Хитиновый покров (СИ)
— Не смог найти толком вену. Кубиков десять-пятнадцать, может, двадцать. Не больше... Ты должна была за ним следить, — жестко отвечает заведующая.
Прайс не спорит — она виновата, да; как виноваты и Норт, и Стэф, и сам Нейтан; но ей почему-то не хочется, чтобы Норта ругали — возможно, он просто не успел рассмотреть гниль в этом парне, как не смогли ее заметить и другие врачи или преподаватели, ранее работавшие с ним?
— Что будет с Дрю?
Чейз фыркает, и Прайс понимает: ничего с ним не будет, отделается штрафом и легким испугом, впрочем, как и она сама.
— Прайс, ты идиотка, — вновь повторяет Виктория. — Я пытаюсь все простить. Но как ты посмела поставить под удар практикантку?!
Хлою передергивает. Практикантку. Макс Колфилд. Девятнадцатилетнюю девочку с пепельными глазами и свежесваренным молочным кофе. Как она посмела поставить ее под удар?..
И Прайс говорит это вслух, сдаваясь, признавая поражение, размахивая белым флагом:
— Я не подумала о том, что так может случиться.
Она ожидает что-то вроде «А кто будет думать?» или «Ты вообще думать умеешь?», но слышит в ответ:
— Понимаю.
И на секунду — на крошечную долю секунды — карие глаза Виктории вспыхивают теплым огнем.
Просто для того, чтобы затем вновь покрыться коркой язвительно-горчичного олова.
Кардиохирург отводит от нее взгляд.
По стенам отделанного красным деревом кабинета Чейз висят многочисленные дипломы и фотографии, на нескольких Прайс видит Норта-старшего, на других — неизвестных ей людей; и сейчас Хлоя показывает Виктории на самую крошечную, едва заметную фотографию-полароид, прикрепленную скотчем к основанию медицинской лицензии; на ней Джастин, улыбаясь, выписывает из своего отделения какую-то женщину.
— Полароид?
— Это твоя студентка сфоткала, — отвечает Чейз. — Отобрала.
— Негоже фоткать чужие души, — меланхолично соглашается кардиохирург. — Стэф или Саманта?
— Колфилд.
В голове у Хлои что-то щелкает.
— Кем ты хочешь здесь стать?
— Собой.
*
Прескотта отправляют в палату быстрее, чем Хлоя добирается до него; и ей приходится душить в себе порывы прикончить его собственными руками.
На кардиологическое отделение надвигается ночь — персонала становится все меньше, теряются звуки, прекращаются шепотки; неоновые лампы, ярко горящие в коридорах для посетителей, постепенно затухают — до утра здесь никого не будет: врачи перемещаются по коротким служебным проходам.
Блок С погружается в сонное оцепенение; и только операционные гудят люминесцентами да в приемном покое иногда зажигается красная кнопка — вызов дежурной медсестры — над кроватью пациента.
Истер застает Хлою лежащей на полу, расставившей руки и ноги, смотрящей в потолок бездонными синими глазами; молча кладет шелестящий пакет на стол, закрывает дверь и ложится рядом.
Они молчат — пять минут, десять, пятнадцать, пока Хлоя не говорит:
— Я могла все проебать, Ис. Могла проебать.
— Но Вы этого не сделали. — Парамедик снимает с себя очки и кладет их рядом. — Вы спасли чью-то жизнь. Снова.
— И снова, и снова, и снова... — заунывно, как выученный наизусть урок, повторяет за ним она. — Я спасла тысячи жизней, Ис. Но никто не спас мою.
— Они ведь и не должны, — мягко возражает Мерт. — Спасать твою жизнь — не их работа.
— А чья?
Вопрос Хлои дешевыми побрякушками рассыпается по полу; так роняют музыкальную шкатулку из детства — все украшения падают и ломаются; казалось бы, дешевка, но сердце ноет, дорожа не вещью — воспоминаниями, связанными с ней.
— Та девушка... Мисс Эмбер. Она без изменений?
Это Истер находит Рейчел, когда его бригада принимает вызов — какой-то наркоман открыл стрельбу в ночном клубе во время того, как полиция арестовывала дилеров и их клиентов.
Это Истер вызывает бригаду скорой, качает сердце, спасает жизнь.
И это Истер держит в своей руке ладонь Хлои, пока та прячет мокрые от слез глаза у него в плече и трясется всем телом, комкая ткань его черного парамедиковского халата.
Прайс поворачивает к нему бледное лицо и шепчет:
— Наверное, уже никогда не очнется.
И отчаяние, ядовитыми каплями падающее с произнесенных ею слов, пропитывает кабинетный воздух насквозь.
Мерт хранит все ее тайны глубоко внутри себя, не хвастаясь этим и не показывая важность; но у парамедика есть одно-единственное маленькое право, отличающее его от других.
Истер сильнее распахивает руки, и закрытая для других Прайс пугается своего внутреннего согласия, но все же кладет голову ему на плечо и прижимается всем телом.
Их напольное объятие — терпкое и уютное; от Истера пахнет лимоном и корицей, от кардиохирурга — кровью и лекарствами; и они долго лежат на прохладном полу, наблюдая за темнеющим за окнами небом.
Хлоя и не помнит, когда обнимала кого-то в последний раз; возможно, на дне рождения Джастина она на миг оказалась в сильных руках именинника, но быстро отстранилась — до момента, как тело бы запомнило чужое тепло.
Но Истер — не Уильямс.
— Все ведь называют Вас железной леди, — говорит ей парамедик. — Но они просто не знают.
— Не знают чего? — хмурится Прайс.
— Ваших печалей.
Кто сказал, что врачи с болью на «ты»?..
— Я думала, после смерти отца я стану сильнее, — шепчет Хлоя.
— Вы и не должны были. — Голос Истера эхом ветра звучит у нее в голове. — Смерть никогда не забирает только одного, она сламывает сразу нескольких. Кого-то меньше, кого-то больше, итог один — заканчивать жизнь, возможно, не так уж и больно. По крайней мере, не больнее, чем стоять рядом и наблюдать.
Прайс не понимает.
— Думаешь, если кто-то будет умирать от порезанных вен, то ему не так больно, как тому, кто на это смотрит?
— Мисс Эмбер пока не умирает.
— Думала, ты веришь в лучшее, — фыркает Хлоя.
— Это — лучшее, во что я могу верить, — серьезно отвечает парамедик.
Они замолкают; и в воздухе туманом повисает спокойствие и умиротворенность. Хлоя прислушивается к дыханию Мерта — размеренное и четкое, словно метроном; Прайс смогла бы посчитать пульс по нему — ей кажется, что каждый вдох приходится на удар ее замедленного усталостью сердца.
Когда-нибудь они поговорят: Хлоя расскажет Истеру об отце, Истер в ответ поделится чувствами к Дэниэлу — анестезиологу из онкологического блока, рисующему восхитительные портреты маслом на уровне Моне или Тициана. Прайс невольно щурится — каждый раз, когда парамедик смотрит на Дэниэла, воздух искрит от до сих пор невысказанных чувств.
— А вообще-то, я Вам форму принес, доктор Прайс, — улыбается Истер ей в макушку, и кардиохирург отстраняется — время слабостей закончено.
Он это чувствует и не удерживает ее; Хлоя с трудом садится, прислоняется спиной к стене и устало закрывает глаза; Истер тоже поднимается, отряхивает колени и делает шаг к двери.
Прайс обессиленно тянет к нему руку, а потом резко опускает ее; этот кармический сигнал SOS, посланный в космос, не срабатывает.
— Я подумал, что Вы захотите навестить мисс Колфилд перед уходом, — говорит парамедик, уже выходя из кабинета. — Вас бы не пустили без чистого костюма.
Истер уже не видит, как на лице Хлои медленно проявляется улыбка.
*
К Колфилд она не попадает — практикантка все еще спит; и дежуривший Уильямс заверяет кардиохирурга, что Макс проспит до утра, а после отправится на пять заслуженных выходных домой; но у Хлои завтра нет ни операций, ни дежурств, поэтому она с едва уловимой горечью понимает, что у них не будет возможности даже просто поговорить.
Медик вызывается проводить ее до служебки — им по пути: Хлое — обратно в кабинет, Джастину — вниз, к машинам парамедиков и скорой помощи, и Прайс соглашается: компания ей не помешает.
— Наговоритесь еще. — Джастин замечает ее раздосадованное выражение лица. — Успеешь ее отчитать.
— Чейз не приходила? — Хлоя ведет кончиками пальцев по стене.