Женщина без имени
– Я туда не пойду.
Он устремился вперед.
– Я не священник.
– А ты был бы хорошим священником.
– Я даже не католик.
Стеди обернулся:
– Подойди.
Я подал ему руку. Он не нуждался в моей помощи и знал это. И я это знал. И он понимал, что я знаю это. И все же он ее принял. Наши шаги отозвались эхом, за которым последовал стук его трости по мрамору. Я заговорил:
– Я видел это однажды в фильме «Крестный отец». Для того парня, который исповедовался, все сложилось не слишком хорошо. Он умер от диабетической комы. – Священник продолжал идти. Мы подошли к помосту. Я остановил Стеди, покачал головой: – Стеди, я люблю вас, я отдам последнюю рубашку, но не сегодня.
Его нос сморщился.
– Мне не нужна твоя последняя рубашка.
Он зашел за фиговое дерево, глядя в другую сторону. Нас разделили ветви. Листья были крупнее моей ладони. Они его маскировали. Он коснулся своего креста, провел большим пальцем по дереву. За десятилетия дерево потемнело от прикосновений его пальцев. Стеди сказал:
– Попробуй: «Простите меня, отец, ибо я согрешил».
Я потянул ветку вниз и сунул голову между ветками.
– Вы прощаете меня или Бог?
Понимающий кивок.
– Я говорил, что из тебя получился бы хороший католик.
– Вы не против моих вопросов?
Стеди улыбнулся. Покачал головой. Позади него зашуршали листья.
– Я был бы против, если бы ты не спрашивал. – Он указал себе за спину. – Но помни, ты сидел в моем кресле. – Он изучающе посмотрел на меня. – У тебя мешки под глазами. Всю ночь провел за рулем?
Старый, да, но не слепой. От него мало что ускользало.
– Рыба клевала.
Стеди протянул руку, взял мои пальцы в свои, понюхал. Его глаза сузились.
– Ты намерен мне лгать в Рождество?
Я сунул руки в карманы.
Он кивнул, довольный собой и, думаю, мной.
– И как поживает мой друг Эдмон Дантес?
Что удивляло меня в Стеди, так это не то, чего он не знал, а то, что ему было известно.
– У него все отлично.
– Много работы?
– Что-то в этом роде.
Он это принял.
– Как давно мы знаем друг друга?
– Кажется, всю мою жизнь.
Он кивнул, чуть хохотнул.
– Верно. – Стеди повернулся ко мне: – Ты, разумеется, понимаешь, что у меня осталось меньше дней, чем у тебя?
– Вы по-прежнему подталкиваете меня к исповеди, верно?
– Да.
Я пожал плечами:
– Давайте упростим дело. Вы знаете десять заповедей?
Он хмыкнул:
– Кажется, я что-то слышал об этом.
– Так вот, я никого не убил.
Он поднял бровь:
– Ты уверен?
– Это не считается.
– Когда человек убивает себя, это все равно убийство.
– Вы серьезно?
– Не убивай того, кто принес весть. – Он переступил с ноги на ногу. – Это допущение, но не исповедь. Начни с того, что причиняет наибольшую боль.
– Все болит.
Священник сделал глубокий вдох.
– У меня есть время. – Стеди пожал плечами. – Хотя, может быть, и не так много, как когда-то.
– Отец, я…
Он ждал, описывая круги вокруг меня – как утка на одной лапе.
Я подумал, покачал головой.
С минуту он молчал.
– У тебя есть любимое слово?
Я немного подумал:
– Эпилог.
Он склонил голову к плечу.
– Хорошее слово. Интересный выбор, но хороший. – Медленный кивок. – Хочешь еще одно?
Я пожал плечами.
– Мое любимое слово – переделка.
Он часто говорил по кругу или по спирали. Похоже на цепочки ДНК. Ничего не пропадало зря. Все было связано. Он махнул мне, чтобы я обошел дерево, взял меня под руку и повел прочь от помоста. Слева от нас плескался океан. Ветер с юго-запада разгладил его. Я глубоко вдохнул. Мои легкие наполнила соль. Стеди кивал, пока мы продолжали идти.
– Твоя история причиняет боль. Ее больно слушать.
– Но я вам ее не рассказывал.
– Твое лицо делает это каждый раз, когда я вижу тебя.
В волне промелькнул косяк мелкой рыбешки.
– Попробовали бы вы ее прожить.
Стеди покачал головой, глядя на юг, на несколько десятилетий назад. Лысая голова, лицо, как дорожная карта. Морщина ведет к морщине.
– Мне достаточно моей.
Он помолчал какое-то время, шевеля губами. Стеди всегда выглядел так, словно одним ухом слушает этот мир, а другим ухом – следующий. Он повернулся ко мне, внимательно глядя на мой рот, кивнул.
– Твоя речь значительно улучшилась.
– Удивительно, что можно сделать в наши дни онлайн.
– Жалеешь, что этого не было раньше?
– Я бы не отказался.
– Мне говорили, что многие заикаются из-за травмы, нанесенной отцом.
– Я об этом слышал.
Он поднял бровь и не ответил. Прошло несколько мгновений. Стеди тяжелее оперся на мою руку. Воздух сгустился. Стеди собирался что-то сказать мне, но передумал.
Я любил этого старика.
Тропа привела нас к старому зданию из ракушечника – напоминание об испанцах, – устоявшему против ураганов «Вильма», «Эндрю» и прочих благодаря стенам толщиной в четыре фута. И зимой, и летом за этими стенами было прохладно. Священники использовали здание как часовню. Шиферная крыша, арочный потолок, окна без стекол открыты для любой непогоды. Здание выглядело более средневековым или европейским, чем Южная Флорида.
Мы переступили через порог. Я покачал головой.
Стеди спросил:
– Что?
– Судя по всему, вам неплохо было бы повесить сюда дверь.
Он с трудом двинулся вперед:
– Мы не пытаемся отгородиться от людей.
– Забудьте о людях, подумайте о москитах.
Мы прошли по узкому проходу со скамьями из красного дерева по обе стороны от него. Скамья с мягким сиденьем стояла так, чтобы был виден обширный восточный вид. На каменном полу шарканье Стеди было слышно громче.
– Сядь со мной и облегчи душу умирающего.
– Вы говорите о себе или обо мне?
Он кивнул.
– От тебя ничего не скроешь. – Он пожевал губу и сплюнул кусочек сухой кожи. – Если бы ты мог написать одну-единственную картину, которая объяснила бы тебя, как бы выглядела эта картина или сцена?
Я немного подумал.
– Когда я был ребенком, я работал в доках. Выполнял случайную работу. Я зарабатывал несколько баксов. У одного из гидов-рыбаков кончился бензин. Он дал мне пару долларов и попросил принести полный стакан бензина, чтобы завести мотор. Я сунул его деньги в карман, побежал к баку для сухого мусора и достал оттуда самый большой пластиковый стакан. Шестьдесят четыре унции или что-то в этом роде. Побежал через улицу на заправку. Заплатил служащему. Поставил стакан на землю и принялся качать бензин на два доллара. А потом смотрел и не верил своим глазам, когда бензин на два доллара разъел пенополистирол и растекся по парковке. Я – стакан. Жизнь – бензин.
Минуты шли. Я ждал тех историй, которые он рассказывал мне здесь. Наконец он заговорил. Зуб за зуб.
– Мы попали в кольцо. Были окружены со всех сторон. – Этого я раньше не слышал. – Мы не могли вынести раненых. Не могли получить лекарства. Гангрена стала проблемой. Запах гноя преследовал нас. – Он провел пальцем по нижней губе. – Мы мазались ментолом, чтобы справиться с запахом. Наша дырявая палатка выглядела как укрытие времен Гражданской войны. Нам приходилось работать только пилой и горячим железом. Мы говорили солдатам, что ампутация – дело добровольное и морфия у нас нет. Им выбирать. Они держались несколько дней, надеялись. Молились, чтобы с воздуха пришла помощь. Но пули продолжали свистеть, бомбы продолжали падать, конечности раненых раздувались, и запах становился все хуже. Один за одним они сдавались. К ночи врачи так устали, что уже не могли держать пилу. Передали ее мне. Утром я отдал ее обратно. – Он замолчал. – Я привык просыпаться по ночам, весь мокрый от пота, слыша, как кричат эти люди, мои пальцы всегда сведены судорогой.
Я прислонился к стене. Он сидел и смотрел вдаль.
– Затем наступило Рождество 1944 года. Я отморозил задницу в «Битве за Выступ» [6]. – Он машинально проводил пальцем по желобку на часах, в который вправляется стекло. – Шестое задание моего взвода. За месяц мы потеряли более девятнадцати тысяч и вылечили более сорока с чем-то тысяч раненых. – Стеди покачал головой и сплюнул. – Кровь заполняла траки танков, застывала и оставляла пятна на наших штанах. На одни носилки мы клали два трупа. Мне пришлось привязать свои руки к носилкам, потому что я физически не мог тащить другого человека. В ту ночь я прислонился к танку. Позволил усталости согреть меня. Умирал стоя. Смотрел на поле битвы. Мой капитан увидел меня и пригрозил сорвать с меня нашивки, если я не вернусь на поле боя. Я махнул рукой в сторону искалеченных деревьев, туда, где из-под снега торчали ноги убитых и остатки разрушенных укреплений. «Сэр, это не страх. Я больше не боюсь. Но откуда мне начать?» Он понял, прислонился к танку рядом со мной. Хороший человек. Он закурил трубку и сказал: «Стеди, мы не можем помочь мертвым. Так что оставь их Богу». Он вынул трубку и с силой выдохнул дым в небо. Потом махнул рукой в сторону деревьев. «Но… спаси раненых». На другой день я вынес с поля боя его. Прежде чем его закопали, я вынул из кармана его рубашки трубку.