа знать не положено. Исполняй — и точка. Дипкурьеры. Почтовый мешок — Вефиль.
А улица тянулась в ночь бесконечно, как вышеназванная Сеть, Чернов ровно бежал, обнадёженный высказыванием Зрячего о том, что не важно, куда бежать, важен процесс, и вдруг он почувствовал, что ноги его не касаются асфальта (или чем там покрыта улица?), что он легко перебирает ими в воздухе, что он всё выше поднимается над улицей — вот уже на уровне второго этажа… третьего… пятого… Вот уже он парит над крышами, и где-то глубоко внутри — как прежде! — рождается сладкое чувство счастья, захватывает всё целиком — «от гребёнок до ног», извините за расхожую цитату, и Чернов проваливается, проваливается, проваливается, и ему сладко-сладко, потому что такой вот непривычный «сладкий взрыв», спокойный, летучий, воздушный, настиг его и поглотил целиком. И тут в сладость ощущения ворвался страх. Чернов — непонятно отчего! — вдруг испугался и «взрыва», который опять достал его, и этого полёта, противного уже поминаемому здесь закону всемирного тяготения, и ещё чего-то испугался, да так, что замахал руками, стал тормозить, не осознавая, что брякнуться с такой высоты — костей не соберёшь…