Золотой огонь Югры (Повесть)

Ждали недолго. Чекисты поужинали быстро и так же быстро ушли в избу. Высветились изнутри окна, поплыли по стеклам тени, но вскоре свет погас. Лишь в подслеповатом, крайнем слева оконце — там была, наверно, кухня или чулан, превращенный в дежурку, — остались отблески слабого огонька. Разбрелись по чумам и ханты. Часовой, вышагивавший рядом с избой, подошел к котлу летней печки, заглянул внутрь.
— Ну, с богом, православные! — Урядник встал на колени, истово, широко перекрестился и на карачках отполз от обрыва.
За первой же сосной проворно, по-молодому, вскочил на ноги.
— Ты, — ткнул в грудь Студента, — к деду за ключами. Получишь ключи, трахнешь, чтобы не шумел, — голос был властный, резкий. — Я — на караульщика. Ты, — развернулся к Козырю, — на крыльцо к краснюкам. В случае чего лупи в гущу. На, — отцепил от ремня гранату, сунул, не глядя, ему в руки.
И бегом вниз по склону, оскальзываясь на хвое, хватаясь за ветки, за стволы деревьев, падая, поднимаясь и снова падая.
В поселочке они разделились.
Часовой удалялся к невысокому ельничку рядом с чумами, где изредка, не враз, позванивали, побрякивали оленьи колокольчики и ботала.
Студент, выставив перед собой револьвер, длинными скачками бросился к крыльцу дома с красным флагом. Козырь, прижимая к бедру винтовку, кинулся было следом, чтобы, обогнув дом сзади, выскочить с другой стороны, прокрасться к избе чекистов, но, заметив, что Урядник наблюдает из-за угла амбара за часовым, вдруг резко затормозил, развернулся, вильнул к двери коптильни, юркнул внутрь. Притаившись за створкой, взглянул на Урядника — тот медленно забросил винтовку за спину, вытянул из-за голенища нож и замер. Козырь радостно оскалился, торопливо сорвал с жерди ближнюю рыбину и вцепился в нее зубами.
А Студент, не сводя глаз с часового, взметнулся на крыльцо, дернул с силой дверь, холодея от страха, что она окажется запертой, и влетел в сенцы. Быстро, без стука закрыл дверь, вытер кулаком лоб и, сложив губы трубочкой, бесшумно выдохнул. Затем на цыпочках прокрался к двери. Широко распахнул ее, прыгнул через порог, присел на широко расставленных ногах, поводя из стороны в сторону револьвером.
— Кто здеся? — Никифор приподнял голову от подушки. Всмотрелся в худого угловатого чужака с длинными растрепанными волосами, с поблескивающими стекляшками на глазах и, узнав, охнул. — Господи, спасе пресветлый, воля твоя, опять вы!
— Тихо, дед, тихо. — Студент выпрямился. — А внук твой где?
— У красных армейцев. — Старик встревоженно сел на постели. — Чего надоть-то?
— Харчи надо, дед, — Студент, не сводя с него револьвера, медленно двинулся к печке. — Ну и еще, что поценней… Орда меха не натащила?
— Нету пушнинки, сердешный, нету, золотой мой. — Дед со страхом смотрел, как бандит приближается к печке. — Я тебе другого добра дам. Много дам! Тута советские люди были, так чего-чего тока не привезли. — Он проворно скинул ноги на пол, бросился, путаясь в завязках обвисших подштанников, к одежде, разложенной на спинке кровати. Принялся перетряхивать, ощупывать жилетку трясущимися руками. — Вот, возьми ключ. Щас, щас, найду. Все забирайте, все отдам… Да иди ж ты сюда! — взвыл, чуть не плача, когда увидел, что Студент протянул руку к занавеске на печи. — Чего тама топчесси? На, на бери, — протянул в дрожащей ладони ключ. — Сам подойтить не могу, ноги отнялися.
— А ты не герой, дед! — Студент самодовольно захохотал.
И тут на улице хлопнул выстрел. Студент, пригнувшись, метнулся сквозь полосу лунного света, падавшего из окна, прижался к простенку, выглянул осторожно на улицу. Увидел: разметав ноги, задрав к небу рыжую бороду, откинув правую руку с белой полоской ножа, а скрюченными пальцами левой вцепившись в землю, лежит Урядник, а к нему крадучись, держа винтовку наизготове, приближается часовой.
За спиной что-то прошуршало. Студент, резко оглянувшись, заметил, как колыхнулась занавеска на печи, как метнулся с лежанки мальчонка, и не целясь выстрелил в пятно рубашки, белевшей уже в двери. Промахнулся. Заметил через окно, что часовой и уже высыпавшие из избы-казармы чоновцы, круто повернулись на револьверный выстрел, на детский вопль: «Ляль! Есеры!»
Студент ощерился, в два прыжка очутился около оцепеневшего, съежившегося старика. Дернул его за грудки, развернул, схватил за шиворот, вытолкал в сени, пинком открыл дверь и, прячась за деда Никифора, визгливо, истерично закричал:
— Не подходите! Застрелю старикашку! — Пошарил взглядом по сгрудившимся у крыльца чоновцам. — Старшой, покажись! Брось оружие и покажись!
Латышев, прижимавший к себе, поглаживавший, успокаивая, Егорушку, слегка отодвинул за спину мальчика, сделал шаг вперед. Отстегнул кобуру с маузером, положил на землю. Выпрямился. Оправил гимнастерку и, отставив ногу, заложил пальцы за ремень. Сказал негромко, с ненавистью:
— Слушаю тебя, бандитская морда.
Студент высунулся из-за деда Никифора, но, столкнувшись взглядом с лютыми, беспощадными глазами командира чоновцев, опять спрятался за спину старика. Потребовал надрывно:
— Прикажи приготовить мне мешок с продуктами! И пусть твои красные опричники отойдут к остякам! Мешок отдашь деду. Мы с ним дойдем до леса, и там я отпущу старика. А ты со своей сворой не сделаешь и шага за мной, понял? А то старикашке каюк! Понял?!
Козырь, подскочивший после первого выстрела к двери и поглядывавший сквозь щель на улицу, чуть не подавился— он ни на миг не прекращал жевать; все так же жадно, безразборчиво грыз, рвал зубами рыбину. «Ах ты гнида, ах ты паскуда чахоточная! Один удрать вздумал, дешевка?» Слегка приоткрыл дверь, просунул ствол винтовки, прицелился.
— Сыночки, родненькие, пожалейте меня! — плаксиво взвыл Никифор, оседая на обмякших ногах. И упал, если б Студент не удержал за ворот. — Ради внука молю, пожалейте! Убьет ведь меня энтот изверг, ни за что убьет. Отдайте вы ему снедь, все, чего просит, отдайте. Пущай, ирод, подавится. Не ради себя, ради Егорушки прошу…
Козырь, слегка смещаясь то влево, то вправо, ловил на мушку Студента, но того почти не было видно: маячила, моталась в прорези прицела белая, в исподнем, надломленная в поясе фигура старика.
— Эх, дед, дед, не в масть ты влип! — Козырь, задержав дыхание, нажал спуск.
Никифор дернулся вперед и стал сползать с крыльца. И тут же раздался еще один выстрел. Студент, державший за шиворот старика и невольно склонившийся вместе с ним, взмахнул руками, откинулся назад, ударился затылком о дверь и расслабленно упал рядом с дедом Никифором.
Чоновцы стремглав развернулись на выстрелы: некоторые бросились плашмя на землю, другие, сжавшись в комок, отпрыгнули, кинулись зигзагами к коптильне.
Дверь коптильни распахнулась, вылетела винтовка. А следом медленно вышел в лунный свет Козырь с высоко поднятыми руками.
  
7
 
Маленькое веселое солнце начало уже сползать к острым вершинам елей, когда «Советогор», лихо дымя, вышел на рейд Сатарова.
— Лево руль! Круче лево! — приказал капитан штурвальному.
Потянулся к проволочной петле гудка и отдернул руку: вспомнил, что в прошлый раз было запрещено подавать сигналы. Посмотрел на Фролова, который, прижав к глазам окуляры бинокля, не отрывал глаз от берега, встревожился — такое жесткое, напряженное лицо было у командира. И тоже перевел торопливо взгляд на берег.
До поселка было еще далековато, но капитан разглядел и чумы на берегу, и красный флаг над домом, и синеватый дымок коптильни. А чуть повыше, на взгорке, — плотную шеренгу людей, которая отсюда, с парохода, казалась темной полоской. Разглядел и Латышева, узнал его по малиновым галифе. Латышев поднял руку — выросли над шеренгой тоненькие штрихи винтовочных стволов; опустил резко руку — до рубки докатился слабый раскат залпа.
— Дайте гудок! — приказал Фролов. Повел биноклем в сторону берега. — Кажется, на этот раз Никифор…
Капитан сделал опечаленное лицо. Потянул за проволочную петлю — плеснулся густой, стонущий рев.