Снимая маску. Автобиография короля мюзиклов Эндрю Ллойд Уэббера

История заключается в следующем. В 1966 году я часто посещал магазин на отшибе Фулхэм-Роуд, где продавали дешевые копии последних пластинок, украденных неизвестно где. Рядом с ним был магазин безделушек. Однажды проходя мимо, я увидел в окно замызганный холст, который выглядел, совершенно как «Пылающий июнь» Фредерика Лейтона – наверное, одна из самых известных викторианских картин. Несмотря на то что живопись викторианской эпохи тогда все еще считалась ничего не стоящей, 50 фунтов, которые затребовал продавец, показались мне грошовой ценой (сегодня эта сумма эквивалентна 890 фунтам). Так что я отправился упрашивать бабушку одолжить мне нужную сумму. Когда она узнала, на что нужны деньги, она твердо сказала, что в ее доме нет и не будет места викторианскому мусору.
Раньше я говорил всем, что картина была куплена начинающим арт-дилером Джереми Маасом. Позже он продал ее пуэрториканскому цементному барону по имени Луис А. Ферре, который собирался открыть музей в Понсе, своем родном городе на юге острова. По-видимому, у Ферре было правило – никогда не платить больше 5 тысяч долларов за что-либо. В те дни на эти деньги можно было купить несколько акров викторианских полотен, что и сделал Ферре, приобретя среди прочих такие великолепные картины как, например, шедевр Берна-Джонса «Последний сон короля Артура в Авалоне». Ирония заключается в том, что картины такого важного «эстетического движения», созданные в попытке запечатлеть красоту природы, нашли свое пристанище на острове, с которым эта самая природа обходится так жестоко. Сегодня «Пылающий июнь» считается «Моной Лизой Южного полушария». Картину выставляли в галерее «Тейт» и, черт подери, скажете вы, теперь она стоит миллионы. В общем, бабуля лишила меня шедевра Викторианской эпохи. Я писал и рассказывал об этом десятки лет.
К сожалению, я был неправ. Совсем недавно я узнал, что Джереми Маас купил оригинал картины годами ранее у своего парикмахера. Поэтому, пользуясь возможностью, я приношу извинения за ложь, которую даже увековечил в каталоге Королевской академии искусств. Впрочем, теперь я наслаждаюсь тем фактом, что на самом деле в 1966 году не упустил покупку всей жизни.
ГДЕ-ТО В РАЙОНЕ ПАСХИ Боб Кингстон, глава лондонского отделения Southern Music, пригласил меня к себе в офис. Думаю, я не единственный из тех, кто будет вечно благодарен ему за совет, который он дал мне тогда. Все, от Тима Райса до всех тех, кто заработал кучу денег на наших первых постановках, должны воздвигнуть ему памятник. Без его слов большая часть этой книги была бы совершенно другой, не говоря о моей жизни и, возможно, судьбах других людей. Боб Кингстон был первым, кто рассказал мне о «больших правах». Речь об этом зашла, потому что то ли Десмонд Эллиотт, то ли Эрнест Хехт наконец получили обнадеживающий ответ насчет демо «Таких, как мы» от менеджмента Сэкомба.
Гарри Сэкомб был популярным британским комиком, выделявшимся своим более чем хорошим, совсем немного сдавленным, тенором. Голос привел его к случайным оперным выступлениям и главной партии мистера Пиквика в «Оливере!», авторитетном мюзикле Питера Коу, Шона Кенни и Лайонела Барта, который впервые был показан в Лондоне в середине 1963 года. К ним мы, конечно же, тоже обращались по поводу нашей эпопеи.
Поговорив с воодушевленным Десмондом, Боб решил, что настало время сесть и объяснить, как работает музыкальный бизнес. В те дни прибыль от песен складывалась из трех источников. Первый – продажа записей. Второй – отчисления за воспроизведение на радио, телевидении и в общественных местах. Третьим источником была продажа «бумажной музыки», то есть печатные копии песен. Издатель делил доход от первых двух категорий пополам с сочинителями и делился 10 процентов дохода из третьего источника. Иностранные поступления делились 50 на 50 в зависимости от того, сколько местный издатель перечислил британскому. Разумеется, все крупные издатели создавали свои иностранные фирмы, которые получали большую часть дохода от произведения. В результате чего издатель по факту поучал больше прибыли, чем авторы. Например, английская песня заработала 100 долларов в США. Американский издатель (находящийся во владении британского) забирает половину прибыли, а вторую половину отправляет британскому издателю, который делит сумму пополам с автором. Так, многие сочинители в то время получали лишь четверть от международных поступлений. Такую практику уже давно поставили под сомнение, но в 1966 году это было нормой. Боб объяснил, что эти три источника дохода называются «малыми правами».
Затем Боб объяснил, что есть еще одна категория прав – большие права. Он сказал, что издатели с Tin Pan Alley в большинстве своем не знают, что это такое. Большие права – это роялти, которые появляются, когда драматическое произведение ставится на сцене или экранизируется. Бобу казалось, что это издатели поп-музыки не имеют морального права участвовать в этом доходе. Контракт на «Таких, как мы», который мы с Тимом подписали, был стандартным соглашением, в котором говорилось, что мы передаем абсолютно все права Southern Music. Боб предложил вернуть нам большие права. «Такие, как мы» не заработал и пенни, но совет, который я получил от Боба тем утром безусловно был самым ценным за всю мою карьеру.
В МАЕ НАЧАЛЬСТВО ТИМА в адвокатской конторе сказало ему уничтожить какие-то очень важные юридические документы. К несчастью, он выкинул не те. Этот инцидент поставил под сомнение его карьеру в качестве юриста. Его отец Хью нашел какие-то контакты в электронном гиганте EMI, и в июне Тим присоединился к EMI Records в качестве стажера-менеджера. Почти сразу же он оказался в отделе A&R, отвечающем за поиск артистов, подбор песен и отслеживание их карьерного роста.
В наши дни название EMI мало что значит даже в музыкальном бизнесе. Но в 1966 году корпорация была бесспорным гигантом звукозаписывающей индустрии. Она владела длинным перечнем музыкантов, возглавляемым The Beatles, непревзойденным составом классических музыкантов, огромной производственной базой не только программного обеспечения, но и оборудования для музыкального бизнеса, а также самой известной в мире звукозаписывающей студией «Эбби-Роуд». Сложно поверить, что сегодня эти знаменитые инициалы компании сохранились только в названиях Sony/ATV/EMI Publishing and Virgin/EMI Records. В 2012 году тогдашние владельцы, венчурные капиталисты Terra Firma, позорно ослабли, и прежний гигант превратился в гнома. В результате сложных махинаций японский мастодонт Sony приобрел музыкальное издательство, и звукозаписывающее подразделение было проглочено Universal Music, которая объединила его с лейблом Virgin.
Практически в то же самое время, когда Тим начал работать в EMI, я получил письмо из Магдалины. Оно сразу переходило к делу. Руководство колледжа каким-то образом узнало, что я работаю над мюзиклом. Они желали мне удачи, но надеялись, что я осознаю, что, когда я вернусь к учебе, я должен буду полностью сконцентрироваться на ней, а не на чем-то еще. Если я хочу, я могу обсудить с ними возможность перевода на другой курс, но, если я вернусь, то они ждут от меня подтверждения престижного статуса стипендиата.
Реальность настигла меня. Я думал променять историю на музыку. Мой отец знал доктора Бернарда Роуза, высокоуважаемого руководителя легендарного хора Колледжа Магдалины. Но отец был против того, чтобы я слушал музыкальный курс. Он боялся, что оксфордская программа будет слишком академичной для меня. Так что единственным моим оксфордским будущим была история. Взглянув на вещи реально, я понял, что мне придется взять трехлетний перерыв от музыкального театра или, по крайней мере, от попыток любого профессионального участия.
Тем временем Тим, который был почти на четыре года старше меня и, по понятым причинам, был достаточно амбициозным, начинал работать в креативном отделе всемирно известной звукозаписывающей компании. Даже если он был на низшей ступеньке карьерной лестницы, он уже вошел в нужную дверь. Тим без проблем мог самостоятельно записать хит или сделать это с другим композитором. Он мог легко потерять интерес к своему юному компаньону, которого привлекал только театр, мир далекий от одержимой хит-парадами EMI и разгоряченного «Свингующего Лондона». Кроме того, я понимал, что Оксфорд не сможет предложить мне никого, чьи стихи могли бы сравниться с лирикой Тима.