Хитиновый покров (СИ)
— Да уж, — цедит Прайс. — Камеры не смотрели? Может, спер кто?
— Кому нужен литр разбавленного морфия? — удивляется Дрю. — Наркология в другом конце города.
— Ну, наркоши везде есть... — Хлоя придерживает Нейтана, протягивающего ей полостной скальпель: — Погоди, рано еще.
— Думаешь, кто-то из персонала? — Норт одним резким движением лазерного скальпеля отсекает метастазное легкое. — Сушим.
— Может быть, может быть... Да погоди ты! — прикрикивает она на Прескотта. — Суши, а не тычь в меня им, болван... Прескотт?..
Раздается высокий крик — Хлоя, не имея возможности повернуть голову, спиралью скручивается всем телом; медсестра кидается подменить ее, но лазерный скальпель в руках кардиохирурга все еще работает, и Прайс дергается; с едва слышным хлопком разрывается венозное сплетение.
С тихим шипением отключается аппарат, кровь заливает весь пол; кто-то уже не кричит — хрипло кашляет, и Хлоя, наконец, видит Нейтана — бросив на пол изогнутый полостной нож, он пятится к стене.
— Ебануться. — Она пальцами пережимает место разрыва. — Прескотт, что за херню ты творишь?!.. Я порвала, фиксируй же, ну!..
— КОД ДВАДЦАТЬ-ДВЕНАДЦАТЬ, КОД ДВАДЦАТЬ-ДВЕНАДЦАТЬ...
Громкоговоритель разрывается, истошно верещит тревога; но за несколько секунд до прибытия помощи происходит непоправимое.
Прескотт подлетает к операционному столу, отталкивает стоящую над ним Прайс и тянет вставленный ретрактор на себя, выворачивая наружу.
Хлоя кричит — больше от страха за пациента, чем за себя; и ногой нажимает на кнопку включения дефибрилляторов.
Нужна всего одна секунда, чтобы зарядить на самый минимум.
Требуется мгновение, чтобы приложить их к халату Прескотта и почувствовать запах паленого.
Она не видит — чувствует, что тот отпустил.
— Хлоя...
Прайс поворачивается, услышав свое имя.
И прижимает руки ко рту.
====== V. Gutta cavat lapidem. ======
Называй как захочешь — я знаю, как это бывает, не любовь, не привязанность — что-то безмерно больное, когда руки и ноги в порезах безудержно ноют, когда ты от макушки до пяток — одна ножевая.
— Прайс, ты идиотка!
— Ты могла занести инфекцию!
— Она могла умереть... Они могли умереть!
У Хлои трещит голова так, что хочется самой себе сделать операцию по удалению мозга, лишь бы не чувствовать эту боль.
Не ощущать запах паленой ткани.
Не стоять коленями на окровавленном полу.
Не слышать свое имя.
Чейз кричит на нее высоким голосом, срывается на визг, крушит кабинет, винит ее во всех смертных грехах; Хлоя послушно кивает просто потому, что не может этого не делать — иначе Виктория может распалиться еще сильнее.
— Ты могла убить даже его!
Действительно, думает Хлоя.
— Ты давала клятву!
Палка о двух концах, бесконечная аксиома, лента Мебиуса, чешуйчатый уроборос; можно ли спасти одного, навредив другому?..
— Хлоя...
Она сдирает с себя перчатки быстрее, чем в палату врывается Чейз — поджатые губы, белоснежный халат, черные лодочки скользят по мокрому от крови полу, — и пальцами пережимает локтевую артерию на предплечье едва дышащей Макс.
— Ты идиотка!
Наскоро переодевшийся в хирургическую одежду Хейден уже стоит у операционного стола в окружении медсестер и других вызванных хирургов; Норт-старший передает бесчувственного Нейтана — пять кубиков диазепама внутривенно от медбрата — на руки санитарам.
— Зачем я тебя наняла только?!
Хлою везут на кровати-каталке вместе с Макс; она все еще держит пальцы на пульсирующей артерии, и кровавый след колес тянется за ними по всему белоснежному кафелю; мир вокруг превращается в одно размытое нестерильное пятно — им оборачиваются вслед, кидаются на помощь, на ходу прикрепляют датчики. Лампы холодного накаливания освещают путь по бесконечным коридорам.
Прайс режет воздух сухими губами:
— Везите к Уильямсу, только к нему.
Худое тело Колфилд полулежит на ней; ее глаза закрыты, и она хрипит, пытаясь дышать сквозь боль — кардиолог видит, как грудная клетка Макс судорожно вздымается вверх-вниз.
По громкоговорителю Джастина срочно, экстренно, чрезвычайно быстро вызывают в оперблок; Хлоя молчит — только кусает и без того уже кровящие губы, не оставляя на них живого места, и чувствует, как что-то отвратительно-черное распускается в груди, врастая в ребра.
Прайс никогда не признает, что ей нестерпимо, до ужаса, до чертиков, до дрожащих коленей страшно.
Но она ни за что в мире не позволила бы себе разжать пальцы.
— А если бы Уильямса не было на месте?!
Глава приемного отделения встречает их в чистой операционной в полной хирургической готовности, и Хлою потихоньку отпускает; Джастин — чертов профессионал — зашивает Макс меньше, чем за полчаса: сосудистые швы позволяют быстро скоагулировать место разрыва, идеально ровные стежки ложатся на тонкую кожу точным узором. Ее увозят, введя седативное — Колфилд засыпает очень быстро, даже прежде, чем Джастин велит привести в операционную Прайс.
— Ты могла остаться без пальцев, в конце концов!
Хлое тоже ставят несколько стежков — ее левая рука выше запястья была иссечена острым краем ретрактора как раз в тот момент, когда ее толкнул Нейтан.
Джастин не спрашивает, что случилось, только сосредоточенно шьет; и работа его воистину ювелирна: тонкие бесцветные нити быстро скрадывают края кожи; обещает, что шрамов не останется; Прайс верит ему на слово.
— Я бы доверила тебе шить коронарку, — говорит она ему после. — Хирургия потеряла ценного человека.
Уильямс хлопает ее по плечу: прямая искренность Хлои режет ему сердце перочинным ножом; скупая на похвалы Прайс раненым соловьем пытается сказать «спасибо»; и глава приемного отделения может только промолчать.
Чейз вызывает Прайс к себе, как только та выходит из операционной; и кардиохирург идет по больнице в том же виде, что и была — заляпанный кровью хирургический костюм, алые пятна на синих волосах, почти бескровные губы и сумасшедший, лихорадочный румянец на щеках.
Но — господи боже! — с каким же удовольствием Прайс садится грязной одеждой в белоснежное кресло посредине огромного кабинета Чейз с высокими окнами и диковинными люстрами-ветками. Хлоя пачкает все, что видит — и делает это с мстительно-расчетливым чувством: на сером паркете остаются бордовые следы подошв, на ручках дверей — темно-красные отпечатки пальцев.
Вот только Чейз на все это плевать; ее короткие волосы взъерошены, подведенные черным карандашом глаза гневно сверкают и алые губы — неправильный росчерк на лице — то и дело извергают проклятия.
Виктория одергивает серое кашемировое платье под приталенным халатом и, скрестив руки на груди, садится на краешек стола.
Прайс молчит — у нее не остается сил даже думать; но внутренняя волна отвращения к ситуации все же сильнее усталости, оттого она разлепляет сухие губы и тихо спрашивает:
— Ты закончила?
Чейз теряется, как теряются те, кому на крик отвечают шепотом, и молча кивает.
— Если ты хочешь меня уволить, — Хлоя с трудом произносит слова: горло саднит, и отчего-то нестерпимо сильно болит в груди, — просто сделай это сейчас. Пожалуйста.
— Я не собираюсь тебя увольнять.
Прайс кивает — она не ожидает другого ответа — и запускает грязную руку в волосы.
— Но твой Прескотт... — начинает Чейз.
— Мой Прескотт — это моя проблема, — цедит Прайс сквозь стиснутые зубы. — Звони папаше, пусть пришлет этой дамочке компенсацию — она забьет себе татуху на месте шрама. — И добавляет устало и понимающе: — Я знаю, Чейз. Мы ничего не можем с этим сделать.
Виктория кивает, и ее руки начинают дрожать: общаться с Прескоттом-старшим — то еще удовольствие; Хлоя даже не представляет, что она ему скажет и что услышит в ответ.
— Он ублюдок, — выплевывает Чейз. — Капельницу нашли. Была в раздевалке. Он ее даже не спрятал.
— Пол-литра чистого морфия, — присвистывает Хлоя. — Не выдул же он весь?