Хитиновый покров (СИ)
— Нет, — просто отвечает Макс.
Хлоя рассматривает ее в упор: россыпь веснушек, растрепанные волосы, маленький шрам на скуле; в целом — обычная студентка со своими стремлениями и надеждами, еще одна начинающая спасительница душ.
Вот только глаза у нее оказываются неожиданно пепельными — такими же, как и голос.
Хлоя встает из-за стола — Макс не сводит с нее взгляда, — вытирает руки дезинфектором — от антибактериального раствора проклятый заусенец на указательном пальце начинает противно щипать, — накидывает халат и жестом зовет Колфилд за собой.
Прайс все равно, кто сейчас рядом с ней — главное, чтобы не тупица Уотсон и не похожая на Мать Терезу Марш, оттого она даже не знакомится толком — через девяносто дней Макс уползет отсюда обратно к своим экзаменам, даже забыв ее имя; так зачем тратить на это время?
Они идут по коридорам: Хлоя — впереди, с развевающимися полами белоснежного халата, уверенной пружинистой походкой, слегка сгорбленная, но заметно-острая, и Макс — едва поспевающая за ней, сжимающая в руках картонную планшетку с закрепленным на ней листком бумаги и ручкой. Прайс останавливается уже у оперблока — ее любимая десятая операционная сейчас занята, и Хлоя, чертыхаясь, спускается в коридор блока отделения интенсивного наблюдения — именно там лежат те, кому предстоят операции.
— Запомнила, как идти?
Макс кивает.
— Уильямсу не привозят сердечников, их отправляют сразу сюда — в интенсивку, а затем ко мне в рентгеноперационные. Кардиохирургов у нас только двое — я и Хейден, двести двенадцатый кабинет. — Кардиолог поворачивается к Макс. — Есть еще Мишель — она перфузиолог.
— А мистер Норт?
— Он у нас лучший хирург. Часто ассистирует, и если случай сложный, то работаем в две бригады, — терпеливо объясняет Хлоя. — Операции бывают плановые и нет. Разницу знаешь? — Колфилд вновь кивает. — Окей. На операции привозят часто, две-три в день — это нормально, пять-шесть — выше нормы, если пациентов больше семи — кого-то из нас вызывают с выходного. Дней, когда операций нет, не бывает. Так что ты с Хеем тоже будешь встречаться. Капельницы ставить умеешь? Снимать показания? ЭХО? Кардио? МРТ? Куда поступает кровь после правого желудочка?
Колфилд по привычке кивает, а затем ойкает и быстро произносит:
— Легочная петля кровообращения.
— Умница! — умиленно хлопает в ладоши Прайс. — Теперь две новости. Хорошая и хреновая. Хреновая — ты будешь носить бумаги по кабинетам, заниматься писаниной и делать всю убогую и скучную работу. Хорошая — ты будешь делать это в свободное от процедур время. Пациента привезли — сняла все показания, заполнила анамнез, забрала в диагностике диф-диагноз — и вперед, тащи эти бумажонки ко мне.
Макс снова кивает.
— Вопросы?
Макс тушуется, но все-таки собирается с духом и выпаливает:
— Вы возьмете меня к себе на операцию?
Океановые глаза Хлои сталкиваются с дымчато-пепельными глазами Макс.
— Если будешь хорошо себя вести.
*
Первый час совместной работы кардиохирург не отходит от Колфилд ни на шаг, но делает это больше для галочки, нежели из-за контроля: Макс пишет быстро, говорит четко, размеренными движениями выполняет рутинную работу: там катетер, здесь капельница, а сюда нужен еще один бланк с разрешением; и Хлоя удовлетворенно хмыкает, глядя на ее действия.
Колфилд даже не надо направлять, и Прайс этому безмерно рада: растрепанная девчонка живет по крошечным внутренним часам, укладываясь в строго отведенное время; и за час собирает нужные документы для пяти из пятнадцати «плановников».
Именно поэтому Прайс не сдерживается и все-таки задает вопрос:
— Кем ты хочешь здесь стать, Колфилд?
— Собой, — тихо отвечает Макс.
Хлоя улыбается — ответ ей определенно нравится, поэтому она не уточняет — в конце концов, будущая специальность написана в ее карте практики.
Макс видит Саманту — она склонилась над лежащим с закрытыми глазами мужчиной и отчаянно переминается с ноги на ногу — и вместе с Хлоей подходит к ней.
— Проблемы? — Прайс хмурится.
Саманта испуганно смотрит на нее.
— Ну?
— Мистер Уильямс и мистер Норт послали меня снять у него базовые показатели, чтобы подготовить к сегодняшней операции у мистера Джонса... — лепечет Майерс. — А я... не могу.
Левая бровь Хлои взлетает вверх.
— Почему же? — осторожно спрашивает она, помня самое главное правило в своей жизни: когда разговариваешь с сумасшедшими, главное — подыгрывай убедительнее.
— Он спит, — следует гениальный ответ.
Прайс молча надевает на пациента пульсоксиметр и показывает пальцем на экран, где через секунду появляются показатели.
— А он точно проснется? — шепотом уточняет Саманта.
— Конечно, проснется, — закатывает глаза Хлоя. — Он же не Дракула.
*
Неоновый свет настольной лампы почти обжигает холодом ее оголенные руки; и без того минималистичное пространство расширяется до размеров еще одной вселенной, когда Хлоя вертит в руках тонкую папку с несколькими помятыми листами.
Она знает их наизусть — все диагнозы, все прогнозы, все показания; но отказывается верить, что каждый из них — приговор.
Эта безымянная, неподписанная папка с анонимными данными — все, что связывает ее и Рейчел Эмбер, не приходившую в себя уже больше полугода. Медикаментозная кома сменяется настоящей; лазерная чистка крови превосходит естественную; тело Эмбер проходит сотни тестов, но все диагнозы разбиваются вдребезги — каждый новый виток лечения, каждая новая капельница, каждый новый аппарат делает только хуже.
Эмбер ставят в очередь на новое сердце и почки; рекомендуют пересадить и легкие — и Хлоя больше не верит, что она очнется.
Вера покидает ее вместе с растворами капельниц, мерным движением аппарата ИВЛ и ежедневной сменой шафрановых тюльпанов — любимых цветов Рейчел.
У Эмбер медовые глаза, и Хлоя, каждый раз проверяя реакцию ее зрачков на свет, будто чувствует на языке сахарную сладость.
И еще — гаснущую надежду.
Она знает: Рейчел не очнется, не придет в себя, не протянет к ней исколотые иглами руки; но до и после своих длительных операций Прайс стабильно проверяет телефон — в слепой, отчаянной надежде прочитать сообщение «Она очнулась» от дежурной медсестры.
Хлоя стучит пальцами по столу, вчитывается в строчки диагностики: на прошлой неделе ей ставят васкулит — еще одно последствие длительного приема наркотиков; но они не могут проверить действие иммуносупрессоров — Рейчел не говорит и не двигается; но очередной плазмоферез и циклоспорин все-таки помогают — утренние анализы чистые.
Прайс ломает голову: она не представляет, почему пациентка при попытке выхода из медикаментозной комы сразу впадает в естественно-глубокую. Кардиолог исписывает тонны бумаг, облепливает цветными стикерами все окно в кабинете, но упорно промахивается. Диагносты ставят ей «coma barbituricum» — барбитуровую кому, и кардиолог воздевает руки к небу: фенобарбитал в крови действительно обнаруживают, но его количество столь мало, что с трудом улавливается аппаратом.
Они мечутся от одного к другому; лечат от того, что вылечить нельзя, и в конце концов почти сдаются.
Хлоя пишет на зеленом стикере «КОФЕ» и лепит его с другой стороны двери.
И вновь возвращается к волнистым от влаги страницам медицинской карты.
Когда в дверь стучат, часы показывают почти семь — и облепленная стикерами с кодировкой диагнозов своих пациентов Прайс чертыхается: она должна была зайти к Хейдену перед операцией, но теперь не успевает.
— Кто там?
Цветные квадратики сыпятся с нее, словно листья с молодой березки. В подтверждение этого зашедшая в кабинет Колфилд тянет ей зеленый стикер.
— Вы потеряли.
— Я пытаюсь учиться взаимодействовать с внешним миром. — Прайс забирает у нее бумажку. — Что думаешь?
— Очень странный способ, — честно отвечает Макс. — Листочек слишком маленький, чтобы его кто-то заметил. Как насчет плаката? Я распечатаю.