Темные тропы

С трудом переведя дух, Януэль увидел, насколько его речь проникла в сознание учеников. Выражения их лиц было противоречивым. Большинство, казалось, одобряли его и даже смотрели на него с оттенком боязливого почтения. Но была небольшая группа, явно более старших, которая выказывала несогласие с ним. Его ранило это инстинктивное недоверие, хотя оно и было ему понятно. Без них он был ничто. Никого из них он не знал лично, но вместе они олицетворяли все то, во имя чего он принял бой. Ради них он дал согласие отправиться в столицу империи, с тем чтобы возродить имперского Феникса. Ради них он избороздил эту империю вплоть до Альдаранша, чтобы предстать перед Повелителями Огня и подчиниться им. И вот теперь во имя своей борьбы он ожидал от них непоколебимого доверия. Их уважение было ему жизненно необходимо. Благодаря ему он приобрел бы силу власти, какую даже Волны не были в состоянии ему предоставить. Если бы ему удалось увлечь за собой этих юношей, ныне предоставленных самим себе, тогда бы за ним последовал и весь Миропоток. Прежде чем продолжить путь, он должен был увериться в этом. С тех пор, как умерла его мать, никто не учил его верить в себя. Убедившись в том, что они поверили в него, он пошел бы до конца, каждый миг своей жизни посвятил бы борьбе, чтобы оправдать принесенную Волнами жертву.
В его воображении промелькнуло воспоминание о Чане. В рядах Черных Лучников этот человек достиг совершенства, он жил с высоко поднятой головой. Но по воле случая он лишился своих способностей, и его рука, прежде уверенная и твердая, дрожала, когда он натягивал свой лук. С этого дня он перестал существовать. Не потому, что ослаб, а потому, что утратил доверие своих товарищей. Януэль не допускал, что нечто подобное может произойти с ним. Чего бы это ни стоило, он должен вырвать этих мальчиков из когтей империи. Если он не в состоянии спасти даже их, можно ли претендовать на спасение Миропотока?
Почему же теперь, когда ставка так велика, некоторые подмастерья все еще отказывают ему в доверии? Он знал ответ, но и знал также, как трудно будет их убедить. Прежде чем явиться в Зал Собраний, он сам с недоверием взвешивал решение, которое собирался предложить им. Это недоверие уходило корнями в историю лиги, обучение в которой совершалось при одном обязательном условии. Оно заключалось в соблюдении фениксийского нейтралитета, который мастера кузнечного дела возводили в ранг основополагающего закона. Как любой другой ученик фениксийцев, Януэль в первые часы своего пребывания в Башне пробубнил затверженные слова принципах этого нейтралитета, служивших ключом к его призванию. Что до Завета, то он хранил об этом молчание.
Юноша изо всех сил стиснул руку Фареля. Он Должен был спешить, силы начинали покидать его. Установленные Фениксом глушители боли постепенно ослабевали. Однако Януэль не хотел снова обращаться к Хранителю за помощью. Рука учителя питала его энергией, но столь же действенной, как и жгучее пламя Феникса, хотя и не столь концентрированной.
Настал момент завершить свою речь и оставить за учениками право решить, пойдут ли они за ним или предпочтут священный обет нейтралитета, который они поклялись соблюдать. Ему потребовалось сделать усилие, чтобы прочистить горло и вновь обратиться к ним.
– Я не намерен узурпировать власть, – отчеканил он. – По крайней мере, я не стану навязывать ее тем, кто пожелает покинуть эту Башню. Если вы решите уйти, вы уйдете навсегда. Там, снаружи, вас ожидают грифийцы. Не бойтесь, они не убьют вас. Напротив, они позаботятся о том, чтобы у вас ни в чем не было нужды, ибо ваше умение необычайно ценно для них. Тот, кто сделает этот выбор, никогда не будет в моих глазах предателем, я даю вам слово. Но если вы решите остаться, это будет означать, что вы избрали меня своим повелителем.
По рядам собравшихся вновь пробежала дрожь, как если бы ледяной ветер ворвался в Зал Собраний. Мелькали брошенные украдкой взгляды, слышались перешептывания, Януэль оставался неподвижен. Теперь он был бессилен, ибо на карту было поставлено самое главное, мысль о возможной неудаче парализовала его. Если Башню покинет большинство учеников, не останется ни одного шанса осуществить задуманное.
Внезапно с лестницы донесся невнятный ропот. Один из подмастерьев безуспешно пытался проложить себе дорогу в первый ряд.
– Пропустите его, – крикнул Януэль.
Из толпы с трудом вырвался юный фениксиец с побагровевшим от усилий лицом. Ростом он был менее трех локтей, и лет ему должно было быть от десяти до двенадцати. Рубаха болталась на его худом и костлявом теле, засученные рукава открывали нежные белые руки. Януэль прочел в глубине его ореховых глаз глубокое отчаяние и заметил, как дрожат его руки. Можно было догадаться, сколько мужества стоило мальчику осмелиться вот так прорвать ряды своих старших товарищей и предстать перед Сыном Волны.
– Подойди поближе, – подозвал его Януэль. Мальчик остановился в нерешительности. Пока его заслоняли спины товарищей, он мог довериться отваге своего сердца, которая толкала его вперед. Теперь он был один. Один перед Сыном Волны, чье лицо было искажено болью. Мальчик сложил ладони и выполнил положенный ритуал приветствия, позволивший опустить глаза и забыть обо всех, кто сейчас пристально на него смотрел. Мысль о том, чтобы обратиться прямо к избраннику, признаться ему в своих страхах, бросала его в дрожь. Однако его глубоко затронули слова Януэля. Прежде чем согласиться следовать за ним, он хотел увериться кое в чем, но говорить ему было невероятно трудно, неизреченное рычало в его груди, как разъяренное животное.
– Как твое имя? – спросил Януэль.
– Мэл.
– Ну же, Мэл, что ты хочешь узнать?
Мальчик потоптался на месте.
– Я… я должен стать кузнецом, – выдохнул он.
Слова теснились в его голове. Он не решался признаться в том, что ему глубоко наплевать на этот нейтралитет, смысла которого он никогда как следует не понимал. Ночью, в полутьме дортуаров, его старшие товарищи говорили о священном правиле, которым должен был дорожить каждый фениксиец. Он находил эти разговоры тягостными и уж слишком далекими от реальности.
Реальностью для него стала одна из теплых ночей минувшего лета, когда он проснулся от криков обезумевших родителей. Он никогда бы не поверил, что столь безмятежное, по обыкновению, лицо его отца могло быть так искажено страхом. Родители бегали сломя голову по окрестным полям, в то время как черная пасть Темной Тропы, казалось, все пожирала на своем пути. Он помнил странную тишину, царившую вокруг, руку матери, которая до боли сжимала его собственную, свои исцарапанные голые ноги и эту желтоватую зарю, которая вставала над дымящимися тошнотворными руинами.
На то, чтобы зачеркнуть двадцать лет жизни его родителей, отданных этому хозяйству, хватило всего одной ночи, и Мэл, сжав кулачки, долго не мог оторвать глаз от сотрясаемых рыданиями плеч своего отца. Потом он спрашивал, почему они не могли защитить себя, почему не могли применить против харонцев оружие, как они это обычно делали, чтобы отпугнуть воров или дезертиров, которые иногда бродили вокруг фермы. Отец взял его на руки и сдавленным от волнения голосом сказал:
– Только фениксийцы умеют ковать оружие, которое годится для защиты от них.
– Тогда почему же они не дают его нам? – возразил Мэл, нахмурив брови.
– Потому, что у нас нет возможности его купить… – вздохнул его отец.
– Тогда я тебе его дам, – прошептал ребенок. Это обещание запечатлелось в памяти Мэла. Он использовал его как щит, чтобы победить на испытаниях в фениксийской лиге. Он поклялся исполнить этот священный обет после того, как тяжелые двери Башни закроются за ним. Когда он вернется к своим родителям, в его руках будет закаленный в огне Феникса клинок – меч, который он предоставит в распоряжение своему отцу и другим фермерам, которых не способна защитить империя.
Могли ли события сегодняшней ночи поставить под угрозу его клятву? В своей речи Януэль подтверждал, что фениксийцы будут продолжать ковать мечи. Но для кого они будут предназначены? Мэл хотел иметь твердую уверенность в том, что настанет день, когда он сможет сражаться, отстаивая своих близких, когда он будет иметь право защищать земли, ради которых фермеры, такие как его родители, обрекали себя на долгий труд.