Наваждение

Подпрыгивания подошли к концу, и Восхваление завершилось Большим Запевом, так же безо всякого воодушевления. Наконец последний дрожащий крик затих, маркиз, в знак принятия славословий, отрывисто кивнул, и коленопреклоненные серфы поднялись. Большинство из них взмокли от пота из-за вынужденных усилий, одежда покрылась грязью. Выражение лица его светлости оставалось угрюмым, представление не оправдало ожиданий. Слишком мало пота пролилось в его честь, дань уважения отдавалась неохотно, и раздражение маркиза ничуть не улеглось. Он жаждал вида страданий более сильных, чем его собственные, – только так можно восстановить душевное равновесие. Он вытащил обшитый кружевом носовой платок, промокнул вспотевший лоб и небрежно взмахнул им. Это являлось знаком для Борло сын-Бюни – дерривальского кузнеца и послушного вершителя хозяйского правосудия – начинать вторую часть представления, для чего требовалось привести Зона сын-Сюбо из конюшни. Прежде чем Борло тронулся с места, Дреф сын-Цино вышел из своего ряда. Дворецкий яростно хлопнул в ладоши, но это не возымело должного эффекта. Дреф сделал несколько шагов к фаэтону и остановился. Неприятно удивленный, маркиз поднял брови.
– Господин, позвольте мне сказать? – попросил Дреф тихим, но звучным голосом. Выпрямившись во весь рост, он держался с достоинством, несмотря на свои лохмотья.
Эта бессознательная гордость неуловимо раздражала маркиза, чье нынешнее состояние требовало только проявлений почтительности. Не потрудившись ответить, он повернулся к дворецкому и щелкнул пальцами. Взволнованный слуга подбежал к Дрефу и положил руку ему на плечо. Юноша небрежно сбросил ее.
– Всего одно слово, ваша милость, – настаивал он. – Я умоляю вас.
«Умоляю» подействовало успокаивающе, и у маркиза, похоже, возникли какие-то сомнения.
– Почему бы и нет? – проговорила Элистэ, беспечностью маскируя щемящее предчувствие.
– Ну хорошо, – уступил он. – Только покороче.
Удивленный ропот пробежал по рядам серфов Резкой бранью дворецкий успокоил их, по все же не до конца.
– Господин, я прошу помиловать серфа Зена сын-Сюбо. – Дреф говорил быстро, понимая, что терпение хозяина на исходе. – Я умоляю вашу милость смягчить наказание этого серфа, и вот по каким причинам. Во-первых – сын-Сюбо молод, горяч, слишком впечатлителен и легко подвержен сомнительным влияниям Будьте снисходительны к нему, господин. Он уже осознал свои ошибки и отныне станет умнее. Во-вторых – серф сын-Сюбо слаб здоровьем. С раннего детства этот послушный слуга вашей милости страдает припадками и обмороками, учащенным сердцебиением, у него случалась даже остановка дыхания. Он органически не может выносить физических нагрузок. Вот почему я умоляю вашу светлость проявить великое милосердие, являющееся отличительной чертой благородных Возвышенных, воздержаться от наказания и внять мольбам ослушавшегося, но искренне раскаявшегося слуги.
Попытка оказалась неплоха, но отцу она крайне не понравилась. По мнению Элистэ, причина была очевидна – Дреф говорил слишком складно, гораздо лучше самого маркиза. Эти отточенные, продуманные фразы звучали странно из уст серфа, а плавное красноречие казалось пародией на разговор господ. Несмотря на то что Дреф неукоснительно соблюдал все правила приличия, употреблял положенные обороты речи, стоял с непокрытой головой в знак уважения к своему господину и не поднимал глаз, – несмотря на псе это, его почтительность не убеждала. Юноше так и не удалось усвоить приемы раболепия, да он, видимо, и не старался. Его речь, внешность, манеры раздражали маркиза еще больше. Сверкнув налитыми кровью глазами, он с деланным спокойствием произнес:
– Ступай прочь.
Дреф не тронулся с места.
– Господин, выслушайте меня, – настаивал он, и ропот стоявших позади него серфов усилился. – Вы великий, знаменитый и счастливый. Вы обладаете богатством, титулом и властью. Вам многое дано – почти все, что ценится в этом мире. И, конечно же, вам так легко выказывать щедрость и снисходительность к тем, кто менее вас обласкан судьбой. Молю вас, проявите великодушие, окажите милость Зену сын-Сюбо и тем, чьи жизни вверены вам судьбою.
Теперь стало еще хуже. Не следовало ему сравнивать власть Возвышенных со слепым даром судьбы. Намек на возможное непостоянство этой власти вряд ли придется по вкусу маркизу. И опять же эта безукоризненная, отточенная речь!
Побагровев от гнева, маркиз лишь проскрежетал:
– Назад!
Дреф тоже покраснел, но продолжал стоять на месте.
– Господин, этот ничего не стоящий вам акт милосердия снискает благодарность и признательность ваших слуг…
– Они и так принадлежат мне по праву, – ухмыльнулся маркиз и, повернувшись к Борло, приказал: – Веди.
Тот направился к конюшне.
– Господин, только подумайте… – попытался снова Дреф, но на сей раз был остановлен.
– Довольно! – Рука маркиза крепко сжала рукоять хлыста. – Назад, или нам придется наблюдать двойную порку. – Голоса он не повышал, но его покрытое испариной лицо зловеще потемнело.
Элистэ смотрела на отца со страхом, смешанным с омерзением.
Еще одно опасное мгновение Дреф оставался на месте. Серфы, потрясенные, стояли в молчании. Дворецкий снова опустил руку на плечо юноши, и на этот раз Дреф позволил себя увести. Элистэ облегченно вздохнула и тут же рассердилась. Как он смел так разволновать и испугать ее? Если он ищет неприятностей на свою голову, так ему и надо.
Из конюшни с плетью в руках вышел Борло сын-Бюни. Вместе с ним появился несчастный Зен сын-Сюбо, спокойный, но бледный как мел. Элистэ сразу его узнала. Она часто видела Зена, но никогда не знала имени этого сдержанного, хрупкого, большеглазого юноши лет девятнадцати, с копной пепельных волос, большой, суживающейся от густых бровей к точеному подбородку головой на длинной шее с выступающим кадыком. Его рубашка осталась в конюшне, и сейчас всем на обозрение были выставлены узкая безволосая грудь и худые, костлявые плечи. Трудно понять, что нашла в этом заморыше рослая Стелли. Но бледное лицо Зена дышало умом и чувством, возможно, этим все и объяснялось.