Женщина без имени
– К чему лгать? – Он закончил свою мысль: – Я думаю, что Господь видит и слышит и наше прошлое, и наше настоящее, и наше будущее в настоящем времени.
– Для меня это не слишком хорошее предзнаменование.
– О… – Он улыбнулся. – Возможно, как раз наоборот.
Он ждал. Она повертела в руках носовой платок, покачала головой и вытащила из кармана конверт.
– Учитывая события последних нескольких месяцев, у меня было время подумать. Кое-что привести в порядок. Я назначила вас душеприказчиком. Если что-то случится, я хочу, чтобы вы за всем проследили. Просто на всякий случай. И… – Быстрый взгляд на священника: – Произнесите речь на моих похоронах.
Он взял конверт.
– Я думал, что ты выступишь на моих.
Она огляделась по сторонам, посмотрела за окно на деревья, стараясь придать своему голосу не слишком обреченное звучание. Она протянула священнику кольцо с двумя ключами.
– Это от моего пентхауса и от ячейки в банке. Все, что вам потребуется, там. Фамилия моего адвоката – Суишер. Он подготовит бумаги.
– Разве не лучше заняться этим твоему агенту или тем, кого ты любишь?
По щеке покатилась слеза. Женщина прошептала:
– Мои любимые. – Ей даже удалось коротко хихикнуть. Она отвернулась. – Мой бывший муж номер три выйдет из себя, но вы получите все. Распорядитесь этим по вашему желанию.
Его глаза сузились.
– Следует ли мне беспокоиться за тебя?
Она взяла его руку в свои.
– Я не тороплюсь. Мне лучше. Правда. – Вымученная улыбка. – Я просто… планирую. На всякий случай, понимаете? Только и всего. При дневном свете все не так уж плохо. – Женщина резко опустила голову. – Но когда солнце заходит и… на моем балконе становится так темно… – Ее голос прервался.
Женщина посмотрела на часы на запястье священника, потом на солнце за окном.
– Я опаздываю. – Она преклонила колени. – О боже, мне искренне жаль…
Он подался вперед, снова окунул палец в масло, нарисовал крест у нее на лбу. Масло оказалось теплым.
– Ego te absolve a peccatis tuis in nomine Patris et filii et spiritus sancti [2].
Женщина встала, дрожащими губами поцеловала его в щеку, потом поцеловала второй раз, намочив его щеку слезами. Изо всех сил сдерживаясь, чтобы с ее языка не сорвалось признание, она прикусила его, сжала губы, отступила назад и ушла. Она остановилась перед алтарем – в ней подняло голову неверие – и прошептала:
– Отец?
Священник встал в своем белом облачении, опираясь на трость, в которой не нуждался.
– Да?
– Это между вами и мной, верно?
Он кивнул:
– Это касается лишь нас троих.
Теперь его голос стал крепче. Над ним возвышался крест. Больше священник ничего не сказал. Женщина в последний раз преклонила колени и закрыла глаза. Вскоре она сама поговорит с Ним.
Священник выпрямился:
– Дитя мое…
Она ждала.
Он сделал шаг.
Она негромко сказала:
– Отец, все фильмы заканчиваются. Все занавесы опускаются.
Он поднял палец. Его глаза сузились. Он открыл рот, чтобы ответить.
Женщина не пошла по центральному проходу, предпочла уйти под боковыми сводами. Она распахнула заднюю дверь. В лицо ударил соленый воздух. Она надела на голову шарф, закрыла глаза солнечными очками и пошла прочь под голубым небом, усеянным белыми облачками.
– Прощайте, отец.
Глава 1
Рождественский сочельник, восемнадцатью часами ранее
Я потер глаза, сдул парок с моего кофе и повел машину коленями. Я никого не обгонял, и меня никто не обгонял. Я просто занял свое место в потоке. Не привлекал внимания. В этом я был мастером. На спидометре стрелка замерла около цифр семьдесят семь миль в час, как и у всех остальных путешественников, направлявшихся ночью на север. Загипнотизированный прерывистой линией, я начал возвращаться назад во времени. Девять лет? Или все-таки десять? Поначалу дело пошло медленно: каждая минута складывалась в один день, каждый день – в год. Но я сидел в машине, и дни выстроились, словно домино за ветровым стеклом. Время было и мгновением, и долгим сном.
Меньше чем за семь часов я пересек Флориду от юго-западной оконечности до северо-восточного угла. Я перестраивался, пытаясь выбраться из похожих на спагетти развязок, где шоссе I-10 на северном берегу реки Сент-Джонс пересекалось с I-95, проехал на юг по мосту Фуллер Уоррен и въехал в тень больницы Ривер-сити – полудюжины или около того зданий, поднимавшихся и расползавшихся вдоль Южного берега. Джексонвилл, возможно, не настолько хорошо известен, как Чикаго, Даллас или Нью-Йорк, но ночное небо над ним красивейшее из тех, что я видел, и больница вписывается в этот вид.
По спиралевидной подъездной дорожке я поднялся до шестого этажа как раз перед пересменкой в девять вечера. В двойном потоке входивших и выходивших людей было легче затеряться. Я посмотрел на часы. У меня полно времени.
В кузове моего фургона, стоявшего в темном углу парковки, я переоделся в темно-синюю форму обслуживающего персонала и водрузил на нос очки с простыми стеклами в толстой оправе. Выгоревшие на солнце волосы я скрутил в тугой «конский хвост» и убрал под темно-синюю бейсболку. Я прикрыл рот белой маской, сунул руки в желтые резиновые перчатки до локтя и прикрепил на клапан нагрудного кармана карточку с именем Эдмон Дантес. На первый взгляд бейджик выглядел профессиональным, но любой человек, имеющий доступ к компьютеру, быстро выяснил бы, что Эдмон Дантес не работает и никогда не работал в больнице Ривер-сити. Разумеется, в мои планы не входило оказаться поблизости от тех людей, которые сообразили бы, что Эдмон Дантес был на самом деле графом Монте-Кристо, а не мусорщиком. Я сунул под рубашку провода от наушников и позволил самим наушникам болтаться поверх воротника, а ни к чему не подсоединенные концы обвивали меня под рубашкой. За последнее десятилетие меры безопасности все время усиливались, поэтому больницу оснастили камерами, работавшими 24 часа в сутки, и охранниками. Главное – знать, где они находятся, и вовремя отвернуться, надвинуть бейсболку пониже или прижаться к стене, выходящей на улицу. Честно говоря, все это не оправдывает мое переодевание, но камуфляж срабатывал годами и будет продолжать это делать до тех пор, пока я не привлеку к себе внимание и не буду выделяться на фоне тысячи служащих больницы. Штука простая: будь как все.
В большинстве своем люди не наблюдательны. Эксперты исследовали показания свидетелей ограблений банка. Редко двое или трое из них приходили к согласию по поводу того, кто же ограбил банк, что на них было надето, что они взяли и кто это был, мужчина или женщина. Я это к тому, что быть невидимым не настолько трудно. За последние десять лет я многое узнал о том, как не прятаться, но оставаться незамеченным. Это возможно. Но требуется немного потренироваться.
На первом этаже я схватил желтую тележку для мусора, стоявшую рядом с мусороприемником. Размером с небольшой автомобиль, она выглядела как V-образное основание самосвала на колесах. Я вкатил тележку в служебный лифт и повернулся спиной к первой камере. Тележка служила нескольким целям. Она давала мне повод пройти куда угодно: никто не станет спорить с человеком, который пришел забрать мусор. Еще тележка позволяла мне прятать сумку до тех пор, пока она мне не понадобится. К тому же я и сам мог спрятаться за тележкой. Или использовать ее для того, чтобы остановить преследователей, но до этого дело не доходило ни разу.
Детское крыло располагалось на четвертом этаже. Колокольчик лифта звенел на каждом этаже, а камера надо мной снимала верхнюю часть моей бейсболки. Двери распахнулись, и я оказался во власти запахов. Я наполнился ими, обрадовался воспоминаниям, очистил себя и снова наполнился.
Детская больница Ривер-сити считается одной из лучших в стране, как и персонал, который здесь работает. То, что они делают, непросто оценить, потому что дети – трудные пациенты. Большинство из них попадают в больницу с двумя недугами, тем, который ты можешь определить, и таким, который не можешь. Зная это, врачи сначала атакуют первый недуг, потом медленно копают глубже. До настоящей раны. А дети улыбаются, когда причину трудно определить. Это медленная работа. Болезненная. И конец не всегда бывает счастливым. Есть такая боль, с которой врачи просто не в состоянии справиться, несмотря на образование, технологии и наилучшие намерения.