Хватка (СИ)
Когда-то учительница в школе только заикнулась о поэме «Бородино», а Петрок чуть не подпрыгнул на месте, потому что уже слышал эти стихи не раз. Дед знал это, как называла длинные стихи учительница «произведение», наизусть и в любой момент в какой-то жизненной ситуации запросто мог говорить словами оттуда или из какой-то другой книжки. Наверное, именно за это его бабка и полюбила когда-то, за то, что знает много.
Никто в селе и думать не смел, чтобы обозвать старого Бороненку — жид. Да и сами евреи, а их в Легедзино было четыре семьи, его сторонились и побаивались. Характер у старика был еще тот. Петруха хорошо помнил один разговор с отцом. Как-то они таскали воду в баню и сели отдыхать. Петруха сам не понимая к чему, возьми, да и спроси: «Бать, а чого це у нашого діда ім'я жидівське?»
Родитель грозно сдвинул брови и с трудом сдерживая себя ответил:
— Тебе б, Петро, дать …разок в потилицу, чтобы думал другой раз, перед тем, как говорить что-то. Но! На первый раз скажу тебе без «науки». Уясни себе наперво, ни один жидок не станет, не разгибаясь, землю лопатой ворочать. У них всегда хитрости хватит проживать другим занятием, и не таким тяжким. Во-вторых, никто в нашем селе не отнесет деда в жидовске племя, потому, как он всю свою жизнь живет праведно, просто и без всякого обману. Да и в бане, сыне, воно ж и слепому видно, что вин не из их племени. А что до имени его, то тогда не родители, а попы в церкви нарекали детишек. В Библии есть какой-то Моисей, вот поп и сказал назвать батю так. Ты вот скажи, как деда соседи величают?
— Моисей Евдокимович, — неуверенно ответил Петруха.
— О, — многозначительно поднял палец к небу отец, — а многих из нас, трудового люду, так кличут?
— Неа, — замотал головой Петро, — только председателя, агронома, счетовода…
— Вот тебе и все слова, сынок. Это ж еще заслужить надо, чтобы тебя так в селе звали…
Овчарка глубоко вздохнула, возвращая гладящего ее человека из глубоких воспоминаний. «Нет, — решил Петрок, — все же деду пока ничего не скажу, утром его приведу…»
Он подошёл к сараю, убрал подпорку и открыл дверь. В открывшийся проем тут же высунулась коровья морда и жадно потянула в себя воздух.
— Пошла, — шлепнул ее промеж рогов молодой хозяин, — но тут же высунулась и вторая морда, коровы Пустовых. Петруха взял кол и загнал обеих буренок поглубже в хлев. Те, как только поняли, что дверь открыли не для того, чтобы гнать их на пастбище, не особенно и сопротивлялись, уткнулись мордами в ясли и стали хрустеть сеном.
Юноша, чтобы не вымазать кровью портки и рубаху, снял их, после чего с трудом переволок не имеющую сил овчарку в сарай, уложил ее в угол за перегородкой и присыпал свежим сеном. Заперев все, как было раньше, он наощупь добрался до коровьей кадки во дворе и, обмывшись, оделся и отправился домой.
Льох (укр.) — погреб.
(Укр.) Какой же умелый парень растет у Алексея Бараненко
Тот, кто выполняет земляные работы.
часть 1 глава 5
ГЛАВА 5
В темной, душной хате стояла сонная тишина. Петрок осторожно прикрыл за собой дверь и вдруг напоролся на стоящую у стола бабушку.
— Що ти шатаешься до півночі, як приведення? Чого так довго? Чого мокрий, як миша?
— В погребе, пока сидели, перемазался, — соврал внук, — ополоснулся в кадке.
— А довго так чого? — Смягчилась бабка.
— Так темно же, бабушка, — продолжал врать Петрок, — хоть глаз выколи. Убился бы, чтоб бегал по двору…
— До того не вбився, та і далі жити будеш, — заметила ворчливым шепотом своенравная дворянка-старушка, которую, к слову сказать, в их доме слушали все беспрекословно. — Поїж. Он, на столі все стоїть...
— Бабка Марья, — двинулся было к вперед, но вдруг остановился внук, — что ж я тут, в темени этой, буду горшками греметь да всем спать не давать? Я …лучше возьму тарелку, да на улице поем.
— Ти що, батрак на вулиці їсти? Але, — тут же уняла возникшее было негодование бабка, — правда твоя. В цей раз іди, сядь на поріг, дай людям поспати, втомилися всі. Та набирай, онучок, побільше, все тобі залишили. Ти ж теж цілий день не їв нічого.
Петрок нащупал на столе широкую миску и, пользуясь доверием бабушки, нагрузил в нее из всех троих горшков обстоятельно. Как только запахло едой, его пустое брюхо, не принимавшее в себя с утра даже воды, вспомнило, что долго оставалось без работы и защемило неприятной болью. Юноша лишь морщился, глубже обычного вдыхал, задерживал дыхание и, стараясь не споткнуться о что-нибудь в темноте, поскорее выбрался из дома.
Осторожно сойдя с крылечка, он пересек двор. Подходя к сараю, заметил, как выплясывает на привязи почуявшая еду Чуня.
— Уйди, — тихо зашипел не нее Петро и, бесцеремонно отодвинул ногой в сторону, привыкшую к подобному обращению собаку. Она всегда путалась под ногами, когда дело касалось еды. Стоит только выбраться из-за стола и выйти во двор, или сесть обедать где-нибудь на сенокосе, она тут же бросается наперерез и вертится впереди любого из домашних, хотя прекрасно знает, что ее обязательно пнут, и почти наверняка отругают. Наверное, в понимании коротконогой Чушки это давало ей возможность хоть как-то напомнить людям о себе. Они ее обязательно должны были заметить, а уж после пинка, недоброго словца или даже угрожающего замаха вожжами, о ней вспомнят и гарантированно что-нибудь дадут поесть.
Петрок нащупал в миске комок еще теплой, разварившейся картопли и бросил его Чуне. Затем он убрал свободной рукой деревянную подпорку и открыл просевшую дверь.
В черном проеме снова появились две рогатые головы, но едва только они каким-то образом заметили в руке человека кол, послушно, натыкаясь в тесном пространстве друг на друга, развернулись и, избегая неприятностей, растворились в душном темени сарая.
Петруха осторожно прошел к перегородке и едва не наступил на лежащего где-то в сене пса. Тот тяжело дышал, но, судя по тому, как изменился его темный силуэт, поднял голову. На какой-то миг в голове Петра Ляксеича пролетела шальная мысль: а вдруг не признает его сейчас овчарка? Порвет за пять минут на лоскутки, да на кишечки.
— Это я, — то ли от страха, то ли на самом деле думая, что пес его понимает, тихо отозвался Петрок, — есть тебе принес…
Юноша согнулся и высыпал в то место, где, как он предполагал, должна была находиться морда овчарки, все содержимое миски.
— Лежи тут, — добавил он, — утром приду, приведу деда. Он скажет, что дальше будем делать…
Вернувшись домой Петруха осторожно подобрался к столу и поставил на него пустую посуду. Окно уже светилось слабым, бледным светом. Летние ночи коротки, скоро начнет светать.
— Петро, — шикнула из угла мать, — поел?
— Ага…
— Иди тихонько к деду с бабой. Я тебе послала на сундуке.
Юноша осторожно прошел в дальний угол, где за занавесью спали старики. Они, впрочем, как и все находящиеся в их доме дружно сопели, а дед даже похрапывал. За ним такое водилось, а вот бабушка всегда спала тихо.
И вдруг, только сейчас до Петрухи дошло, что где-то в их большой хате, а по сравнению с соседями у них она на самом деле была таковой: деревянная, добротная, крытая дранкой, как и Правление колхоза, так вот в этой хате, всего в нескольких шагах от него где-то спит Яринка.
Радуясь этой мысли, он добрался до бабкиного сундука, нащупал разосланный поверх крышки огромный отцовский тулуп, лег, и с довольной улыбкой закрыл глаза…