Маяки

Когда он проснулся, белые стены стали оранжевыми, а потолок – зеленым. «Змеекрыла» нигде не было видно. В теле Грисса исчезло ощущение скованности, наоборот – оно было легким, наполненным энергией через край. Трехпалый попытался подняться. Получилось. Соскользнул с ложа, и оно, как живое, расплющилось в блин и слилось с полом. Грисс оглядел себя, ожидая увидеть ссадины и синяки – ведь перед тем, как вынести в открытый океан, волны несколько раз чувствительно приложили его о береговые скалы, – но не увидел даже собственной серовато-зеленой кожи. Подпрыгнув от ужаса, он попытался содрать с себя серебристую слизь, которой был облеплен от шеи до ступней. Слизь не поддавалась.
Настоящий ловец не станет тратить силы на то, что нельзя изменить, поэтому Грисс успокоился и принялся осматривать свое новое обиталище. Меньше всего оно походило на желудок морского гада, скорее – пусть и отдаленно – напоминало округлые хижины родного селения. Правда, в обычной хижине не бывает таких странных оранжевых стен, которые, будто языки пламени, лижут зеленый полукруглый потолок. Трехпалому показалось, что это и в самом деле огонь. Он даже осторожно протянул к стене руку, опасаясь обжечься, но обнаружил, что от нее веет не жаром, а прохладой.
Раздался мелодичный звон. Грисс стремительно обернулся, напружинив мускулы, готовый драться с неведомым хозяином диковинной хижины, если тот решит напасть. В стене напротив открылся глубокий черный проем, словно резко отдернули полог, сплетенный из сухих водорослей, и за ним оказалась темнота, какой Грисс никогда не видел. Даже в дни, когда над Сонной лагуной не восходило ни одно из солнц, небо продолжало светиться. В проеме оказался невообразимо высокий трехпалый, завернутый в мантию редкого ярко-голубого цвета. Ошеломленный, Грисс немедля упал на колени – почудилось, что сам свирепый Бог океана предстал перед ним во всем своем грозном величии.
Оцепенев от ужаса, смешанного с религиозным восторгом, Грисс не сразу сообразил, что кожа на лице «Бога» невозможно бледного цвета, а на руках… на руках лишние два пальца и совсем нет перепонок. А когда все-таки сообразил, то не удивился. Всем в Сонной лагуне известно, что божества не могут выглядеть, как обыкновенные трехпалые. Покровитель ловцов имеет на пальцах острые иглы, а на спине гребень, как у морского дракона. Всеблагой Бог неба обладает перепончатыми крыльями, как у змеекрыла, а глаз у него – не счесть, и все они сверкают, будто тысячи голубых солнц. А Бог океана – вообще не имеет определенного облика и способен принимать вид любого существа. Так что нет ничего странного, что пред юным трехпалым Ему заблагорассудилось предстать в облике пятипалого бледнокожего великана. Успокоив себя этими благочестивыми рассуждениями, Грисс произнес заветное заклинание:
– О Всемогущий Владыка Беспредельного океана, молю Тебя, позволь мне выкупить щедрой добычей свою жалкую жизнь!
Ответ «божества» вновь поверг его в ужас.
– Могу я войти? – спросил бледнокожий Пятипалый.
Голос его звучал сухо и холодно и доносился словно бы издалека. Грисс едва опять не потерял сознание. Бог спрашивает у него разрешения вступить в обиталище, которое никому, кроме самого Владыки океана принадлежать не может!
Не дождавшись ответа, Пятипалый шагнул в хижину. Черный проем за его спиной затянулся оранжевым. Бог оглядел обиталище, щелкнул пальцами. Из пола вытянулись два белесых сгустка, напоминающие дрожжевые грибы, что росли на гнилых стволах трескунов. Все еще пораженный странным поведением «божества», Грисс, онемев, наблюдал за его манипуляциями. Бледнокожий плавно поводил пятипалой рукой, и сгустки обрели форму глубоких сидений с округлыми спинками и пухлыми подлокотниками – такие вырезали для старейшин племени, когда те уже не могли из-за старости сидеть на корточках.
– Садись! – велел Пятипалый, указав на одно из них.
Грисс послушно перебрался с пола на пухлую мякоть сиденья, а Бледнокожий уселся рядом, закинув ногу на ногу и сцепив на мосластом колене костистые бесперепончатые пальцы.
– Можешь называть меня… Знахарем, – распорядился он.
– Да, Владыка! – смиренно отозвался Грисс, немного освоившись и уже предвкушая, как у себя в селении будет рассказывать об этих невероятных событиях.
– Есть ли у тебя имя? – осведомился Знахарь.
– Я Грисс, – отозвался трехпалый. – Грисс, сын Олоса.
Пятипалый кивнул.
– Будем знакомы, Грисс, сын Олоса, – сказал он и добавил: – Прости, я не могу назвать тебе своего настоящего имени… Ему нет соответствия в твоем языке…
Трехпалый готов был сорваться с неудобного сиденья и снова пасть на колени. Разумеется, божество не может ему назвать своего имени. Это великая тайна, недоступная даже верховному шаману всех племен побережья. А Знахарь между тем продолжал:
– К сожалению, Грисс, сын Олоса, я не могу вернуть тебя домой.
Грисс лишь смиренно поклонился, едва не сверзившись на пол. Он понимал, что могучий Бог океана взял его к себе в услужение. Это великая честь, противиться которой может лишь безумец.
– Готов служить тебе, могучий Владыка!
– Служить?.. – переспросил Пятипалый и растянул зловеще-красные губы, обнажив неприятно белые, разделенные вертикальными трещинами пластины, совсем не похожие на ровную режущую кромку, что синела во рту трехпалого. – Ты будешь учиться, Грисс. Прежде всего ты выучишь мой язык. Потому что в твоем нет слов, чтобы описать тот мир, в котором ты скоро окажешься…
– Я сделаю все, что Ты мне велишь, могучий Владыка!
– Хорошо, Грисс, сын Олоса. Прежде всего велю тебе не называть меня могучим Владыкой… Я уже сказал тебе, что я Знахарь.
– Да, могучий… Знахарь.
– Вот так-то лучше… – одобрил его покладистость Пятипалый. Он хлопнул в ладони, и с потолка спустилось белое тонкое щупальце, кончиком обвивающее прозрачную раковину, наполненную зеленоватой пузырящейся жидкостью.
– Выпей, Грисс! – велел Знахарь. – Это придаст тебе силы…
  
4
 
«Уважаемые пассажиры, – объявила робостюардесса, появляясь в проходе между креслами, – наш лайнер приземлился в космопорту Нижнеярска. Температура за бортом плюс тридцать градусов, скорость ветра три метра в секунду, солнечная, малооблачная погода. В ближайшие несколько часов осадки не предусмотрены. Спасибо, что выбрали „Сибирские Межпланетные Линии“. Будем рады видеть вас снова…»
Она повторила то же самое на английском, силингве, языке квадрогадов и втуки, но Доктор ее уже не слушал. Он беспокоился за подопечного. На борту «Ориона» Грисс, сын Олоса, понемногу освоился с миром людей, вернее – с крохотным мирком, ограниченным корпусом корабля, но уже в Лунопорте юный трехпалый внезапно утратил душевное равновесие. Он старался спрятаться за спину Доктора, то и дело натягивал мантию на голову, хотя никто не обращал на него внимания – мало ли инопланетян в Солнечной системе?
«Как он воспримет Землю?» – в который раз спрашивал себя Доктор.
Нельзя сказать, что во время перелета между системой двойной звезды и Солнечной, Доктор не упрекал себя за легкомыслие. Нет, он не сомневался, что поступил правильно, уговорив Пилота спасти утопающего инопланетянина, но следовало ли брать Грисса на борт? Может, достаточно было высадить на ближайшем берегу? Никто из экипажа «Ориона» не задал ему этого вопроса, даже – Капитан, но Доктор все равно придумал на него ответ.
«Нет, – мысленно отвечал он воображаемым оппонентам, – недостаточно. Нам неизвестно, сумел бы выжить трехпалый в условиях дикой природы, вдали от родного селения или нет, и еще не факт, что несчастный не был изгнан из своего племени, а следовательно – обречен…»
Позже, поместив спасенного в реанимационный бокс, Доктор тщательно изучил мозг трехпалого. Установил возраст, проник в воспоминания и мировоззрение, расшифровал основные речевые конструкты. Он убедился, что имеет дело с подростком, удравшим из своего селения ради знакомства с большим миром и едва не погибшим от собственной глупости. Это открытие несколько утешило гложущую Доктора совесть. В конце концов Грисс, сын Олоса, сам рвался за горизонт, следовательно он, врач дальнего разведкорабля «Орион», лишь исполнил его желание. Впрочем, сейчас, когда роскошный лайнер «СМЛ» опустился на Нижнеярском космодроме, сомнения вновь одолевали Доктора. Ему даже казалось странным, что другие пассажиры ведут себя столь непринужденно. Неужели их ничего не гнетет?