Будь по-твоему, Алекс...
Ханна спохватилась – она действительно прикусила зубами нижнюю губу. А она-то думала, что переросла эту нервную привычку.
– Подготавливаю себя к встрече с Алексом. Я согласилась дать ему шесть сеансов терапии в обмен на деньги за причиненный Шерманом ущерб. – Ханна сделала паузу в ожидании реакции Эдны, и пожилая матрона не разочаровала ее.
– О более глупом поступке я не слыхала! Чем же, интересно, он болен?
– Алекс утверждает, что страдает арахнофобией.
– А это заразно? – всполошилась Эдна. Она хвалилась, что за всю жизнь ни разу не слегла от болезни, принимала ежедневно множество всевозможных витаминов и шарахалась от больных людей из страха подхватить какую-нибудь хворь.
– Что ты, Эдна, совсем не заразно, – рассмеялась Ханна, – Арахнофобия – это боязнь восьминогих насекомых. Скорпионов или пауков, например.
– Ха! На вашем месте я бы не подошла к нему и на пушечный выстрел. Только алексофобии вам еще не хватало.
– Какой еще пушечный, выстрел? – запротестовала Ханна. – Я вовсе не собираюсь заводить с ним какие-то близкие отношения. Обещаю, наши встречи начнутся, сегодня и закончатся сразу после завершения курса терапии.
– Когда появляется очередной пациент, вы всегда так говорите и всегда умудряетесь привязаться к нему.
– Будь спокойна насчет Александера Доналдсона, Эдна. Меньше всего я собираюсь к нему привязываться, – заверила ее Ханна со всей твердостью, на какую была способна.
Спустя несколько часов она, по-прежнему твердо настроенная относиться к Алексу исключительно как к пациенту, расстелила у того самого дерева, под которым вчера занималась с Кэрри, покрывало.
Ханне ужасно не хотелось признавать правоту Эдны, но каждый ребенок, проходивший у нее курс терапии, к концу лечения действительно становился для нее почти родным, точно собственный малыш. Ей одинаково передавалась их боль и радость их выздоровления. Способность сопереживать сделала из Ханны отличного психиатра, но нередко разбивала ей сердце.
Что ж, для типов вроде Алекса Доналдсона она твердо намерена держать свое сердце закрытым. Она больше не будет повторять ошибки прошлого, не будет поступать глупейшим образом и привязываться к таким типам, как Алекс.
* * *К десяти часам Ханна – морально и физически подготовленная – в ожидании Алекса поднялась на крыльцо К десяти пятнадцати она начала беспокоиться, а в половине одиннадцатого решила, что Алекс не приедет. Она уж было начала сворачивать покрывало, когда у дома, взметнув клубы пыли и, оставив глубокий след в засыпанной гравием дорожке, резко притормозила спортивная машина Алекса.
– Извините за опоздание, – сказал он, выбираясь из машины и бросая взгляд на наручные часы. – Уже на пути к выходу меня перехватил непредвиденный телефонный звонок. Деловой звонок – Последние слова Алекс произнес таким тоном, будто они объясняли – и извиняли – абсолютно все.
– Тогда начнем? – Ханна провела его к расстеленному на траве покрывалу.
– Скажите, пожалуйста, у нас сеанс терапии или пикник? – Алекс усмехнулся и сел на покрывало, скрестив ноги.
Ханна с удивлением обнаружила у него чувство юмора. Алекс еще вчера блеснул какой-то шуткой, и Ханна приняла ее за случайную, но сегодня его чувство юмора снова заявило о себе. Ханна была удивлена, но то было приятное удивление.
– Когда позволяет погода, я всегда провожу сеансы на свежем воздухе, – объяснила она, пытаясь не обращать внимания на его неотразимую внешность. Алекс был одет с небрежной элегантностью – только таким выражением можно было описать его идеально сидящие брюки из дорогой ткани и бледно-розовую, с теплым оранжевым оттенком рубашку Рубашка свидетельствовала о многих чертах характера Алекса – о том, что он любит комфорт, уверен в своей мужественности и не стесняется носить традиционные женские цвета. И Ханне понравились эти качества.
Она присела рядом с ним на покрывало, пытаясь мысленно не отклоняться от дела.
– Опыт подсказывает, что на природе люди становятся более открытыми и менее закомплексованными.
– А зачем вы держите животных? – спросил Алекс, кивая в сторону пони и барана, теперь крепко привязанного к колышку ограды. – Они помогают вам в работе или же вы просто любительница всякой живности?
– Они очень здорово помогают мне, – сказала Ханна и пояснила: – По большей части я работаю с детьми. И случается так, что им легче довериться животному, нежели взрослому человеку.
Ханна улыбнулась прохладной, бесстрастной улыбкой, потом вставила кассету в миниатюрный магнитофон и вопросительно взглянула на Алекса.
– Вы не возражаете?
Он покачал головой.
– Хорошо, тогда давайте оставим в стороне мою работу и поговорим о причине, по которой вы здесь оказались.
Я оказался здесь потому, что хочу тебя. Потому, что забыл, когда женщина в последний раз пробуждала во мне такое сильное желание, какое пробуждаешь ты… Такие мысли пульсировали в мозгу Алекса, но он благоразумно держал их при себе.
– Вы давно боитесь пауков?
– Столько, сколько себя помню, – ответил Алекс, наблюдая, как Ханна прислоняется спиной к изрезанному морщинами стволу дерева. В такой позе она казалась неотделимой частичкой самой Матери-Природы. Волосы Ханны имели одинаковый с корой дерева бархатисто-коричневый оттенок, а в бездонных, словно лесные озера, глазах отражалась зелень молодой листвы. Ханна была лесной нимфой, обещающей одарить своего возлюбленного, теплом земли, огненным жаром солнца… Алекс неожиданно почувствовал на себе ее внимательный взгляд, словно она ждала ответа на вопрос, и очнулся. – Простите, что вы сказали?..
– Я спросила, можете ли вы вспомнить какие-нибудь особые происшествия, связанные с пауками.
– Нет, ничего такого не припоминаю, – осторожно промолвил Алекс и подумал: не следует ли сочинить на ходу какую-нибудь более-менее правдоподобную историю? Он закатал рукава рубашки, не зная, почему его вдруг бросило в жар: из-за солнечного тепла или из-за чувственного излучения, волнами исходившего от Ханны. Когда Алекс перехватил ее серьезный, полный самых добрых намерений взгляд, когда заметил на ее губах задумчивую улыбку, он был готов поклясться, что температура воздуха подскочила на добрых десять градусов.
– Вспомните и расскажите о своей первой детской радости.
– С удовольствием, – усмехнулся Алекс. – Когда мне было где-то около шести, отец впервые согласился показать мне офисы компании.
– Почему вам запомнился именно этот случай? – спросила Ханна, отмахиваясь тонкой рукой от пчелки, которая лениво кружила над ее головой.
Правильно, улетай прочь, пчелка, подумал Алекс. Этот медок принадлежит только мне. Рано или поздно я испробую медовую влагу этих припухлых губ, впитаю сладость этого роскошного тела, когда оно в пылком порыве прижмется к моему телу.
Ханна с трудом сдержала нетерпеливый вздох. Вытягивать из Алекса информацию оказалось даже сложнее, чем вытряхивать остатки кетчупа из бутылки. Секунду назад Ханне вроде бы удалось завладеть его вниманием, но сейчас Алекс точно витал в облаках.
Ханне жутко не нравилось, что он закатал рукава, обнажив до локтей мускулистые, покрытые темными волосами руки. Ей не нравилось и то, что из расстегнутого ворота его рубашки выглядывают завитки волос. Она судорожно сглотнула и подумала: интересно, вся ли его грудь покрыта такой темной порослью, или завитки волос образуют лишь узкую, спускающуюся к животу тропку?
– Почему вы считаете именно посещение отцовского офиса своим первым хорошим воспоминанием? – повторила она.
– Понятия не имею. Думаю, потому, что в тот день внимание отца было направлено исключительно на меня. – Алекс усмехнулся и взъерошил рукой волосы. Жест получился по-мальчишески задорным, совершенно нехарактерным для Алекса. – Мы отлично провели время. Отцовские секретарши весь день крутились вокруг меня, подавали мне содовую и по-солидному называли мистером Доналдсоном.
Воспоминание доставило Алексу очевидное удовольствие, и Ханна улыбнулась. Потом быстро переменила тактику.