Закон-тайга

Завтрашний день, судя по всему, обещал быть теплей сегодняшнего, но ненастным. Это значило, что обитателям Февральска вновь можно было ожидать неприятностей (о происшествии в поселковой парикмахерской Каратаев еще не знал).
Да, в непогоду бесчинствовать лучше всего — и четвероногим хищникам, и двуногим: больше шансов остаться безнаказанным.
В самые критические моменты Михаил привык ставить себя на место противника, пытаясь предугадать, как бы поступил он, окажись на чужом месте, и — редко ошибался.
Вне сомнения, беглецам надо было где-то укрыться. Ясно, что не в самом Февральске — во-первых, на виду, во-вторых, в подобных ситуациях укрываются, как правило, у людей доверенных, а их у уркаганов, по всей вероятности, тут не наблюдалось.
Стало быть, они где-то неподалеку, потому что периодически надо пополнять запасы продовольствия и спиртного.
Где?
По наблюдению Каратаева, тут, в окрестностях Февральска, было немало подходящих мест: брошенные со всем имуществом воинские части, бараки старых, расформированных еще после смерти Сталина лагерей, полуразвалившиеся локаторные станции ПВО, неработавшие уже лет десять, давно покинутые зимовья, домики геологов…
И все это надо было обойти — по зиме, по такому морозу, по таким расстояниям за неделю не управиться, не говоря уж о нескольких днях.
С тигром было еще сложней — пока что никаких следов коварного хищника.
Лыжи бесшумно скользили по снегу, Амур бежал на несколько шагов впереди, ничего не предвещало опасности, и Каратаев немного успокоился.
"Наверное, Таня на меня обиделась, — думал Михаил, отталкиваясь лыжными палками, — наверное, когда я уходил, все-таки был с ней немного груб… И невнимателен. Сам виноват…"
Неожиданно Амур остановился и прислушался — казалось, недалеко послышались какие-то посторонние звуки. Охотник обернулся, осмотрелся, поправил белый маскировочный халат — никого вроде не было.
"Наверное, какая-то неосторожная ночная птица перелетела с ветки на ветку, — решил он. — И все-таки, как хорошо, что я вернулся сюда, а не остался в этой дикой и суматошной тайге… Тут я чувствую себя куда более спокойно…"
Михаил обошел уже два заброшенных зимовья, но никаких следов беглецов не обнаружил. Теперь он шел к третьему, отстоявшему в десяти километрах от поселка.
С таежной жизни размышления бывшего спецназовца плавно перешли на предмет его промысла — на охоту, с охоты — на роскошного соболя, которого он недавно добыл в подарок своей возлюбленной (теперь — невесте), с соболя, естественно, — на Таню…
"И как некстати все это произошло, — постоянно вертелось в голове, — и надо же такому случиться… Именно сейчас… Чтобы в самый счастливый день моей жизни!.. Да, никогда не бывает в жизни полного счастья", — философски подумал он.
С уголовниками — и настоящими, и бывшими — таежному охотнику-промысловику приходилось сталкиваться неоднократно. В Сибири, на Дальнем Востоке подобный контингент едва ли не пятая часть от всего населения, включая женщин, стариков и детей. Смехотворным сроком в пять лет тут никого не удивишь, потому как немало отсидело и по десять, и по пятнадцать лет. Достаточно пройтись по любой дальневосточной деревне — если во дворе нет собаки, значит, хозяин наверняка сидел: годы «командировок» начисто меняют представление людей об этом самом злобном друге человека: нет, наверное, ни одного бывшего зэка, который бы не почувствовал на себе укусов овчарок зоновских вертухаев. О людях, побывавших «там», у Михаила сложилось двойственное мнение: конечно же, среди них было немало тех, кто пострадал несправедливо, немало людей достойных и порядочных. Но таких было меньшинство, а большинство же — особенно классические уголовники — в представлении Каратаева были злобными, коварными шакалами, понимающими только один язык — язык силы.
Что же касается Чалого и Малины, о которых он слышал по телевизору и радио…
Каратаев с его огромным жизненным опытом обладал к тому же завидной интуицией и потому сразу понял, что ему придется иметь дело с самой что ни на есть отпетой мразью. Судя по блатным татуировкам, руководил всем Астафьев И.Эм., а Малинин Эс. А. был мальчиком на побегушках.
"Если только не хуже", — подумалось Михаилу; он-то знал, что такое "корова".
"Коровами" на Руси издавна, еще со времен сталинского ГУЛАГА, назывались простодушные и неискушенные в жизни зэки-фраера, которых опытные уркаганы якобы из дружеских побуждений и братских симпатий брали с собой в побег, ежели таковой по каким-то причинам случался зимой; в период пятидесятиградусных холодов и таежной бескормицы фраера служили отличной пищей — пищей, к тому же самопередвигающейся за будущим едоком; пищей, которая могла, кроме всего прочего, нести на себе неизбежную при побеге поклажу.
После всего происшедшего беглецам с зоны нечего было терять: при любом раскладе им светила «вышка». Конечно же, рано или поздно они будут пойманы, потому что оказались вне закона, потому что против них — вся пусть и прогнившая, но еще сильная государственная машина, но ведь до поимки озлобленные на жизнь уголовники могут совершить самые тяжелые преступления, и кто даст гарантию, что следующей не станет…
А тут еще и тигр: если верить хабаровскому телевидению, он растерзал какого-то неизвестного на самом краю поселка. Наверняка днем — ночью по Февральску почти не ходят. А это значит…
Мотнув головой, охотник отогнал от себя жуткое наваждение — ему почему-то показалось, что следующей жертвой станет кто-нибудь из близких ему людей; а тут, в Февральске, у него был только один-единственный близкий человек, ставший сегодня еще ближе…
"Может быть, мне надо сейчас же повернуть назад, сесть на машину и ехать в Февральск? — будто бы звучал внутри Михаила голос. — Ведь если я буду рядом с Таней, ее наверняка никто не тронет…"
Но тут же сам себе возражал:
"Ты сильный, тебя большую половину жизни учили защищать людей, ты многое можешь — то, чего не могут другие. А ты, взрослый и опытный, ты, такой уверенный в себе, как маленький, за юбку держишься. Совсем раскис. Как ты сможешь смотреть в глаза людям, если в твоем присутствии уголовники будут насиловать и бесчинствовать, что скажешь ты, потомственный таежный охотник, если тигр-людоед растерзает очередную жертву?.."
Каратаев остановился в нерешительности — очень захотелось курить. Вообще-то он, мастер спорта по нескольким видам, склонный к тому же к строжайшей самодисциплине, курил очень редко и мало — лишь в минуты сильного душевного волнения: получалось раз в несколько месяцев, не чаще. Опять, опытный охотник, он знал: ничто не выдает человека так, как запах табака.
Но теперешняя ситуация, наверное, как никакая другая, требовала успокоения…
Нащупав в кармане запечатанную пачку «Беломора», Каратаев осторожно надорвал ее и, достав папиросу, неумело смял бумажную гильзу. Щелкнул зажигалкой, затянулся дымом, закашлялся с непривычки.
Амур, вильнув хвостом, укоризненно посмотрел на хозяина: мол, что же ты так?
Каратаев отвернулся — легкий ветерок подхватывал беловатый дым и уносил его за спину.
Да, теперь в этом сильном, опытном, закаленном жизнью мужчине боролись две стихии: любовь к Тане, не далее как несколько часов ставшей его невестой, высокое светлое чувство, познать всю полноту которого дано лишь избранным, и чувство долга…
Пес, подойдя ближе к охотнику, поднял голову, навострил уши — казалось, он прекрасно понимал душевное смятение хозяина…
"Совсем раскис, как тряпка, — укорил себя Михаил и с силой швырнул окурок, концентрируясь на главном. — Все, хватит пускать слюни и сопли. Так было всегда и так будет: мужчина уходит в лес — или за добычей, или чтобы обезопасить тех, кто слабей, а женщина остается дома. И мужчина всегда возвращается к ней…"
…Мерно работали лыжные палки, едва слышно шуршал под лыжами наст — Каратаев со своим Амуром методично обходил места, где, по его мнению, могли прятаться беглецы; казалось, ему неведома усталость.