Маяки

– Не напрягайся ты так. Рассказывай как есть!
– Хм!.. Ну, хорошо. Перед вами, профессор, – феномен, можно сказать, живой экстрасенс! И это не фигура речи, а факт.
– И в чем же фишка?
– Я мгновенно распознаю любую ложь и говорю только правду.
– Интересно! – Костя даже трубку набивать перестал, а я прямо кожей почувствовал, что он действительно удивлен и заинтересован. – Как же тебя угораздило?
– Понятия не имею. Потому и пришел к тебе. За советом, наверное…
– Почему ко мне?
– А никого другого с таким интеллектом я просто не знаю.
Костя снова вернулся к приготовлению курева, и с минуту в кабинете было слышно только тихое шуршание табачных крошек по расстеленной на столике бумаге. Я терпеливо ждал – знал, что Заборский уже в процессе анализа полученной информации.
– А как ты вообще понял, что с тобой произошло? – спросил наконец Костя, раскуривая трубку.
Я коротко поведал ему о приключениях этого длинного дня.
– К тому же я, по-видимому, дополнительно индуцирую эту же способность у людей, с которыми вхожу в близкий контакт. Только не знаю: временно или насовсем.
– А вот это еще любопытней! И кого же ты… индуцировал?
– Доктора из психологической консультации, Володьку Макарова, моего давнего приятеля, – этих точно… – припомнил я. – Про других не скажу, но было несколько мимолетных контактов.
– Расскажи-ка поподробнее! – Костя принял расслабленную позу, откинувшись на спинку кресла.
Я погрузился в воспоминания и с удивлением обнаружил, что помню все до мельчайших деталей – цвет, освещение, звуки, даже запахи! «Ух ты! А это уже похоже на сериал „Вспомнить все“! – пронеслась дурацкая мысль. – Дубина, нашел с чем сравнивать! – тут же осадил сам себя. – А ну, сосредоточься!»
– В общем, выглядит процесс именно как индукция, – подытожил я.
– Тогда почему ты меня не индуцировал?
Я замер. А ведь действительно! Ничего подобного предыдущим случаям с Костей не произошло.
– Ну, тут одно из двух, – неуверенно проговорил я, – либо поддаются индукции не все собеседники, либо… ты предельно честный человек!
– Ага! – Костя снова сел прямо и ткнул в меня чубуком трубки. – И вот это стоит проверить. Желательно немедленно!
– На ком? Маша отпадает. Она тоже не восприимчива к индукции, я успел убедиться.
– Отлично! Тогда на моем старом приятеле. У меня сосед – преподаватель истории средних веков в РГГУ, большой умница, эрудит!
Не успел я возразить, как Костя схватился за телефон.
– Привет, Михалыч! Занят? Вот и ладушки. Заходи, повечеряем. Маруся нечто невообразимое на ужин соорудила!
Михалыч оказался импозантным мужчиной – высокий рост, породистое лицо, смоляная шевелюра с благородной проседью на висках и проницательный взгляд темных глаз, в которых светился незаурядный ум. Немного портило впечатление наметившееся брюшко, однако рукопожатие у историка вышло неожиданно крепким и энергичным.
– Это наш давний друг и коллега, Андрей Петрович Первенцев, – представил меня Костя.
– Очень рад знакомству! – Голос у соседа тоже был под стать внешности, низкий и бархатистый. – Давид Михайлович Волензон.
– Присаживайся, Михалыч, закуривай! – радушно предложил Заборский и подмигнул мне, дескать, давай, индуцируй.
Если бы я еще знал, как это делается! Похоже, процесс запускается во время беседы и желательно на какую-нибудь значимую для собеседника тему. Я припомнил обстоятельства встречи с психологом и с Володькой.
– Давид Михайлович, я работаю в крупном издательстве, в частности, занимаюсь выпуском художественной исторической литературы. И теперь, пользуясь случаем, хотел бы узнать мнение специалиста о целесообразности издания этого жанра.
Костя картинно поднял брови на столь витиеватую тираду, но Волензон внешне остался строг и серьезен. Не спеша вынул из массивного серебряного портсигара тонкую коричневую палочку с двойным золотым ободком у фильтра, прикурил от зажигалки в виде древнегреческой амфоры и, лишь сделав пару медленных затяжек, заговорил:
– Видите ли, молодой человек, художественная историческая литература, безусловно, привлекала и будет привлекать интерес читателей прежде всего разнообразием сюжетов и обилием якобы подробностей жизни и быта наших предков. Однако вам, как и мне, наверняка известно, что в подавляющем большинстве случаев сие – выдумки чистой воды, ничего общего не имеющие с подлинной историей! А между тем многие любители исторической прозы искренне считают, что так все и происходило, как написали, скажем, Вальтер Скотт или Дмитрий Балашов. Про Александра Дюма, Мориса Дрюона и им подобным я вообще молчу!
– То есть историческая проза не нужна? – усмехнулся я, потому что буквально почувствовал: есть контакт, «поплыл» историк!
– Ну, я бы так не ставил вопрос… Все-таки между историей и исторической прозой очень большая разница… – Волензон запнулся, его смуглое породистое лицо посерело, а дорогая сигарета в пальцах задрожала. – Порой мне кажется… не только проза… сама историческая наука – сплошная выдумка… – Он передернул острыми плечами, судорожно затянулся и поперхнулся дымом, откашлявшись, пробормотал: – Господи, на что же я трачу жизнь! На обман!
Заборский нахмурился и сделал рукой отметающий жест.
– Ерунда, Михалыч! Ты же умный человек. А разве умный стал бы заниматься пустыми разглагольствованиями? Нет! Значит, твое дело нужное и правильное…
– Нет! – почти выкрикнул Волензон. – Я ответственно заявляю: то, что принято называть историей, исторической наукой, таковой не является! Это все суть – историография! То есть пустописание в угоду власть предержащим, и к подлинной истории цивилизации имеющее весьма косвенное отношение.
– Погодите, – вмешался я. – Давид Михайлович, вам, конечно, виднее как специалисту, но, по-моему, далеко не все, что написано в учебниках и научно-популярных изданиях на тему истории человечества, – выдумка.
– Андрей Петрович, о чем вы говорите! – Волензон всплеснул руками. – Даже не погружаясь в античность, можно привести массу примеров исторических подтасовок и передергиваний. Одна только «Повесть временных лет» чего стоит! Это же уму непостижимо: использовать в качестве научного источника художественное произведение! А татаро-монгольское иго? А открытие Америки? А крестовые походы?
– Гм!.. Что не так с крестовыми походами? – удивился Костя. – Хочешь сказать, что их не было?!
– Нет. Были. Но сколько их было на самом деле и ради чего все было организовано?
– Давид Михайлович, но ведь вы преподаватель, много лет учите юных и любознательных, прививаете им любовь к истории. Это же замечательно!
– Андрей Петрович, что в том замечательного – изо дня в день рассказывать небылицы и перечислять официальные штампы, делая вид, что преподаешь историю! Это же… предательство!
Волензон вдруг резко ткнул окурок в пепельницу и вскочил. Заборский удивленно посмотрел на него:
– Михалыч, ты куда?!
– Пойду я, Константин Эдуардович, попробую что-нибудь придумать на тему, как исправить собственные ошибки и заблуждения и не натворить новых! Мне очень стыдно, господа! – Он гордо вскинул голову и вышел из кабинета – прямой, как палка.
С минуту мы оба молчали, пытаясь переварить произошедшее. Потом Костя сказал:
– Да, старик. Ну и кашу ты заварил…
– Я заварил?!
– Извини… стал невольным источником Большой Кучи Неприятностей.
– Я жертва, если ты не понял. Во всяком случае, чувствую себя именно так.
– Не-ет, ты не жертва, Андрей! – Заборский вдруг хитро прищурился и потыкал в мою сторону чубуком погасшей трубки. – Ты… пожалуй, ты новый машиах!
– Ты говори, да не заговаривайся! – Я невольно сглотнул. – С таким не шутят. Попробуй обойтись без религиозной мистики, а? Ты же умница, Костя. Найди другое объяснение!
– Хорошо. Ты не мессия, хотя ситуация отчасти похожая…
– На дар божий намекаешь?
– Почему бы нет? Раз был прецедент, отчего бы ему не повториться?